Прощание славянки, стр. 1

Южный Вадим

Прощание славянки

Предисловие

Офицеры. Они прокляты и забыты. Они проданы и преданы. Судьбы их изломаны. Они проливали кровь на необъятных просторах нашей страны. От Москвы до самых до окраин. В Афганистане и Вьетнаме, в Прибалтике, Армении и Азербайджане, в Приднестровье и Таджикистане, в Чечне и Дагестане. Политические прохвосты и дармоеды, отирающиеся в Москве, сделали огромные политические и финансовые капиталы на их крови.

У каждой войны своя боль, свои проблемы, свои цели, свои интересы. После каждой войны остаются исковерканные судьбы людей, прибавляется крестов и безымянных могил, калек и психов, разочаровавшихся в Родине и правительстве.

Но офицеры продолжают служить Родине и проливать кровь за ее интересы. Они в основной своей массе служат не за звания и не за ордена, они знают, что их может ожидать в будущем забвение и предательство родной страны, но они идут в будущее с гордо поднятой головой, потому что они служат Родине. И дай Бог, чтобы на их примере выросло новое поколение россиян, которые своей целью выберут служение Родине.

Всем офицерам посвящается эта книга. Офицерам армии, МВД, ФСБ, налоговой полиции, погранвойск… Офицерам запаса, которые и на гражданке сохранили свою офицерскую честь незапятнанной. Кто «не сберег свои нервы, но спас свою честь». Памяти всех погибших офицеров. Позабытым крестам над их могилами.

Любое совпадение имен

и описываемых событий с реальной

жизнью прошу считать случайностью.

Ноябрь 2001 года. Москва.

Я — Онищенко Геннадий, 1964 года рождения, капитан запаса вооруженных сил России, в настоящий момент в меру удачливый предприниматель. К чему не могу привыкнуть… Подсознательно давят погоны, которых нет. Подсознательно ощущаешь поддержку друзей, которых нет…

Нас было четыре друга. Сейчас на четверых — двое детей. И одна жена. И две фотографии в траурных рамках. Мы — офицеры. Пусть я уже несколько лет, как офицер запаса, но в душе я — был и остаюсь офицером. Мой последний и единственный друг сидит напротив меня, и мы молчим. Он еще служит Родине. А я уволился. Иногда меня одолевает тоска по армии, во сне я еще хожу на боевые и бываю под обстрелами. Во сне друзья еще живы и прикрывают меня огнем, чтобы я выжил. И я выжил. И живу сейчас ради них.

Боже мой! Как я благодарен судьбе за то, что она дала мне друзей. Я узнал настоящую мужскую дружбу, когда друг понимает в прямом смысле с полуслова. Пока что я не встретил ничего более ценного, чем бескорыстная мужская дружба. И ненавижу судьбу, за то, что забрала двоих моих друзей, и чувствую, как она заглядывается на третьего… И болью в сердце отзывается строка «Возвращаются все, кроме лучших друзей…»

Мы сидим с Жуковым Сергеем в моей квартире на Садовом кольце и пьем, но не пьянеем. Перед нами стоят четыре стакана с водкой, два из них прикрыты кусками черного хлеба и к ним прислонены фотографии. На одной стоит, скромно улыбаясь, симпатичный молодой курсант. Максим. Мы молча поминаем его. За стенкой, в соседней комнате, его кровь и плоть, усыновленный мною его двенадцатилетний сын Игорь делает уроки. Со второй фотографии насмешливо смотрит Андрей, он уже с капитанскими звездочками. Мы снова выпиваем, не чокаясь, и Сергей скупо рассказывает, как он погиб. В другой комнате спит сын Андрея, двухлетний Андрюшенька, тоже усыновленный мною. Его мать, моя жена Танюшка, осторожно заглядывает в комнату и с грустью смотрит на нас.

Сергей встает. Ему пора. Он проездом в Москве. Восемь лет назад он сменил армейские погоны на милицейские, и с тех пор не вылезает из многочисленных локальных войн, именуемых политиками поддержанием конституционного порядка в отдельных регионах. Как войну не называй, она была и остается войной. Месяц назад он принял под командование специальный отряд быстрого реагирования в своем родном К-ске. И получил подполковника.

Мы крепко обнимаемся.

— Береги себя. Я хочу, чтобы ты сам воспитывал своих детей, — говорю я ему.

Сергей согласно кивает головой, но мы оба понимаем, что война — есть война. Он уходит, и у меня на душе становится муторно, нехорошее предчувствие гложет душу, которое я всеми силами гоню от себя…

Он уходит, а у меня перед глазами плывут воспоминания. Мы в курсантском строю идем торжественным маршем под великий марш Агапкина «Прощание славянки», когда строевая выучка, наша армейская дружба и слаженность роты позволяют ощутить себя не отдельной личностью, а частью мощного, единого и непобедимого существа, которое будет жить вечно. Это ощущение наполняет восторгом душу, и ты чувствуешь себя центром мироздания. Ты веришь, что у всех, стоящих в строю, будет одна жизнь, одно счастье, одна смерть и одна Родина, ради которой каждый готов умереть…

ЧАСТЬ 1

КУРСАНТЫ

Я сошел с автобуса, аккуратно поправил фуражку и, перехватив левой рукой свой небольшой чемоданчик, направился к контрольно-пропускному пункту Новосибирского высшего военно-политического общевойскового училища, из стен которого через четыре года должен выйти офицером. Каждый шаг приближал меня к неизвестности. Что ждет меня там, я не знал, и мне хотелось побыстрее встретить кого-нибудь из курсантов, носящих на груди кадетский краб, и который мог бы объяснить мне, куда идти и что делать. Я чувствовал себя молодым волчонком, попавшим в незнакомый лес, и настороженно оглядывающим его.

Единственное, что я знал точно, это то, что не должен опозорить свою кадетку. Черная форма подогнана и отутюжена, стрелки на брюках отглажены с мылом, что кажется, о них можно порезаться, погоны ровные благодаря вставкам, на груди значки с разрядами военно-спортивного комплекса, и самое главное — кадетский краб! За него я готов умереть. И потому каждое движение выверено, плечи расправлены, походка пружинящая, осанка гордая, и я с удовлетворением чувствую, как невольно прохожие любуются мною, оборачиваясь и одобрительно кивая мне вслед. А как вы хотели? Я — кадет!

Вот и контрольно-пропускной пункт. В проходе стоит прапорщик с повязкой дежурного на рукаве, и я обращаюсь к нему:

— Товарищ прапорщик, суворовец Одинцов прибыл для учебы в Новосибирском высшем военно-политическом общевойсковом училище!

Тот довольно чему-то улыбается, тоже отдает честь и делает приглашающий жест рукой:

— Проходи! Штаб — прямо, тебе — туда!

До штаба я не дошел.

— Кадет! — донесся откуда-то издалека крик. — Кадет! Туда не ходи! Сюда иди!

Я недоуменно покрутил головой, но так и не понял, откуда кричат. В настоящий момент я как раз стоял между контрольно-пропускным пунктом училища и штабом, куда меня направили. Однако только я сделал шаг в сторону штаба, как крик раздался снова. Я опять огляделся, и неожиданно мое внимание привлекло какое-то движение на четвертом этаже стоящего рядом курсантского общежития для старшекурсников. Если бы не кадетская куртка, которой мне усиленно махали в одно из окон общежития, то я бы пошел дальше, так как решил, что меня с кем-нибудь спутали. Но там был кадет, и это меняло дело. Я решительно повернулся и направился к общежитию.

— Здорово, кадет! С какой кадетки? — встретили меня как долгожданного гостя. В небольшой комнатке набилось человек восемь, как и я — кадеты, и двое старшекурсников с кадетскими крабами на груди.

— Свердловской, — недоуменно ответил я, так как никого здесь не знал.

— Молодец, хорошая кадетка, уважаем! — похлопал меня по плечу старшекурсник. — Короче, мужики! Вам сейчас сдаваться в штаб смысла нет, потому что засунут на какие-нибудь хозяйственные работы. Потому вылавливайте других кадетов, кто еще не успел отметиться в штабе, приводите сюда, у нас можете переодеваться в гражданку, ночевать, если кому негде будет. А через недельку сдадитесь. Главное чтобы вы все вместе пришли, тогда никого из вас не накажут. Вечером соберетесь здесь у меня на инструктаж, на котором я расскажу, что вас ожидает, и как вам жить.