Гонконг, стр. 30

В плаванье невыносимо скучно. Погода прекрасная, дует ровный попутный ветер, гонит корабль все дальше от России. Ветер не разводит волнения. Можно развлекаться мыслями, что где-то близко берега Китая. В чистом море видны, похожие на веера, красные, оранжевые и желтые паруса на лодках китайских рыбаков. Но самого Китая еще нет. А приближение к этой великой стране очень волнует. Уже идем водами, где плавают китайцы! Веками из Китая в Японию, как объясняет Гошкевич, доходили знания. Философские книги, религиозные учения, великие истины, манеры писать картины, сочинять стихи и думать. Японцы пишут китайскими иероглифами, хотя есть две своих слоговых азбуки. Китайцы полагают, по словам Осипа Антоновича, что японцы – легкомысленные люди. Но тут на ум Алексею невольно приходит, мол, если японцы легкомысленные, то какие же китайцы!

Тоскливо и Точибану. «Я не могу среди русских и англичан жить без Гошкевича! В моем положении Осип Гошкевич-сан нужней мне всего остального. Хотя я шпион и должен выведывать все в его стране, что может стать полезным для Японии, то есть я его противник! Но это совсем не так! Я теперь понял, что шпион может очень любить тех, против кого шпионит. Пока я японский шпион в России, у меня нет лучшего друга, чем Гошкевич-сан, он русский патриот и служитель своей веры! Поэтому я не могу не любить его и мне очень больно расстаться с ним. Англичане очень гордые, но я лучше умру на их виселице, чем подчинюсь им! Расстаться с Гошкевичем-сан вдали от княжества Какегава – это значит совсем расстаться с мыслями о родине, совсем засохнуть, не слыша японских слов: молчать невыносимо, когда вокруг все говорят на своих языках, и это их облегчает. Я лишен этого. Поэтому лучше идти на какой-то риск, чтобы убили».

Точибан наблюдал за всем, что делается на английском корабле. Когда морской генерал кричит, то его голова властно приподнята, глаза округлены и выкачены, глядят куда-то в пространство, не на окружающих.

Точибан заметил, что иногда офицеры бьют матросов по морде, совершенно как полицейские в Японии. Особо провинившихся наказывают веревками. Имеются также бамбуки. Когда матроса бьют по лицу, он не кланяется, соблюдает прямизну, принимает мордобой с достоинством.

Точибан Коосай недоволен англичанами. Он прибыл как иностранец в Нагасаки. Он смотрел на японские дома, но не мог побывать на берегу. Он никогда не бывал прежде в Нагасаки. Как красив оказался этот южный порт! Точибан не сходил на берег, и его никто не приглашал, хотя он мог бы пройтись со своими новыми товарищами, как русский матрос Прибылов. На всякий случай у него с собой в матросском ранце есть кимоно, гетта [28] и палочки. Как прекрасна Япония, с которой он простился! Не зря русские, бывавшие здесь с Гончаровым, так часто вспоминают Нагасаки. А теперь Точибан на корабле в открытом океане.

Его опять увезли из Японии. Снести все это – выше сил человеческих. Подобно лишению жизни дважды. Отсекли голову. Потом оживили человека и показали ему его прекрасную родину. После чего еще раз отрубили голову. Даже хуже: человек с отрубленной головой мертв и ничего не чувствует. А Точибан Коосай наказан еще более жестоко. Он приговорен к мучениям и вечно страдает. Боль утихла, когда он отплыл от берегов родины. Но его снова вернули сюда, снова все разбередили в душе. В то же время сам он теперь очень боялся японцев. Он желал скорее уехать в Европу и рассеять себя изучением новизны. Гошкевич, конечно, догадывался! Но Гошкевича нет, и это ужасно – больному человеку оставаться наедине с собой.

– Повидали свою отчизну, Коосай-сан? – спрашивает Сибирцев по-японски.

– В их стране нет ничего хорошего. Я очень опасался, что англичане могут меня выдать из своих коммерческих видов как политического.

– Англичане не знают, что среди нас есть японец, они считают вас русским матросом.

– Они не знают, что я японец?

– Нет, на этом судне никто не знает, как я полагаю.

– Русские матросы очень верные, – сказал Точибан.

Прибылов начинает говорить по-английски! Японцы, конечно, не так глупы и тупы, как полагают западные люди. И не так несведущи, как притворяются. Японцы многое знают. Они решили все изучать. Особенно судостроение, машины и артиллерию.

Точибан Коосай был у себя в княжестве Какегава офицером-артиллеристом, не в мундире с золотом, а глупым японским офицером-самураем в смешной одежде, с косичкой и в кимоно с саблями. Потом его карьера нарушилась... На английском корабле он изучает пушки. В этом случае хорошо, если будут переводить его с судна на судно и он увидит разные образцы. Так знакомишься с разнообразными орудиями английской артиллерии.

Сибирцев немного по-японски говорил, но это не Гошкевич.

Точибан сказал Алексею:

– У вас скоро будет сын...

Алексей вздрогнул. «Иногда я сам думаю об этом, но как он почувствовал?»

– Какая будет судьба ребенка? – спросил Сибирцев.

– Его, конечно, убьют, – ответил Точибан. – Это... будет закон... убить всех детей, родившихся от... нас... от русских.

Алексей не хотел верить.

Точибан замечал, что англичане не интересуются ничем и никем и ни на что не обращают внимания, словно зная точно, что они все знают, поэтому никого не слушают. Если так, то очень счастливы, если нечего больше изучать.

Англичане новый, еще неизвестный народ. Очень сильный и самый богатый в мире. Их красные мундиры самые храбрые. Они ничего не боятся, ничему не удивляются.

В Японии есть старинные храмы с террасами, открытыми в искусно подобранные сады, в которых все кажется естественным, но все до единой травинки посажено человеком. Надо сесть на заданном расстоянии от края террасы; известно в каждом храме – на сколько сун и сяку [29] . И смотреть. В четырехугольнике, образуемом крышей, толстыми стенами и полом, предстает дивная картина. Молящиеся и мыслящие сидят часами и созерцают. Всегда видны деревья, кусты, цветы и травы. И в глубочайшей тишине окружающего леса вдруг вблизи храма раздается удар дерева о дерево, дощечки о дощечку. Такое устройство в ручье: сосуд и деревянная лопатка. Когда сосуд наполняется водой, то все устройство опускается и переворачивается, а лопатка хлопает о доску. Раздается удар. Чтобы тишина не была мертвой! Такая прекрасная музыка дерева!