Амур-батюшка, стр. 102

Егор вспомнил, как Сашка работал в прошлом году у него, Егор ему не платил. С Сашкой печь клали вместе, кирпич обжигали, лес рубили…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

«Черт знает, что за люди русские! – думал Сашка. – И как с ними жить? А что, если в самом деле Гао прав? Неужели меня прогонят?»

Старик Кондрат напугал Сашку. До сих пор ему как-то и в голову не приходило, что русские могут ему позавидовать. Ведь земли много, и в прошлом году он жил с русскими очень дружно. Неужели они захотят отнять хорошее поле? Конечно, у них сила.

В Уральское Сашка явился в прошлом году после больших неприятностей со старшинкой. Он бежал с судна во время ночной стоянки и дошел по берегу до русской деревни, которую видел с палубы, проплывая мимо днем. Сашка уже несколько лет жил в России. Пришлось ехать сюда на заработки. В Уральском он узнал, что неподалеку есть китайская лавка и живут купцы. Он знал, что и тут есть купцы-негодяи. В этих местах вообще все люди опасные, сюда едут сорвиголовы, они торгуют в лесах с дикарями. Сашка не торопился пойти в Бельго. Но все же пришлось. Он пришел к братьям Гао, низко кланялся и был хорошо принят. С помощью хозяина он получил у исправника разрешение остаться жить в Бельго. За это Сашка задолжал хозяину Гао.

Сашку уговаривали вступить в общество. Он не смел возражать, но вступать в общество не хотелось. Весною Гао дал Сашке денег, чтобы он купил коня, но дал мало.

Вечерами Сашка копал землянку. Он работал с лихорадочной поспешностью, как человек, у которого вдруг явилась надежда подняться из нищеты, зажить не хуже других.

Он часто думал о том, что требуют от него Гао. Сашка боялся общества как огня. Он знал: братья Гао – опасные люди, это хунхузы, а не честные торговцы. За год Сашка такого насмотрелся и наслушался, что решил: лучше всего убраться от этих Гао подальше. Они жили здесь давно, привыкли добывать богатство не столько торговлей, сколько вымогательством.

Гао твердят, что, как китайцы, они очень преданы своей родине. Но все это пустая болтовня! Сашка не очень разбирался в тонкостях политики, но чувствовал: тут дело нечисто – под тем предлогом, что и он и они китайцы, его хотят втянуть в такие дела, которые к родине никакого отношения не имеют. Купцы могут так все обставить, что окажешься в разбойничьей шайке. Говорят, что тут уже приканчивали работников, паи которых были в деле. А русские вроде исправника, который приезжал зимой к Гао, или ничего не видят, или смотрят, «прикрывшись веером».

Русские платили Сашке в прошлом году хорошо, давали работу, одалживали коня. С ними можно жить. Но Гао будут недовольны, если узнают, что Сашка принимает помощь от русских, скажут, что, мол, забываешь свое родное… И еще черт знает что могут сказать. Лучше с Гао не ссориться.

Значит, с русскими жить нельзя и с китайцами тоже нельзя. С кем же? Так думал всю зиму Сашка.

Он стал пахать неподалеку от русской деревни. Место хорошее, вокруг никого нет.

Сашка не хотел жить ни с русскими, ни с Гао. Русские довольно хорошо обошлись с ним. Но их тоже надо опасаться. А уйти жалко – хорошая земля. Жить одному нельзя: человек в одиночестве – ничто. Это символ печали, как говорится в стихах Ли Тай-бая. И Сашка придумал, как жить: поселиться неподалеку от русских, но не с ними. Жить проще всего с гольдами. Жениться на гольдке, временно или навсегда – увидим, какая будет жена. Отвечать Гао на все просьбы и домогательства любезностями и услугами.

Сашка не намеревался навсегда покинуть родину.

Но ни одна живая душа не знала, что задумал Сашка, даже Гао не догадывался.

Будет своя пашня. А впереди то, о чем мечтал. Будет у него Одака, он ее купит. Тесть ее бьет, не понимает, какая это прелесть.

Будет Одака, и будет считаться, что Сашка живет с гольдами, – ничего предосудительного! Гао не может придраться. А русские – рядом. Иван за пушнину платит деньгами. Будет рыба, огород, жена, дом, дети…

Но вот дед встревожил его. Вспомнились и полезли в голову разговоры про русских, слышанные и тут и на родине. «Действительно, русские могут оказаться плохими людьми, грабителями, а я задумал жить с ними рядом. Может быть, в самом деле они варвары? У них ложная вера, говорят…»

– У-э!.. У-э!.. – зверски кричит Сашка, весь во власти этих дум, и лупит хворостиной конягу, оттаскивая вместе с ней пень прочь с поля.

Сашка человек пылкий, пламенный. Он и себя не жалел, ему тяжелее, чем коню.

– У-э!.. – Он снова ударил хворостиной, да так, что конь припал на задние ноги, повесил голову, вытянул передние.

– У-э! – рявкнул Сашка в ярости, но конь не вставал.

Сашка потянул коня. Конь совсем лег. Сашка долго пытался поднять его, потом заплакал и сел, закрыв лицо руками.

– Ты что ревешь? – вдруг услыхал он.

Это было так неожиданно, что Сашка затрясся. К нему шел Егор.

– Худо, брат, конь сдыхает.

– Ево уже пропал…

– Я ехал, ты еще пахал, я видел.

– Нет, Егорка, ево пропал… – Китаец всхлипнул.

Егор никогда бы не подумал, что Сашка может так плакать. Он понимал, что значило потерять коня. Не шутка – заревешь! Егор не стал упрекать Сашку, что, мол, не бьют коня такой палкой. Он понимал: Сашке надо поскорее допахать росчисть.

– Ну, может, еще и не пропал… Ты дай ему два дня отдохнуть, не жадничай. Я одолжил бы тебе своего коня, но в Додьге вода большая, – соврал Егор.

– Бери, бери, Егорка, эту землю! – вдруг сказал Сашка. – А я уйду…

– Куда же ты уйдешь?

– В Бельго.

– Бог с тобой! – сказал Егор. – Опомнись! – Ему стало жаль Сашку: он один, конь пал, чужбина. – Уж если сдохнет, я тебе дам коня, – вырвалось у Егора. – Да, может, еще и не сдохнет, – спохватился мужик. – Эх ты, брат!.. – Егору хотелось приободрить соседа.

Егор недолго пробыл у китайца и вернулся в Уральское к вечеру. Подходя к крыльцу, он услыхал громкий смех в своей избе. Войдя в дверь, он увидел, что на табуретке посреди избы сидел Улугушка с таким злым лицом, какого Егор давно уж у него не видал. На коленях Улугушка держит какое-то ружье. На кровати, покрытой лоскутным одеялом, на лавке и на табуретках вокруг гольда Наталья, Татьяна, бабка, Настька, обе Бормотихи, Фекла, Силина, девчонки, и все покатываются со смеху.

– Конесно! Че смеяться! – с сердцем восклицает гольд. – Че телята и коровы! Раньше телят совсем не было. Лиса не будет, зверей не будет, а будет корова. Зачем мне корова? Надо мясо – я в тайгу, и там сохатый и свинья. А я буду на твою корову смотреть только, молоко, что ль, буду пить? – и добавил заикнувшись: – Из т-титьки давить…

Опять все покатились от хохота.

– Из ти-итьки! У-у-у, ха-аха-ха!.. – чуть не умирали бабы.

– Конесно! Че хорошо, что ли, корову за титьки хватать? – еще пуще злился Улугу.

Глядя, как бабы надрываются от хохота, ему самому стало смешно, и в то же время Улугу готов был заплакать с досады, что все понимают его не так, как надо.

– Ты что, Улугушка, зачем баб слушаешь? – спросил Егор, входя. – Они тебя дурят. Знаешь, русокие бабы обдурят хоть кого.

– А че они! – с досадой отозвался гольд. – У нас на Мылке лес загорелся!

– Солдаты подожгли?

– Конесно, солдат! Кто еще! Пришел, леса горят. Бродяга, огонь бросает и идет, не затушит… И мужик лес жжет. У нас так никогда не горело. Был кабан и сохатый, а теперь где зверь? Куда мне идти? На кого охотиться? На твою корову?

– Титьки-то давить! – подсказала Наталья, и вся изба опять загрохотала от раскатистого хохота.

– А ты что огород кинул? – тыча пальцем в плечо Улугушки, строго спросила сидевшая на кровати Таня, говоря с ним, как с глухим.

– Жена на тебя чертоломит, а ты что? – подхватила Наталья.

Бабы стали ругать гольда со всех сторон, но тот не поддавался.

– Огород маленький, а лес большой. Леса вырубили, а на теленка всех зверей меняли! Че ты? Че смешно? – рассердился он на Татьяну.