Амур-батюшка, стр. 69
ГЛАВА ВТОРАЯ
Егор оделся полегче: рыжие нагольные унты, короткий рыжий пиджак, подпоясался натрое мочальной веревкой, встал на старые лыжи, подшитые коровьей красной шкурой.
Рыжая шапка, светлая борода, рукавицы красной шерсти.
– Весь рыжий, только гольдов пугать, – оказал дед.
Егор взмахнул палкой, ринулся вперед, в глубокие снега. Румяный Васька весело помчался за ним. Егор взобрался на сопку, вздохнул вольно.
– Вот она, заветная сторонка! Студеная да ветреная. Зато воля дороже всего. Теперь свой хлеб есть. Со своим хлебом можно походить, поохотиться. А ну, Васька, айда!..
Васька слушал отца и запоминал. Он плохо помнил старое, но от отца не раз слыхал, что тут вольней, чем на старых местах, и это радовало мальчика. А самому Ваське тут по душе. Не то что в голодной дороге, где чуть не все клянчишь у чужих, своего нет…
Вечером, возвращаясь домой, Егор приметил куржу на дереве. На ветке настыл пар, навис косматый иней. В снегу между поваленных ветром и занесенных снегом деревьев – обледенелое отверстие. Лед вокруг с прожелтью, словно из норы дышит курильщик.
– Медвежья берлога! В ней медведь спит!
Васька стоял ни жив ни мертв.
Егор вернулся домой, рассказал отцу про берлогу. Старик вызвался идти на медведя.
– Рогатину сделай, – оказал он Егору.
Всю семью занимала предстоящая охота. Таня принимала в сборах участие. Она была озабочена так, словно сама шла на зверя. Настрого велела мальчишкам не рассказывать, куда мужики идут.
На крутом камне Таня заточила острие и насадила на рогатину. Это понравилось Кондрату.
– Дочь охотника знает, как надо.
– Гольдов бы с собой взяли, – сказала Наталья.
– Зачем нам гольды? – отвечал Егор. – Сами должны…
Дед с ружьем, а Егор с рогатиной поднялись по Додьге, добрались по склону горы к берлоге. Слабый пар курился из дыры.
– Там не один медведь, – сказал Кондрат.
Старик был весело серьезен. Голубые глаза его сверкали из-под косматых пегих бровей. Дома, на Каме, медвежья охота когда-то слыла лихой забавой. Кондрат смолоду хаживал на медведей и мерял силу и ловкость охотников по схваткам со зверями.
Дед заложил ход в берлогу толстым колом. Егор запустил вглубь острую жердь и кольнул спящего медведя. Зверь заревел. Егор подхватил его шестиной, как бы желая приподнять.
Медведь, ухватив жердь, потянул ее к себе, но Егор не дал. Зверь забушевал и вылез, вытолкнув грудью кол и разворотив глыбы снега.
– Медведица!..
Егор встал на обтоптанной площадке, укрепился и приготовил рогатину. Медведица повела мордой и скурносилась, словно людской запах изъедал ей ноздри. Они вздрагивали, обнажая желтые клыки и десну. Дед выстрелил. Медведица взревела и поднялась во весь рост. Егор увидел когти и ноздреватую, иссосанную добела ладонь. Он сильно ударил зверя рогатиной и сразу повалил.
Медведица заревела и забилась головой, словно чесала ухо о сугроб.
– А там еще кто-то есть, – оказал дед, кивая на берлогу.
Егор запустил шестину в лаз.
– Во всех углах пошарь, берлога большая.
Егор нащупал медвежат. Судя по тому, с какой силой вытолкнули они жердь и как ее искусали, медвежата были подросшие. Егор стал ворочать шестом, поддевая зверей, словно мешая в печи головешки. Медвежата злобно рычали, подбегали к отверстию, но на свет не лезли. Мужики заложили берлогу кольями и завалили буреломом, а сами пошли домой. Убитого зверя понесли на шесте.
– Медведь! – радостно воскликнула Таня, встретив охотников с добычей. Вспомнилось ей свое, родное: отец, дядя Спиридон и все тамбовские охотники, как, бывало, они из тайги медведя приносили.
Вечером Егор, дед, Федюшка и ребята приехали на Додьгу. Вместе с ними отправился Илья Бормотов. Коня с санями оставили под сопкой, а сами, хватаясь за корни и кусты, поднялись по мерзлой земле обрыва к берлоге. Опять тревожили, пугали медвежат, но выгнать не могли.
– Ну-ка, тятя, подержи меня, – попросил Егор отца.
Он скинул полушубок, присел, правой ногой уперся в колоду, а левую запустил в берлогу. Егор почувствовал, как медвежонок потащил ногу, и подхватил его ступней под зад. Мохнатый пегий звереныш выехал из берлоги верхом на Егоровой ноге. Он в страхе кинулся бежать, но увяз в глубоком снегу. Дед схватил его за уши и повалил.
– Ишь ты, прыткий!
У медвежонка была тонкая переносица, от этого казалось, что он собирался заплакать. Остромордый, черноглазый, он обиженно визжал и в то же время кидался и норовил ухватить за ноги каждого, кто подходил к нему.
– Шерсть-то дыбом!
За другим медвежонком полез в берлогу Илья Бормотов. Зверят связали. При общем смехе Егор надел им на лапы рукавицы. Медвежата боялись рукавиц, визжали, а маленький силился их скинуть.
– Чтобы не поморозили ладони, – сказал Егор. – Надо, надо тебе! – грозил он бойкому медвежонку. – Не балуй!..
Дедушка Кондрат и Егор потянули связанных зверей волоком, на веревках, вниз по горе.
– Вот она, медвежья-то забава! – толковал внукам Кондрат. – У нас на старых местах тоже так. Камские-то звери славились в старое время.
Федька поспешил вперед и схватил коня под уздцы. По крутой обледеневшей горе Егор пустил зверей скользом. Они ревели благим матом. С обрыва медвежата свалились в глубокий снег.
– Не убьются! Поди, звери, а не люди! – оказал дед.
Связанных медвежат уложили в сани. Саврасый храпел, поводил ушами и, едва Федька отпустил повод, шибкой рысью помчался вниз по Додьге. Дедушка держал вожжи. Федька, Егор и Петрован догнали сани и вскочили на ходу.
Васька не успел, отстал и, обиженный, брел пешком.
Вровень с санями за голой чащей прутьев по бугру катилось красное солнце. Вдруг тальники поредели, солнце выбежало на релку, стало больше, словно надулось.
С медвежьим ревом въехали в селение. У Ивана гостили охотники. Все высыпали на улицу.
– Надо клетку делать, – говорили гольды.
– У меня цепь есть, – сказал Егор. – Когда-то давно был у нас в Расее медвежонок. Мы цепь с собой привезли.
– Эй, Егорка, продай медведей, – просили гольды. Они гостили в эти дни у Бердышова.
Дети стали приставать к отцу, чтобы не убивать и не продавать зверей.
– Пусть у нас живут, – оказал Егор.
Пришел Улугу.
– Егорка, наша такой закон, – подговаривался он. – Медведя поймал – праздник делай.
Улугу первый друг Егора среди гольдов с тех пор, как мужик возвратил ему невод, а бабка лечила его жену. Гольду нравилось земледелие, и он сам собирался завести огород.
– Ты шибко большой, тяжелый, как на охоту ходил? – спрашивал он Кузнецова. – Однако, проваливался? Егорка, а где Расея, там зверь есть?
– Как же! В Расее много зверей. У нас медведицы на лесины залезают, – громко, как с глухим, говорил дед, – дикий мед достают.
– А зверя много, так пошто сюда ушли?
– Вот от зверя-то и ушли, – пошутил Егор.
И Улугу, покачав головой, повторил:
– От зверя ушли…
Пришел Барабанов. Он в новых катанках, бледноватый, с взлохмаченными рыжеватыми бровями. Лоб в поперечных морщинах, взор немножко жалкий, как бы жмурится Федор или изумляется все время, оттого и лоб морщит. Нос слегка вздернут, скулы стали поглаже, глядеть на щеки – раздобрел Федор, разъелся, но лоб худой, костистый, наглазницы выдаются, как и прежде, усы светлые, но тонкие, как обкусанные.
– А ты еще зарекался охотничать, – сказал Федор. – А вот, Егорша, потянуло и тебя.
– Тут жить – все надо уметь. Богатство наше – лес да река.
– Да гарь! – смеясь, оказала Наталья.
– Да, без своего-то хлебушка, – добавил Егор, – был я тут гость, а не хозяин.
– Вот ты рассуждай побольше, а люди станут золото добывать да копить… да скупать… Эх, куда мы! Вот уж Ванька-то… Он знает!
Егору кажется, что Федора не берет покой. Ум его в вечной тревоге. Ему все чего-то надо, чем-то он недоволен, на кого-то обижен, завидует, даже злится.