Вдруг откуда ни возьмись, стр. 22
Приговор
Журналист Бодягин проснулся в своей зажиточной квартире от мысли, что больше не в силах видеть творящиеся вокруг безобразия. Всю свою журналистскую жизнь он посвятил борьбе с ними: разоблачал, критиковал, можно сказать – клеймил! А что толку? Повсюду разгораются войны. Национализм стал успешным бизнесом. Люди не понимают этого, в своей массе они тупы и агрессивны. Армия безграмотна и бессильна. Народ – невежественный и безмолвный. Все надеются на доброго дядю и невиданного царя-батюшку. Страна напоминает откупоренную бутылку с прокисшим содержимым: пена, пена, пена... Вертикали власти разрушены. Указы расплываются по горизонтали, как в проруби. На один закон всегда найдется другой, его исключающий. Нефть кончается. Леса больны. Погода агонизирует. Земной шар уже не знает, в какую сторону ему вращаться от взбесившейся непогоды. В сентябре – снег с градом. Под Новый год – гроза и Дед Мороз под зонтиком. В еде – нитраты. На участке клубнику съели грачи. Деньги дешевеют быстрее, чем их зарабатываешь. Зарплаты стали выдавать настолько крупными купюрами, что кассирша на работе кричит: «Для получения аванса спаривайтесь по трое!» В районе повысилась радиоактивность. Долго не могли понять, от чего. Оказалось, кто-то в доме напротив завез на балкон землю для цветов со своей дачи. Сын тянется к рокерам. Дочь ищет спонсора. У жены – аллергия на тополиный пух. Кот обгрыз мебель. У Ленина в Мавзолее до сих пор растут ногти. Этажом выше соседи-алкоголики по ночам падают на пол вместе с мебелью! Разве таким представлял себе Бодягин светлое будущее, за которое боролся? Но главное его разочарование – люди. Они, именно они не оправдали его надежд. Гордость уступила место спеси, благородство – высокомерию, сочувствие – жалости, чувства – комплексам, любовь – партнерству... Вместо стихов «Я помню чудное мгновенье...» теперь брошюра «Как вступить в половую связь с женщиной, не обидев ее». О классиках забыли. Писатели рвутся в депутаты, артисты торгуют полезными ископаемыми. Герои кинофильмов – восторженные циники. Журналисты перестали писать о вечном. Статьи – сиюминутны, эфемерны. Континентальные мысли уступили место островным, мотыльковым. Как быть? Где взять силы, чтобы бороться за светлое будущее? В крови обнаружили уйму холестерина. Голова роняет листву, чувствуя приближающуюся осень. Подходя к зеркалу, хочется достать дистанционное управление и выключить изображение. На днях в автобусе обозвали «интеллигентом». Обиделся Бодягин на свое отечество и понял, что выход у него один: уезжать!
На Западе – цивилизация! Культура! Там нет соседей-алкоголиков, капризного тополиного пуха... Люди приветливы и улыбчивы... Ради них стоит работать, писать о вечном. Там будут печатать его статьи, и никто не унизит «ученым», не обзовет «шибко грамотным»...
Журналист эмигрантской газеты Бодягин проснулся на своем западном чердаке и понял, что больше так существовать не может. Уже пять лет он работал на Западе, критиковал политиков, клеймил налоги, высмеивал обывателя. А что толку? Обыватель даже не понял, что его высмеивают. Налоги по-прежнему агрессивны. Из большой политики улыбчивую массу интересует только одно: чем президент лечит насморк. Сам президент полуграмотный: во время поездки по Латинской Америке попросил, чтобы ему переводили, потому что он плохо понимает латинский язык. Обыватель оказался еще тупее отечественного. На кухне не с кем поговорить о вечном, всхлипнуть о настоящем за стаканчиком свежего самогона. В гостях никто не угостит ни щедрым пирогом, ни славным анекдотом. Чувство юмора у всех ниже пояса. На развлекательных программах смеются только дети и немцы. В еде – добавки. Хлеб не пахнет детством. В магазинах нет простой селедки. Колбаса – полиэтиленовая. Искусственные курицы несут искусственные яйца. У жены – аллергия на негров. Разве о такой жизни на Западе мечтал Бодягин? Женщины не умеют готовить суп! Жена купила новое платье – никто даже не спросил, где достала. Что за жизнь? Сам Бодягин стал злым. Каждый день, проходя мимо рекламных витрин взбесившихся товарами супермаркетов, радостно причитает про себя: «Ага! Понавыпускали товаров, а продать не можете!» Да и как тут не стать злым, когда по ночам под окнами то и дело проносится «Скорая помощь» с воплем кенгуру, которому сверлят зубы отечественной бормашиной?! Если бы Бодягин знал, что на Западе так воют по ночам «Скорые помощи», он сразу бы уехал на Восток. Но главное разочарование – это люди. Повсюду – интеллигентный обман, культурная зависть, обаятельное предательство, улыбчивая безнадежность. Ей-богу, куда добрее искреннее хамство родины, чем деланые улыбки роботов чужбины. Как быть? Скоро уж муха на голову без тормозов не сядет, а что сделано в жизни? Как успеть принести пользу оглохшему от собственного чванства человечеству, если его статьи печатают в том только случае, когда он делится гонораром с редактором? Разозлился Бодягин на цивилизацию больше, чем на отечество, и понял, что выход остался один: на родину! В монастырь! В одиночество кельи, где нет визга сирен, суеты мирской, где скромная, неразвращающая еда. И молитвы, молитвы, молитвы – за извечно грешное человечество.
Монах Бодягин проснулся в своей келье и задумался не на шутку. Как жить дальше? Десять лет он провел в монастыре. Видеть монастырские безобразия у него не было больше сил. Верхи ссорятся из-за кресел. Церковь раскалывается по национальным интересам. Большинство прихожан искренне верят в Бога, только когда выпрашивают у него что-нибудь во время молитвы. Архиепископ – бывший кагэбэшник. Секретарь епархии отпускает с черного хода грехи за валюту депутатам и рэкетирам. В келье топят только летом. Почти никто не соблюдает поста. Компьютер заржавел, потому что бабка Настя моет его по вечерам вместе с посудой. Сам монастырь обветшал. Непогода скребла его веками. На деньги от пожертвований на ремонт настоятель выстроил на своем участке баню с бойницами. Когда-то монастырь был оплотом и гордостью державы. Об его стены не раз разбивались неприятельские набеги. А теперь? Перед колокольней – вечная лужа от протекающего позапрошловекового, екатерининского водопровода. За трапезной с тех же времен – свалка. Стены исписаны туристами. Даже на главном колоколе кто-то нацарапал: «Здесь были отец Иннокентий и будущая мать Анна». Но главное разочарование – это люди! Неужели они везде одинаковы? Даже тут, вдали от мирского, они ранены суетой, подстрелены дьяволом. У главного входа монахи прямо из-под полы своих ряс торгуют фальшивыми мощами Ильи Муромца. Молодежь травит анекдоты в трапезной, словно это – палуба корабля, который не приставал к берегу с женщинами лет семьдесят. Когда дьякон поет по утрам, перегар перешибает запах ладана. Привратник разрезал пополам свечки и каждую половинку продает за полную стоимость. Сосед по келье во время Великого поста ночью, тайком, звеня на всю келью фольгой, ест под одеялом шоколадки с орехами, при этом гулко чавкает под сводами. По утрам под окном старый ворон начинает ворчать еще до петухов, накаркивая всем бездарное будущее. От его карканья просыпаются мухи в келье, поэтому вставать приходится еще до петухов, с первыми мухами... Бодягин предложил настоятелю выпускать стенгазету «Монастырская правда», чтобы высмеивать, критиковать, клеймить... Но настоятель сказал, что бумага нынче – дефицит и такая газета дорого обойдется монастырю, потому что у него слишком длинные стены. Опустилась от безнадежности голова Бодягина, пригнулась к земле, как дерево на прибрежной дюне от постоянного морского злого ветра. Злоба одолела Бодягина. Куда бы ни упал его взгляд, всюду видел он безобразия и серую бездарность. Выход оставался один. И Бодягин взмолился: «Господи! Возьми к себе мою душу! Нет ей, безгрешной, места на грешной Земле. Одному Тебе верит она, одному Тебе хочет служить верой и правдой!»