Амур-батюшка, стр. 167

– Рыбка ходит! – говорили старики.

– Вон там тоже наша рыбка идет, – показывал Покпа на небо, на стайку белых дрожащих звезд. – Это Оринку. По этим звездам мы всегда узнаем, когда наша рыбка придет. Как эти звезды Оринку вон к этой сопке подошли, то значит, кета пришла. Утром есть рыбка – кидай невод… А вон амбар, – показывал старик на семь звезд Медведицы, – вон, видишь, четыре звезды по углам, четыре столба, а еще три ступеньки – лестница. В этот амбар потом придет медведь, полезет юколу доставать.

– Медведица? – спросил Васька.

– Медведь ли, медведица ли – все равно. Если всю ночь не спать и на небо смотреть, все небо видно. Когда с тобой на охоту пойдем, Васька, шестнадцать палок кругом в землю втыкаем, на них натянем парус, а наверху в середке небо видно. А у нас в середине огонь. Шибко холодно. Один бок горит, один мерзнет. Спать не могу. Когда потухнет, можно на небо смотреть и сказки рассказывать.

– Ты уже большой, у тебя ноги длинный, – замечал Улугу. – Можешь бегать и охотиться. А наша на коротких ногах тоже бегает хорошо. Начальник экспедиции говорил: «Молодец!» Я отвечал: «Рад стараться!»

Улугу, вытянувшись, приложил руку ко лбу.

– Там на небе тоже течет Амур. Вон он… – проводил рукой Покпа, показывая на Млечный Путь.

У костра Васька наслушался сказок. Шагая потом в темноте по гальке к обрыву, он думал, что, верно, скоро настанет счастливое время, когда и его возьмут охотиться на «больших» зверей, и пойдет он далеко-далеко, в самую дремучую тайгу. Он и сейчас уж чувствовал в себе силы, чувствовал, что подрос и окреп. «Ноги выросли у тебя!» – вспомнил Васька.

А звезды Оринку мерцали. Если встанешь и присмотришься, в самом деле похожи они на стайку золотых рыбок; и кажется, что двигается стайка в эту темную ночь вверх по небесному Амуру.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Хлеба давно убрали. Рыбы наловили. Убрали в амбар кетовый невод.

С верховья дует ветер. Сехнут леса и травы. Кругом пашен Егора – тайга, болото. Река широка и богата, леса велики, плодородны земли. И хочется Егору, чтобы здесь было людно: мир огромен и пуст, и чувствуешь себя отторгнутым и одиноким.

Не желая поддаваться осенней тоске, Егор отправился на Додьгу. Мужик любил работать в чаще леса на своей будущей заветной пашне. Он стал подрубать деревья. Работалось весело. Егор знал, что тут хорошая земля, кругом пашни останется лес, ветер ее не выдует. Никто не тронет эту таежную пашню – так казалось мужику.

Пришли Кондрат, Васька и Петрован. Все стали помогать Егору.

…А на Амуре ветер все еще теплый. Тень и солнце желтыми и темными пятнами ложились на воду, и река, в цвет тайги, в осенних красках.

На пене прибоя качался пароход. Залязгала лебедка, железный звук ее разгонял тоску новоселов; люди приехали, свистит пар, гремит машина, труба гудит и пускает дым.

На мостике рядом с капитаном стоит рослый человек в клеенчатом дождевике и в шляпе.

– Ведь это Бердышов! – воскликнул Силин.

– Тимоха, подай лодку! – крикнул Иван с парохода. – Сходни иначе не поставим: Амур бушует.

– Больно мне надо стараться для тебя, – отозвался Тимошка. – Слезай как хочешь. Зачем тебя на мостик пустили? Эй, линьками его оттуда!

Низкорослый капитан зло оглядел мужиков.

Иван взял у него рупор.

– А ну, не зевать! Лодку под сходни! – грозно закричал он. – Принять вторую чалку!

В рупор голос его показался чужим и властным.

Мужики невольно засуетились. Тимоха сорвался с места, столкнул лодку и, прыгнув в нее, взялся за весла.

«И знаю, что это Ванька Бердышов, а боязно», – подумал он.

– Отдать якорь! – крикнул капитан. – Трави!

Иван Бердышов, сидя на нарах у себя в зимовье, отдавал распоряжения низкорослому смуглому капитану. Тот стоял, держа руки по швам, и, выслушав, поклонился почтительно. Мужики, столпившиеся тут же, немало удивились этому. Еще не случалось видеть, чтобы пароходное начальство, обычно грубое и заносчивое, было бы у кого-нибудь в подчинении.

– Иван Карпыч, – пробился Федор Барабанов, – когда пароход пойдет? Мне на Быстрый Ключ товары отвезти да Санке в Хабаровку доехать.

– А водки привезли? – спросил Силин. – Вели сгружать хоть несколько ящиков, а то пароход уйдет, и мы без спирта останемся.

– Пароход никуда не пойдет, – отвечал Иван.

– Как это не пойдет? Сколько же он стоять будет?

– Это мой пароход, – как бы между прочим ответил Иван и, усмехнувшись, оглядел мужиков исподлобья.

– Тво-ой?.. – всплеснул руками Барабанов.

Анга, разгоревшаяся от такой новости, побежала раздувать костер, чтобы готовить ужин.

– Иван пароход купил! – кричали ребятишки, разбегаясь по поселью.

На судне началась выгрузка. Через открытую дверь видно было, как матросы с тяжелыми тюками на плечах, покачиваясь, сходили по трапу. У зимовья собрался народ. Бабы обступили Ангу.

Появился Илья под руку с женой. Дуняша – загоревшая, с выцветшими на прииске волосами, в пестром сарафане из ситца.

Иван вылез из зимовья и, увидя ее, закрыл глаза ладонями.

– Слепит!.. – воскликнул он.

– Ох, уж слепит! – насмешливо отозвалась из толпы Таня.

Иван приоткрыл ладони.

– Что тебя так разнесло?

– Ах, не всем тощать! – с сердцем, но игриво отвечала Дуняша.

Она стеснялась, что брюхата, но радовалась, что Иван не обижен, что он все такой же веселый, приветливый и, кажется, видит ее счастье. Иван обнял ее и толстенькую, коренастую Татьяну.

– Сласть!.. – жмурясь, воскликнул он. – Нарядные шибко стали! – Он говорил с ней как ни в чем не бывало, словно не домогался когда-то ее взаимности. – Ну, как хлеба? Как рыба нынче? Кто с кем невода связывал?

– Золото моем! – сказала Дуня. – От хлеба отступились…

– С золота наряды. Стараемся, – смеясь, отвечала молодая Кузнецова.

Иван достал портсигар.

– А помнишь, как я в тебя чуть не влюбился?

– Как же! – в тон ему ответила Дуня небрежно, но осторожно посмотрела в глаза его, как бы с опаской.

Серые Ивановы глаза смотрели остро. Редко кто так на нее смотрел. У Ильи взор куда добрей и мягче. А Иван поразил ее своим взором – была в нем сила; и во всех движениях Ивана были упругость и живость. Он стал стройней.

– Давай папироску, – сказала Дуняша.

Таня тоже закурила.

– Где это курить научились?

– Есть у нас учителка – Ольга-каторжанка.

– Ну, а как ты, Илья, живешь? Если бы тебя барса тот раз съела, я бы на твоей Дуне женился, – говорил Бердышов, подмигивая молодому Бормотову. – Я тебя испытать хотел, подразнить, узнать, любишь ли ее, да и сам чуть не поддался. Ты, Илья, не знаешь, как я перед твоей женой на колени вставал, как в книжке.

Илья даже загоготал от удовольствия.

Иван роздал свои папиросы бабам.

– На прииске да на рыбалке без табаку нельзя, а то застудишься, – хрипловато сказала Татьяна.

– Молодухи наши поосипли, – с укоризной молвила бабка Дарья. – Ох, боже мой, как теперь песни петь!

– А я рассчитывал – Дуняша овдовела, – под общий смех продолжал Иван.

– Ты все как будто в шутку, а не обережешься, так схватишь. Смейся, Тигр! Лучше давай спрыскивать пароход, – подступил Тимоха Силин. – Я тебе еще прежде говорил, что тут тебе не отломится.

– А тебе, паря, может опять отломиться…

– Эх, ты! Да верно, тот раз ты ударил меня! Но спрыски подай. Я когда-нибудь с тобой еще сочтусь, так ли тебе заеду!..

– У нас стегно сохатины есть, – обрадовался Илья. – Спрыснуть можно.

– Зачем стегно! У меня кухня своя, повар! Жена, зови гостей на пароход.

С дочерью на руках Иван спустился с берега. Подросшая девочка крепко обхватила отцовскую шею.

Уральцы повалили за Бердышовым.

Под обрывом дымил пароход, слышался свист выпускаемого пара и грохот поленьев, падающих в пустой тюрм. Бродяги и каторжане, работавшие у Ивана на пароходе, покуривали, сидя на ящиках. Завидя хозяина, они поднялись.