Амур-батюшка, стр. 128
– Выкопал попу огород и обрадовался, – смеялись солдаты. – Эй, Алешка, смотри, поп тебя заездит!
– Теперь ты знаешь, как русскому достается! Тебе еще на поляночке пришлось огородничать, а вот ты попробуй, где тайга, болото!.. Но ты и так ладно потрудился. Можно тебя похвалить.
«Да, русские – крепкий, терпеливый народ, – размышлял гольд. – Но почему-то не очень бойкий и неловкий. А я теперь знаю почему. Сам в русской шкуре побывал».
На холме заканчивалась постройка церкви.
Новенькая бревенчатая церковь со свежевыкрашенными зелеными луковицами купола и звонницы высилась над краснеющей осенней чащей, над озером, поймами и островками. Отовсюду была видна церковь.
Работы прекращались. Убрали леса.
Бедное убранство малой церкви казалось Айдамбо роскошным. Подолгу стоял он, глядя на иконы, на нимбы вокруг ликов, на золоченые рамы. В этой тускло освещенной, сложенной из сырых кедровых бревен церквушке все было в диковину для гольда.
Из города привезли колокола. Айдамбо подымал их на колокольню вместе с солдатами. Солдаты напилили дров. Поп стал учить Айдамбо топить печь. Священник хозяйственно готовился к зиме.
– Будет долгие годы стоять эта церковь, – говорил поп, – и увидит она многое, и пройдут через нее люди, понесут свое горе и радость, хвалу богу и печали.
Солдаты уехали. Как-то поутру с песней, с ранцами за плечами ушли они по широкой отмели на пристань. Не стучали больше их топоры, не слышно было их песен. Нет палаток, не играет гармонь, не бренчит по вечерам балалайка. Нет веселого солдатского шума. И чувствует Айдамбо, что жалко ему солдат: лучше бы еще тут жили. Пусто без них. Кажется Айдамбо, что хорошее это было время, когда стояли тут солдаты, строили церковь и он в это время работал на огороде.
«Нет, не так уж все плохо было. Не так страшно. Как будто совсем солдаты мне не нравились. Я все думал: вот пришли на наше озеро, стучат, леса много рубят, рыбу пугают. А теперь почему так тоскливо без них? Может быть, и от попа если уйду, тоже буду скучать?»
Айдамбо жарко топил печи. Поп изредка заходил, щупал стены: просыхают ли? Он служил в походной церкви. Ждали приезда архиерея, чтобы освятить храм.
А осенняя тайга все сильнее звала Айдамбо к себе. Как птица в перелет, не мог он оставаться на месте.
Однажды Айдамбо отпросился у попа в Мылки. В стойбище все были пьяны. Толстый Гао жил у Денгуры и раздавал в долг водку под зимнюю добычу. Обезумевшие от вина охотники бродили по стойбищу, орали, дрались, валялись где попало.
– Пойдем на охоту с нами, Алеша, – звали молодые мылкинцы.
«А что, если я не вернусь к попу? – подумал Айдамбо. – А Дельдика? – Вот он идет в тайгу, по ключу, вверх, в распадок через хребет, к югу, к морю… – А она все дальше от меня. А тут уж рыщут Денгура, Васька и гиляки-сваты…»
Айдамбо в бешенстве выскочил из фанзы, покинув круг гостей, и вернулся на миссионерский стан. Церковь показалась ему теперь желанным, родным местом. Он сам вложил свой труд в нее. Это уже было его дело, созданное им самим. Сменять эту новую жизнь на кабалу у купцов, на пьянство и драки в стойбище, где нельзя сесть на кан, чтобы блохи и вши не вцепились в тебя со всех сторон?
«Нет, уж я отвык от этого. Много раз, догола раздеваясь, в озере с попом купался. Я теперь другой человек. Конечно, хорошо бы на охоту сходить, но сначала надо жениться. А если я в церкви работаю, то обязательно узнаю, кто захочет на ней жениться. Поп говорит, что все русские свадьбы бывают в церкви».
Ревели осенние ветры, шумело озеро, и волны подкатывались к подножию церкви. А в бурю с гребней их брызги доносило по ветру до узких окон храма.
Айдамбо любил стоять у окна и смотреть в бушующую даль. Нравилось ему, что за стенами ревет буря, идет дождь со снегом, а тут чисто, тепло, сухо, и все видно сквозь стекла, что делается вокруг. В окнах с одной стороны гнется, мечется на ветру тайга, с другой – озеро, а вдали – острова, протоки, редкие фанзы на релках и на далеких желтых лугах.
Затопив печь, Айдамбо подолгу смотрел сквозь стекло. Думы о Дельдике владели им. Но что бы ни случилось, он тут, в церкви, он на ее пути. Айдамбо слыхал, что Денгура ее сватал и будто бы уплатил за нее Кальдуке выкуп.
«Сердце болит. А что, если обманет Бердышов? Соболей ему дать? Идти в тайгу? Лучше не думать! Поп ее с Денгурой венчать не станет. Тут я на ее пути».
Поп в эти дни сидел в своем домике у окна и что-то писал и ругал городских священников, что не едут на торжество. Он заготовлял продукты, приводил в порядок дом, двор и церковь, говорил Айдамбо, когда и кому надо отвезти в Уральское муку и что там должны испечь.
На досуге долгими вечерами при свете керосиновой лампы поп учил Айдамбо грамоте и обещал назначить его прислужником в церкви. Айдамбо втайне мечтал о том дне, когда покажется людям в парчовой одежде, почти такой же, как у священника. И пусть Дельдика его увидит… Он с большим любопытством ждал всегда урока, новых рассказов попа о боге и святых.
– Неважно мне, какая у тебя одежда, – говорил поп. – Рубаху русскую ты всегда успеешь надеть. Пусть будет и такая, из рыбьей кожи, только чистая. Но еще важней, чтобы душа твоя чиста была перед богом. Гольды приедут и увидят, что их племени человек у нас в церкви служит, – вот это хорошо. Славный пример подаешь своим, сын мой! Я из тебя сделаю примерного гольда-христианина. Для всех будешь образцом!..
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
– На богомолье приехали, – вылезая из лодки и обращаясь к встречавшим его уральцам, сказал рыжебородый Спирька Шишкин.
На широкой плахе днища виднелись шкуры, одеяла, поваленная мачта с парусом и какие-то узлы.
– Дунюшка!
– Татьяна! – встретились подруги.
– Как узнала, что церкву открывают, рвет и мечет: хочу богу помолиться! – рассказывал Спирька о дочери. – Всю дорогу ветра не было, она шестом толкалась. Че-то набожность на нее напала, – говорил Шишкин. – Какие девки богомольные пошли!
– Вот у меня тоже! Я натерпелся, – отвечал Пахом. – Все говорит: «Поедем на богомолье». Солдаты церкву-то строят. А я – не сметь!.. Не пустил… Да как же! Вот к нам солдат ходит, хороший такой человек. Он сам говорит, что у них балуют…
– А у меня противиться силы не хватило, – отвечал Спирька. – Я слабей ее. Она вертит отцом как хочет. Она молиться любит. Ничего другого нет у нее в уме. А я попов боюсь. Как встречу, потом не могу отплеваться. А она набожная… В мать. Бабы меня победили…
Спирька врал. У него были свои намерения, которых и дочь, как ему казалось, не знает. Илюшка понравился Спиридону Шишкину. Он хотел поскорей выдать дочь за хорошего парня, пока ее не сбили с толку здешние кулацкие детки или, еще хуже, Ванька Тигр.
– Да, надо иметь терпение, чтобы семьдесят верст поднимать шестом лодку, – сказал Егор, с удивлением поглядывая на высокую, стройную и тонкую девушку.
Лицо ее окутано белыми тряпками, и только насмешливые голубые глаза бегают в прорезях.
– Что это в узлах привезли? – весело спросил Федя.
– Спрашиваешь! Наряды, поди, – бойко ответила Таня. – Молодая девка-то!
– За нами еще три лодки идут, люди мучаются против воды. Всю деревню всполошили!.. Как заговорила про богомолье, про церкву, и другим отстать не захотелось. Куда там!.. Мы их далеко перегнали.
Платье на Дуне изорвалось, просолилось от пота, лопнуло под мышками. Собрав узлы, Дуня и Таня поспешили в избу.
Сходили на Додьгу и выкупались в ледяной воде. Дуняша переоделась в новое платье.
– Лицо все закрывала, чтобы не сгореть. Илюшка тут, нет ли?
– Здесь, – отвечала Таня.
– Ну, как я? Верно, почернела, как гилячка.
Илья узнал, что Дуня приехала, и уселся у кузнецовских ворот. Он долго сидел, делая вид, что смотрит на реку, не едет ли отец.