Амур-батюшка, стр. 179

– Че, Егорка! Моя дурак, што ли, – сказал Улугу. – Моя целый баржа муку видел. Если начнем так молоть, сколько времени надо?

Егор показал ручную мельницу, а вот теперь построил огромную ветряную. Улугу бывал там. Видел, как засыпают зерно и как сыплется мука. Ел лепешки из этой муки.

Привыкший к суевериям, Улугу часто все новое, невиданное полагал связанным с нечистой силой. Духа видел он и в пароходе, и в мельнице, и в магазинном ружье.

– Я сначала думал, – говорил он, – что мельница спрыгнет на лед. Начнет скакать, как шаман, меня схватит. Мельница на бурхана походит. Есть бурхан Ай-ами с четырьмя руками.

Понемногу все становилось понятным.

– Замерз? – спросил Егор.

– Нет, моя не замерз, – отвечал гольд, хотя шея у него была открыта ветру, – мороза еще нет.

Егор в рыжей шапке, на меховых лыжах с белыми наконечниками. Он широко взмахивает и втыкает на бегу в снег палку с сохачьим рогом. В молодости Егор хаживал на лыжах, и теперь старое уменье пригодилось.

– Егорка, быстро бегаешь. Я раньше думал – русский большой, как по снегу пойдет? Однако, утонет.

– У нас солдаты старики были – воевали на лыжах, – отвечал Кузнецов. – Да не на таких, а на голицах. А на параде этому не учили. Сами на войне уловчились.

– Тебе ноги длинный, ты сам сухой, бегаешь, как сохатый.

Лыжи хороши, ничего не скажешь: богатые, по росту мужика, широкие, как хорошая доска.

Егор в знак благодарности отдал Улугу кулек муки. Отблагодарил за все сразу.

Заткнув деревяшки от чехлов с наконечниками за пояса так, что копья длинными палками волочились по снегу за лыжами, охотники шли по следу маленького черного медведя-муравьеда.

Подниматься в гору на голицах нужна особенная ловкость. Сменив свои стертые лыжи на новые, Егор легче взбегал на сопки. Шкура, подшитая под лыжу, не скользит и на самом крутом подъеме упирается крепко колкой шерстью в снег.

Возвратившись в деревню, охотники принесли соболей, пойманных сеткой с колокольцами.

Улугу запорол двух медведей.

– А Силин ушел далеко, – рассказывали сыновья Егору. – Нынче взял запас, нарты. Ружье у него хорошее.

– Егорка, – звал Улугушка, – пойдем и мы!

Он уверял, что вблизи моря за Амуром соболей очень много. Егор не хотел уходить так далеко от дома.

Улугу опять гостил у Савоськи, когда приехал Покпа, жаловался на сына, что напрасно ушел из дому. Савоська защищал Айдамбо. Гольды поспорили, потом выпили, помянули былое и решили втроем сходить на дальнюю охоту.

– Пусти с нами Ваську, – сказал Улугу, придя утром к Кузнецовым.

Егор узнал, что с Улугу пойдут Покпа и Савоська. «Люди-то они надежные, – подумал он, – случай редкий!» Егор желал, чтобы дети его приучались к тайге.

– Как же Савоська от торговли уйдет?

– Ничего. У кого меха будут, подождут.

– Тятя!.. – умоляюще молвил Васька, узнав, из-за чего приходил Улугу.

– Что же, ступай. Только соберись хорошенько.

Копья Егор сыну не дал. Он не очень верил в это оружие. Васька пошел на новых лыжах, с новеньким, купленным у Бердышова винчестером.

Долго смотрели отец с матерью, как Вася шел крупным шагом на лыжах через реку следом за нартой, запряженной собаками.

Сын уж подрастал. Ноги у него становились все длинней…

Впереди брел Покпа, пробивая снега, за ним Васька. За Васей – Улугу и Савоська.

Нарта и четверо охотников шли долго, становясь все меньше. Вот уж чуть заметные точки да черточка чернеют у подножья сопки, что огромным сугробом залегла за Амуром.

А за сопкой – хребты. Васе лезть на них… Материнское сердце болит. Подумать страшно, ведь слабое дитя, сосавшее ее грудь, пойдет через эти утесы.

А отцовское сердце надеется на сына, на его крепость, сноровку. Да и гольды не малые ребята, знали, кого брать с собой. Гнилого не позвали бы в такой далекий путь. Горд Кузнецов, что гольды признали его сына годным к охоте, взяли с собой.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Силин охотился в тайге в одиночку.

Однажды возвратился он под вечер в свой балаган и увидел, что там спиной к огню сидит гость – оборванный мужичонка лет сорока, длинноволосый, с бородкой клинышком. От его рубахи смердило потом и прелыми хвойными ветвями. Одежда его бедна, но ружье дорогое, неизвестной Тимохе системы.

Гость сварил похлебку, прибрался в балагане.

Силин поздоровался, гость поклонился ему. Тимоха достал из-под потолка мешок с хлебом и на поду от костра отогрел мерзлый каравай – тот стал пышный и горячий, такой точно, каким унесла его Фекла из печи на мороз в ночь перед мужниной дорогой.

Охотники сели обедать. Гость оказался из переселенческой деревушки с морского побережья.

– Далеко же тебя занесло! – удивился Силин. – А как вас по имени-отчеству?

– Михаил Порфирьич!

«Что-то мне лицо его словно бы знакомо!» – подумал Тимоха.

Мужичок рассказывал, как привезли крестьян на берег моря и как они мучились, боялись моря, все на Амур хотели уйти, но теперь привыкли, построились, расчистили пашни.

После обеда мужик чинил дыры на куртке.

– А ты откуда? – спросил он и удивился, услыхавши, что Тимоха с Амура.

– А разве не далеко до моря? – спросил Силин.

– Далеко! Суток четырнадцать надо плестись, верст триста будет.

– И к нам не ближе.

– Побывать бы на Амуре!..

Тимоха натопил воды из снега, помыл кипятком посуду.

– Нам бы к морю дойти!..

Тимоха и Михаил ночевали вместе. Утром они пошли в разные стороны, а вечером опять сошлись в балагане.

– Что же, – спросил Тимоха у Михаила, – у вас уж дальше пошел океан, берега не видать?

– Одна вода, – ответил охотник.

Михаил натопил снега в котелке и вымылся до пояса, выстирал рубаху.

Силина занимал этот человек. Был он такой же мужик, как и сам Тимоха, – невелик ростом, рыхлый и мягкий на вид, коротконогий, но видно, что скороход и хозяйственный. Дошел он пешком до Тихого океана, теперь зимами промышлял под Сихотэ-Алинем.

– Пришли мы на море, волна рушит берег, шумит, ветер воет, нет никого, только чайки летают. Лес стоит – лиственница. Я думаю: «Дай погляжу с горы. Раз есть гора, то получу себе удовольствие». Залез на сопку, посмотрел вниз, там сопки залегли в море мысами, как будто кто разные сапоги в ряд выставил. Придет в год раз казенный пароход из Владивостока. Семенов с Сахалина морскую капусту в Китай возит, товар привезет. Шхуны приходят… Больше норвежские и американские.

Про норвежцев Тимоха слышал впервые.

– Жили староверы, как звери, от людей прятались, нас сторонились. Они тоже переселенцы… Охотники…

Михаил расспрашивал про Амур. Он слыхал, что на Амуре – житница, хорошие земли.

– Как же ты через хребет перелез? – спрашивал Михаил.

– Головой, – отвечал Силин.

Михаил подолгу глядел на синие хребты Сихотэ-Алиня и пики, как бы искал, где удобнее перелезть через перевал.

– Вон место низкое… – показывал Силин. – А мы все к морю идем, у нас слышно, что у моря самая охота в лесах.

Под вечер тайга зашумела. Подул сырой морской ветер.

– Моряк идет, – сказал Михаил и закрыл вход в балаган парусом.

Мужик накидал снаружи снега, чтобы палатку не унесло.

– Моряк подует – сразу осопатит, – говорил он. – Надо снега нагрести…

Охотники долго рассказывали друг другу сказки, подкладывали дрова в костер. Поздно вечером легли спать в мешки, и Тимоха сказал:

– У меня братан, Вавила Силин, хотел за мной идти, но не ушел, струсил. Я ему писал письма.

Михаил молчал.

– Вот я смотрю на вас, – вдруг переходя на «вы», сказал Тимоха, – и думаю: словно где-то мы встречались.

Через некоторое время Михаил спросил:

– А Вавила не Оханского ли уезда?

– Оханского, – обрадовался Тимоха.

– Так я тоже Оханского…

– Силин Вавила…

– Я тоже Силин, – отвечал Михаил.

Оказалось, что Вавила и Михаил – родня, из соседних деревень. Тимоха узнал, что оханские переселенцы вышли следом за ним и Кузнецовыми, но их отправили по Уссури на берег моря, где и основали они в одной из бухт селение Оханские Новинки.