Костюм Арлекина, стр. 37

ГЛАВА 12

АНГЕЛ МЩЕНИЯ

1

На веранде дома с яблоневым садом часы показывали примерно то же время, что и в доме на Миллионной, когда его покинули поручик и супруги Стрекаловы. Была глубокая ночь.

— Может быть, ляжем спать, а завтра закончим? — предложил Иван Дмитриевич. — Вы, наверное, устали.

— Ничего-ничего, я привык работать по ночам, — ответил Сафонов. — Сварите еще кофейку и досказывайте. Убийца уже уличен, значит, скоро конец. Я понимаю, что по законам композиции после бурного апофеоза должно следовать лирическое диминуэндо, но, надеюсь, оно не будет слишком долгим.

Опять вспыхнула спиртовка. Через пять минут, в очередной раз наполняя чашку с кофейной гущей на донце, оставшейся от предыдущей порции, Иван Дмитриевич сказал:

— Бросьте карандаш, пейте спокойно свой кофе, а я покуда расскажу вам одну историю.

— Она как-то связана с убийством фон Аренсберга? — забеспокоился Сазонов.

— Честно говоря, не очень.

— Тогда лучше как-нибудь потом.

— Нет, лучше сейчас, — твердо сказал Иван Дмитриевич. — История грустная, но она вас настроит на определенный лад и поможет правильно воспринять все дальнейшее.

Став начальником сыскной полиции, Иван Дмитриевич переехал в другой дом, и там в одном с ним подъезде нанимал квартиру некий Росщупкин, бездетный вдовец лет шестидесяти, добродушный выпивоха и лошадник, владелец каких-то порядочных десятин в Тульской губернии. Каждую осень Иван Дмитриевич бывал зван к нему в поместье на охоту и всякий раз отказывался, а однажды, повздорив с женой, взял и поехал. Приглашенных набралось человек пятнадцать: трое росщупкинских племянников, бывшие товарищи по полку, соседи по имению, прихлебатели. Пока вся компания травила зайцев, Иван Дмитриевич собирал грибы, а вечером, когда сели ужинать, Росщупкин за столом рассказал такую историю.

Лет тридцать назад он служил в Царстве Польском и вывез оттуда замечательное охотничье ружье марки «барелла» (поскольку Иван Дмитриевич едва знал, где нажимать, чтобы стреляло, то и не запомнил, чем именно было оно так уж хорошо). Росщупкин купил его в Варшаве, случайно. Ружье прельстило еще и тем, что под курками припаяна была медная пластина с выгравированными на ней инициалами прежнего владельца: «IPR», которые до буковки совпадали с его собственными — Яков Петрович Росщупкип. В доказательство он предъявил гостям оставшийся от ружья футляр, на нем имелась точно такая пластина… А само ружье тогда же и потерялось, года не прослужило. То ли забыл в придорожном кабаке, то ли обронил, пьяный, в поле, то ли украли. Он долго искал потерю, сулил находчику большие деньги и в конце концов пошел к цыганке. Та, раскинув карты, нагадала, что ружье непременно к нему вернется. Росщупкин обрадовался, дал ей десять рублей, а она не берет: на пять рублей согласна, а красненькую не берет. Он удивился: почему? Цыганка и говорит: «Потому, голубок, что ружье к тебе вернется в день твоей смерти…»

«А ведь возьми она, стерва, эти десять рублей, — сказал Росщупкин, завершая рассказ, — ни за что бы ей не поверил!»

Через год после той охоты он умер.

Иван Дмитриевич с женой были на его поминках, и старый слуга по-соседски сообщил вот что: хозяин оружейной лавки, у которого Росщупкин числился стариннейшим и выгоднейшим клиентом, с приказчиком прислал ему на дом несколько ружей на выбор. Росщупкин брал их одно за другим, примеривался, прикладывал к плечу и внезапно — бряк! — уронил ружье на пол, зашатался и побледнел. В ту же ночь он и умер, хотя ничем не болел, утром еще был здоров и весел.

Пили водку, ели кутью.

Иван Дмитриевич спросил у слуги, не отосланы ли ружья обратно в лавку, и, узнав, что нет, не отосланы, дома лежат, пошел их смотреть. Все были новые, а одно старое, с истертым прикладом. Иван Дмитриевич взял его и увидел под курками пластину с тремя латинскими буквами: «IPR».

Вернувшись за стол, он выпил полстакана водки, потом, пересев подальше от жены, хватил целый и стал думать о судьбе, от которой не уйдешь. Какая разница, что и на чем пишет она своим огненным перстом — «Мэне, Тэкел, Фарес» на стене, перед царем Валтасаром, или «IPR» на ружье, перед Яковом Петровичем Росщупкиным.

Тем временем гости понемногу начинали забывать о том, ради чего они сюда собрались: кто-то тренькал на хозяйской гитаре, кто-то хотел немедленно играть в карты, кто-то храпел мордой в стол, а росщупкинские племянники, захмелев, звали всех собравшихся на охоту в тульское поместье дяди, ставшее теперь ихним.

Иван Дмитриевич смотрел на них терпеливо и снисходительно, как на малых детей. Пускай! Им лучше было не знать страшной правды. Не всякий способен ее вынести и не сойти с ума.

Он опять пошел в ту комнату, где лежали ружья. К каждому ниточкой привязана была бумажка с ценой. «Барелла», вестница смерти с ложем орехового дерева, стоила двадцать пять рублей. Иван Дмитриевич отдал одному из племянников четвертную, унес ружье к себе домой и повесил над кроватью, как вечное «мементо мори».

Утром, продрав опухшие глаза, он долго пялился на это ружье, не понимая, откуда оно взялось. Наконец вспомнил. Горькая похмельная слюна стояла во рту, и жаль было двадцати пяти рублей. Чертыхаясь, Иван Дмитриевич совсем собрался уже нести ружье назад, когда сквозь головную боль начали выплывать эпизоды вчерашних поминок, какие-то слова, взгляды; что-то в них настораживало, саднило память, словно осталась царапина от мелькнувшей и забытой полудогадки.

«Барелла» была снята со стены, тщательно обследована, и на левом стволе, внизу, обнаружился неприметный фабричный штемпель с датой изготовления: «11. 1868».

В ясном утреннем свете Иван Дмитриевич увидел новенький, но старательно истертый приклад со следами свежей скоблежки, чересчур густую и яркую, ненатуральную зелень на медной пластине с инициалами и вспомнил старшего из росщупкинских племянников, гримасу мгновенного трезвого страха на его пьяной физиономии — он провожал взглядом Ивана Дмитриевича, идущего через столовую с ружьем в руке.

Был суд. На суде Иван Дмитриевич выступил свидетелем, произнес речь, после которой присяжные в один голос сказали: да, виновны. Верховодил старший, но племянники действовали сообща, попросили ничего не подозревавшего хозяина оружейной лавки в числе прочих ружей отправить любимому дяде эту «бареллу». Племянников приговорили всего лишь к высылке из Петербурга: трудно оказалось подвести их преступление под статью закона. Тульское наследство отобрали в казну.

Несчастный Яков Петрович был отомщен, разговоры утихли, но Иван Дмитриевич на всю жизнь запомнил то утро, когда он сидел на кровати, держа в руках ружье. Вечером, на поминках, страшно было, что судьба есть, а утром еще страшнее сделалось оттого, что ее нет. Ведь если существует судьба, значит, кто-то думает о тебе и ты уже не одинок на свете.

Увы, одинок!