Армейская история, стр. 3

Глава 3.

Майор Черкасов шел домой с тяжелым чувством. С одной стороны он давно готовил жену к тому, что его могут отправить в далекую зарубежную командировку, в каких побывала добрая половина офицеров вертолетного полка, но когда командир полка вызвал его к себе и дал неделю на сдачу должности для убытия в длительную командировку, сердце екнуло. Тем более что подтвердилось худшее предположение — Афганистан…. Хотя чего еще можно ожидать — сейчас почти все, убывающие за границу, ехали в эту таинственную страну.

Про Афганистан говорили разное. О многом можно было догадаться по периодически приходившим цинковым гробам, которые почему-то запрещалось открывать, и заплаканным глазам офицерских вдов, оставшихся доживать свой горький бабий век в военном городке.

Вернувшиеся оттуда загорелые дочерна летчики почему-то ничего не рассказывали, но о многом можно было догадаться и без слов. По какой-то их внутренней собранности и готовности к чему-то непознанному служащими здесь, в Союзе, офицерами.

Еще большее можно было предположить по какой-то только им одним свойственной манере летать. Причем тогда, когда запрещалось по всем инструкциям, тогда, когда лететь было нельзя, потому что это было просто невозможно. А они летали. В любую погоду, в любых летных условиях. На каком-то одном, только им знакомом ощущении и восприятии окружающего мира, когда видят не глаза, а интуиция и внутреннее чутье. Когда видят кожей, спинным мозгом и еще бог его знает чем.

И вот теперь ему предстояло узнать — через что они проходят, чтобы стать богами неба.

— Мама, папочка пришел! — ласковой птичкой к нему на руки вспорхнула старшенькая пятилетняя Леночка, смешно махнув своей небольшой косичкой.

— Какая ты у меня красивая, умничка, — начал Черкасов свой привычный ритуал, — мамина помощница, сестренкина воспитательница!

Леночка довольно заулыбалась, прижимаясь к колючей отцовской щеке и начала перечислять:

— Я сегодня мусор вынесла, цветы полила, игрушки за Светулькой собрала….

— Лена! Ну, хватит, — выглянула из кухни жена Марина, отпуская с рук двухлетнюю Светочку, радостно рванувшую к отцу, — папа кушать хочет, а вы его в дверях держите.

Черкасов подхватил на руки вторую дочь и занес в зал, где плюхнулся с ними на диван под веселый девчачий визг.

Жена, войдя в комнату, внимательно посмотрела ему в глаза, и он, не выдержав, отвел взгляд в сторону.

— Что случилось?

— Ничего, все нормально…. — ответил он, теребя дочерей и избегая смотреть в глаза жене.

— Та-ак, Лена! — присев в кресло, произнесла Марина, — Ну-ка забирай Свету и, дуйте к себе в комнату, нам с папой поговорить надо.

— Ну, — потребовала жена, когда дочери вышли, — говори. Я тебя не первый день знаю, вижу ведь, что что-то случилось.

— Да ничего не случилось, — неестественно засмеялся Черкасов, — просто мне придется на некоторое время уехать в командировку. Потом вернусь, и все будет, как всегда.

— Туда? — посуровело лицо жены, — В Афганистан?

Он кивнул, и боковым зрением увидел, как безвольно повисли Маринины руки, выронившие кухонное полотенце.

— Ну, ты что раскисла? — улыбнулся он, — Вон, сколько наших там побывало, и все нормально.

— Мне хватает того, что я вижу тех нескольких «ненормальных», которые не дождались своих мужей, — тихо произнесла жена.

Они сидели молча довольно долго, боясь нарушить тишину и ту незримую нить, что сейчас связывала их. Они молчали, но души их переплелись и общались, страдая и плача от осознания близкой разлуки….

— Ты знаешь, как я мучилась, когда родилась Света? — прошептала Марина, — Когда в ногах путается трехлетняя Ленка, а на руках грудная Светочка? Когда уставшая как собака, валишься с ног, засыпаешь на ходу и рвешь жилы, чтобы выдержать…. Чтобы прибраться дома. Чтобы приготовить тебе еду. Чтобы постирать и перегладить белье. Чтобы были сыты, одеты и обуты дети. А тебя все нет рядом и нет…. Ты то летаешь, то в наряде, то в командировке. Ты хоть представляешь, сколько слез я выплакала в подушку теми ночами? Когда у Светочки температура под сорок. Когда она плачет, а объяснить — где и что болит — не может…. А тебя рядом все нет и нет. Мне иногда казалось, что я не выдержу, не переживу всего этого. И вот теперь ты уезжаешь….

Он подошел к ней и ласково обнял ее, а она, крепко вцепившись в него и прижавшись щекой, вдруг разрыдалась горькими бабьими слезами.

Глава 4.

Ох уж этот Афганистан! Больше пугали. Ничего страшного Анисимов здесь не увидел. А вот магазины ему понравились. И те, что находились в военных городках, и в которых продавалось то, чего он никогда в Союзе не видел, и еще больше дуканы — торговые лавки афганцев. Вот в них то уж действительно было все, что есть на белом свете, и что можно только вообразить. Закрываешь глаза и говоришь — хочу двухкассетный магнитофон. Открываешь глаза, а дуканщик уже держит его перед тобой. Хочу телевизор Сони. Пожалуйста, вот он. Хочу пистолет. Получи. Хочу кожаный плащ! На! Хочу конфеты «Мишка на севере» фабрики Рот-Фронт! Тоже есть? Да чего же тогда у вас нет?

— Э-э, — смеется дуканщик, — если чего и нет, в Кабул позвоню, через три дня приходи, привезут…

Первую неделю Анисимов только и делал, что подсчитывал, сколько он получит чеков, что на них можно купить, и самое трудное — решал, что же все-таки покупать на будущие деньги, которых оказалось так мало, а купить хотелось так много…. И, наконец, через неделю список был готов.

Офицеры роты, в которую он попал служить, понравились ему очень сильно. Ротный «без базара» под будущую зарплату организовал пять бутылок водки, под закуску пошел сухой паек, а послушать последние новости из Союза собрались почти все офицеры и прапорщики батальона. Анисимов был крайне польщен, еще никогда в жизни такое количество офицеров не оказывало ему столько знаков внимания, поэтому он с жаром и чувством гордости от собственной значимости рассказывал последние новости.

Солдаты оказались самые обычные. Никакие не супергерои, как расписывали их газеты и журналы. А в основном такие же обезьяны, как и в Союзе. В первое его дежурство по батальону, когда Анисимов, мечтая о будущих покупках, сидел в ротной канцелярии, в дверь, тихонько постучавшись, заглянул солдат:

— Товарищ прапорщик! Разрешите?

— Ты кто? Чего надо? — недовольно пробурчал Анисимов, вырванный из сладких грез.

— Рядовой Зайцев, Коля я, Николай Петрович точнее, — представился солдат, втискиваясь в дверь и прикрывая ее за собой, — у меня к вам важное дело!

Прапорщик недоуменно рассматривал его. Маленький неказистый солдат с прилизанными и зачесанными набок редкими светлыми волосиками смотрел преданно и нежно.

— Ну, говори.

— Товарищ прапорщик! У нас в роте голубые есть! — от важности сообщаемого Зайцев даже приоткрыл свой маленький ротик, высунув кончик языка.

— Чего!? — подскочил прапорщик, — Чего ты несешь?

— Честное слово! — закивал головой солдат, — Только я не могу вам рассказать, кто именно.

Анисимов почувствовал, как у него в голове начался активный умственный процесс, и зашевелились мозги. Неужели в свое первое дежурство он вскроет гнездо разврата? Вот будут уважать его ротный и другие офицеры! Только бы не спугнуть этого недоделка.

— Почему это ты не можешь? — ласково заговорил он с солдатиком, — Ты понимаешь, что это твой долг, как любого советского гражданина!

— Ага! Вы хоть представляете, что они могут мне сделать, — сделал плаксивую рожицу солдат, — но я расскажу вам, если вы дадите мне две банки сгущенки…

Прапор подскочил к шкафу, где валялись остатки сухого пайка и начал требушить пакеты. Черт! Только одна банка!

— Одна… — расстроено повернулся он к Зайцеву и увидел, как тот вожделенно уставился на банку, напоминая своим видом кролика перед взором удава.