Донская либерия, стр. 7

– Никуда я от тебя отлучаться не хочу, – решительным тоном возразила Галя.

– Эх, глупая какая! – досадливо отозвался Кондрат. – Да я бы сам с тобой никогда не разлучался, кабы можно было… А коли нельзя?

– А пошто? Я ж не пугливая, тятя… Коли драгуны сюда налетят, я и стрелять и рубиться могу…

– Да не девичье это дело, сама посуди. Докуку лишнюю чинишь ты мне, донька…

В глазах у Гали заблестели слезы. Отец снова привлек ее к себе.

– Полно, полно, не навек наша росстань, ясынька. Минет скоро смута – опять вместе будем…

И чуть погодя спросил:

– А где же Никиша? Я, признаться, крепко заснул под утро, не слыхал, как он поднялся…

– Затемно с дядей Иваном отправились капканы на лисиц ставить…

– Эка нашли время! – укоризненно покачал головой Кондрат. – Ну, да мы их ждать не будем… Корми пирогами-то своими, донька, и все, что в печи, – на стол мечи! Да квасу холодного дай!

… В полдень приехал в Трехизбянскую станицу Семен Драный с сыном Михаилом, следом явились есаулы верховой вольницы Григорий Банников, Филат Никифоров, старик Иван Лоскут и беглый коротоякский подьячий, взятый Булавиным для писарских дел. Обсудив положение, все сошлись на том, что пришла пора действовать.

Долгорукий, не встречая нигде противодействия, допустил оплошность: разбил свой отряд на несколько частей и отправил их для сыска в разные стороны, а сам со старши?нами, имея под рукой всего сорок драгун при четырех офицерах и небольшой казачий конвой, свернул вчера с Донца из станицы Явсужской на реку Айдар и ночевал в Ново-Айдарской, где успел схватить полтораста человек застигнутых врасплох беглых.

Кондрат соглашался, что оплошкой Долгорукого следует воспользоваться. Да и трудно отыскать более удобные для нападения места, чем разбросанные по Айдару, окруженные густым лесом городки. А ко всему этому именно здесь укрывалась собранная Булавиным вооруженная верховая вольница. Долгорукий словно нарочно сам лез в западню.

В Старо-Айдарской станице остановился посланный сюда Долгоруким другой сыскной отряд под начальством офицеров Афанасия и Якова Арсеньевых, и Семен Драный предложил произвести нападение одновременно на оба отряда.

Кондрат с товарищами продолжали еще держать совет, когда в избу ворвался забрызганный с ног до головы грязью никому не ведомый паренек с вздернутым носом и белобрысым чубом, выбившимся из-под старой казацкой шапки.

– Кто тут атаман Булавин будет? – произнес он, сбрасывая шапку и смело всех оглядывая.

Казаки переглянулись. Семен Драный спросил!

– А ты кто таков?

Парень вытер мокрый лоб, улыбнулся!

– Не пужайтесь, дяденька… Свой я… Панька Новиков из Шульгина городка…

Кондрат вышел вперед, сказал:

– А кем и с чем послан? Я Булавин, сказывай не таясь.

Панька с нескрываемым любопытством посмотрел на него, потом достал запрятанную под кафтан бумагу и, передавая Булавину, пояснил:

– Нашим шульгинским атаманом Фомкой Алексеевым писана.

Банников, знавший шульгинского атамана как верного слугу казацкой старши?ны, насторожился:

– Смотри, Кондратий Афанасьич, может, хитрость какая? Ты вслух чти…

Кондрат прочитал. Шульгинский станичный атаман уведомлял старши?ну Абросима Савельева, находившегося при князе, что вольница атамана Булавина, укрытая в Ореховом буераке, умышляет вскоре убить князя Юрия Владимировича Долгорукого и всех, кто с ним…

Банников, прослушав, заскрипел зубами:

– Ну, Фомка, берегись! Вытрясем из тебя подлую душу!

Кондрат обратился к Паньке:

– Ты от кого письмо получил?

– Фомка сам отдал. Поезжай, говорит, борзей в Ясужскую, вручи старшине Абросиму Савельеву. А я коня туда не погнал, а своротил в Ореховый буерак…

– Пошто так? Фомка небось тебе не открывал, о чем в бумаге-то писано?

– Я сам грамоту разумею, – улыбнулся Панька. – А в Ореховом буераке шульгинский наш казак Стенька… Вот ему бумагу я и показал, а он сюда меня послал… [10]

– Спасибо, хлопец, – дружески потрепав парня по плечу, промолвил Кондрат, – служба твоя многого стоит. А теперь скачи обратно, скажи шульгинскому атаману, что письмо старшине Абросиму Савельеву ты отдал…

– А ежели старшина тот в Шульгине? – задал вопрос Панька и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Стенька сказывать велел, что Долгорукий князь обоз свой из Ново-Айдарской в Шульгин городок гонит… ночевать у нас будет…

– Ну, коли так, с нами оставайся… Вечером в Орехов буерак поедем. Ступай коня кормить.

Панька вышел сияющий. Кондрат объявил:

– Более нам выжидать нельзя, браты. Слыхали сами: тайный наш умысел открыт. Фомка не успел предать вчера – предаст сегодня. Отступаться поздно. Ты, Семен, – обратился он к Драному, – справляйся у себя в станице, я ж с вольницей из Орехового буерака двинусь в ночь на Шульгин городок… Наш час приспел! Отплатим супостатам за утеснения, чинимые казакам, за кровь и муки голытьбы!

IV

Князь Юрий Владимирович Долгорукий находился в состоянии крайней раздражительности. Побывав в десятках верховых городков, он не встречал нигде открытого сопротивления, зато убедился, с каким упорством старожилое казачество укрывает новопришлых и беглых.

Атаман Обливенского городка, старожилый казак, встретивший князя хлебом и солью и распинавшийся в верности государю, при допросе под присягой показал, что у них в городке проживало всего человек двадцать новопришлых, но они разбежались, услышав про сыск. И лишь случайно Долгорукий выяснил, что атаман и все казаки того городка перед приездом князя «целовали крест и святое евангелие, чтоб им новопришлыми не сказываться, а сказаться старожилыми». Кнут заставил атамана повиниться. В городке оказалось только шесть старожилых казаков и свыше двухсот новопришлых.

В Беловодской, Митякинской, Явсужской, Ново-Айдарской и других станицах происходило то же самое. Верить нельзя было никому. Даже бывшие при нем усердные черкасские старшины иной раз лукавили.

Вот почему, приехав 8 октября поздно вечером с небольшим своим отрядом в Шульгинский городок, Долгорукий отнесся к сообщению атамана Фомы Алексеева о тайном умысле булавинской вольницы с недоверием и подозрением. Опять казацкая хитрость! Его уже не раз пытались запугивать всякими угрожающими слухами и подметными письмами. Насторожило лишь поведение старшины Абросима Савельева, который, по словам шульгинского атамана, вчера был извещен о воровском умысле. Почему же он утаил это?

Долгорукий вызвал Абросима Савельева. Тот поклялся, что никаких извещений от шульгинского атамана не получал. Послали за Панькой, но его нигде отыскать не могли. Послали за казаком, котельного дела мастером, бывшим в Трехизбянской и говорившим о сборе булавинской вольницы. Казак пояснил, что сам ничего не видел, а слышал от встречного гультяя, будто «собрал-де их Булавин человек полтораста, чтоб князя Долгорукого убить, только-де напал на них страх и все разбежались».

Показания других казаков, на которых указывал князю шульгннский атаман, тоже основывались на толках и слухах. Ничего достоверного никто не сообщил. Долгорукий прекратил дальнейший розыск, приказав, однако, разложить на улице костры и усилить караул.

В станичной избе с Долгоруким остались ночевать майор князь Семен Несвицкий да поручик Иван Дурасов. Казацкие старшины загостевали у станичного атамана. Майор Матвей Булгаков и капитан Василий Арсеньев с подьячими и писарями расположились в казачьих дворах.

А ночь была темная, промозглая. Дул холодный северный ветер. Глухо шумел и стонал лес, с двух сторон вплотную подходивший к Шульгинскому городку.

Когда господа офицеры и старшины заснули, драгуны, стоявшие на карауле у станичной избы, клевали носами и начали гаснуть огни костров, где-то близко завыл волк, и ему тотчас же отозвался другой. Сержант, начальник охраны, вздрогнул, почувствовал неладное и пошел поправить затухавший костер, но лишь только успел подложить мокрый валежник и нагнулся, чтоб поддуть огонь, как на его голову обрушился тяжелый удар дубины и сержант потерял сознание.