Костюм Арлекина, стр. 30
— Вы приобрели у Гогенбрюка патент на его винтовку? Для турецкой армии?
— Во всяком случае, он предложил нам это сделать.
— Но каким образом? Его систему закупили русские, он не имеет ни малейшего права!
— Барон Гогенбрюк ввел в нее такие усовершенствования, что это уже другая система. — Юсуф-паша еще раз поклонился, и через минуту его красная феска пропала за углом.
Постояв немного на остужающем лоб ветру, Кобенцель вернулся в посольство. Опять, вспугнутое сквозняком, заметалось пламя свечей возле гроба. В коридоре шквальным порывом было выбито стекло в одном из окон. Там шумели деревья, голые ветви с заунывным свистом рассекали воздух.
Кобенцель прошел к себе в кабинет, чувствуя, как его охватывает внезапное успокоение. Если бы он стрелял сейчас, то пятак покрыл бы все семь пробоин. Да, Людвиг должен был умереть, это судьба. Иначе какими глазами он смотрел бы теперь на принца Ольденбургского, на генералов из Военного министерства? Людвиг был подвержен самым разнообразным порокам, но отсутствие чести не входило в их число. Он употребил все свое влияние, чтобы помочь Гогенбрюку пристроить его модель в России, а приятель решил нажиться еще и на тех, с кем русские в ближайшее время будут воевать, — на турках.
Из залы слышалось мерное певучее бормотание: капеллан читал требы.
— Это судьба, — глядя в зеркало, сам себе сказал Кобенцель.
ГЛАВА 10
НОЧЬ ОТКРОВЕНИЙ
1
Князь редко оставлял Стрекалову ночевать у себя, но когда такое все же случалось, просил ее утром уйти пораньше. Сам он засыпал сразу после объятий, а она обычно не спала, лежала рядом с ним тихо, как мышь, и любовалась спящим возлюбленным. Если задремывала, то ненадолго, с мыслью, что вдруг он проснется среди ночи, зажжет лампу и увидит ее с некрасиво раскрытым во сне ртом, со стекающей на подушку сонной струйкой слюны. К тому же муж всегда ставил ей в вину, что она храпит.
Однако в тот вечер все эти опасения отпали, да и обморок еще давал о себе знать. От слабости она уснула так крепко, что проспала приезд Шувалова и Хотека, визит собственного супруга, допрос Боева, изгнание Ивана Дмитриевича. Напрасно он угрызался, думая, будто разбудил ее своим разбойничьим свистом. Любой подобный звук, будь то свист, крик или вой несмазанных дверных петель, гармонично вплетался в наполненные кошмарами сновидения, но стоило Хотеку присесть к роялю и заиграть Штрауса, как нежная мелодия ворвалась в ее сон пугающим диссонансом.
Иван Дмитриевич мог бы вспомнить, как недавно за воскресным семейным обедом тесть рассказывал, что во время обороны Севастополя, привыкнув к артиллерийской канонаде, он уже не просыпался от грохота французских пушек. Можно было прямо в землянке из ружья выстрелить, никакого эффекта — спит, не шелохнется. Денщик знал лишь один способ при необходимости быстро разбудить барина: тихонько спеть ему на ухо колыбельную.
Примерно то же самое произошло со Стрекаловой, нежные звуки вальса заставили ее открыть глаза. Она полежала немного, приходя в себя, затем встала, осторожно приотворила дверь, поглядела в щелочку и увидела своего врага.
Когда Иван Дмитриевич с поручиком влетели в гостиную, Стрекалова, стоя в дверях спальни, уже не кричала, а говорила с жалкой размеренностью механической куклы, у которой иссякает завод, все тише и тише:
— Убийца, как вы посмели прийти сюда? Негодяй, как вы посмели…
Певцов отдирал от косяка пальцы ее левой руки, правая была вытянута вперед, но указывала, дрожа, не на Шувалова, а на другого графа — Хотека.
Щеку Стрекаловой, как каторжное клеймо, уродовала красная печать — след смятой наволочки.
Иван Дмитриевич замер у порога. Еще сегодня утром между безумием и здравым смыслом пролегала граница с полосатыми столбами, таможенниками, пограничной стражей, а теперь ничего этого не существовало.
— Вы снова здесь? — заорал Шувалов, увидев Ивана Дмитриевича. — Вон!
Певцов пытался затолкнуть Стрекалову обратно в спальню, но не мог с ней совладать.
— Ротмистр, — не выдержал Шувалов, — куда вы ее тащите?
— Туда. — Показал Певцов.
— Зачем? Выкиньте прочь эту сумасшедшую бабу! Что она мелет?
— Постойте, — властно вмешался Хотек. — Я должен знать, кто она.
— Эта женщина любила князя, — сказал Иван Дмитриевич.
Шувалов закатил глаза:
— О Господи! Только этого не хватало!
— Граф, — обратился к нему Хотек, — надеюсь, вы отдаете себе отчет, кого она оскорбляет в моем лице?
— Убийца! — с новой энергией крикнула Стрекалова.
— Вот видите… Неужели вы не в состоянии оградить меня от оскорблений?
— Вы что, ротмистр, не можете справиться с женщиной? — угрожающе спросил Шувалов.
Певцов обхватил Стрекалову за талию, чтобы отцепить ее от косяка, но она сама легко отпихнула его, шагнула к Хотеку и сорвала у него с груди траурную розетку:
— Как только совести достало надеть!
Тут же ее пальцы бессильно разжались, черный бархатный цветок упал на пол. Выскочившая из-под дивана кошка бросилась к нему, обнюхала и отошла, презрительно подергивая усами. Все молчали.
— Поднимите! — рявкнул наконец Шувалов.
Стрекалова затрясла головой, крупные слезы брызнули из-под мгновенно набухших век.
Певцов подобрал розетку и с поклоном вручил ее Хотеку. Тот небрежно сунул цветочек в карман, сказав:
— Вынужден требовать ареста этой дамы. Я лично буду присутствовать на допросе.
Певцов убежал в коридор и через минуту вернулся вместе с Рукавишниковым.
— Увезите ее! — приказал им Шувалов.
— Слушаюсь, ваше сиятельство… А куда везти?
— В крепость.
— Нет. — Иван Дмитриевич заслонил Стрекалову.
— Что-о? — срываясь на хрип, выдохнул Шувалов.
— Я не позволю…
Певцов и Рукавишников, переглянувшись, устремились к Ивану Дмитриевичу, но рядом с ним встал его новый друг, преображенский поручик. Ему нечего было терять. Он выхватил из ножен шашку, со свирепым хаканьем отмахнул ею перед собой — уих-въих! — и повернулся к Шувалову:
— Ваше превосходительство, это я отомстил князю фон Аренсбергу.
— Берегитесь! — предупредил Певцов, не решаясь подойти ближе.
Шувалов отшатнулся, а поручик, сделав шаг вперед, припал губами к лезвию и протянул ему шашку:
— Вот орудие моей священной мести…
От его дыхания туманное пятно растеклось по клинку. Когда оно съежилось, растаяло и лишь след поцелуя остался на металле, Шувалов опасливо принял шашку, не зная, что с ней делать дальше.
— Довольно ломать комедию! — взорвался Хотек. — Ваши актеры хороши, но почему вы не удосужились объяснить им, что Людвига задушили подушками?
— Поверьте, граф…
Стрекалова бросила умоляющий взгляд на Ивана Дмитриевича:
— Вы же обещали мне?
— Что?
— Уличить убийцу.
Ответить он не успел. Раздался дикий вопль:
— Катя, Катя!
Коротко провыв, со стуком распахнулась дверь, в гостиную влетел Стрекалов, который домой, как ему было велено, не ушел и все это время подслушивал в коридоре.
Он пронесся мимо шефа жандармов, как мимо столба, схватил жену за руку:
— Это я его убил! Я!
Убийца был многоглав, как гидра. Одну голову — Боева, Иван Дмитриевич отсек, другая, поручикова, сама отпала, но теперь выросла третья — круглая, с пухлыми щеками и курчавыми жирными волосами. Среди них вполне могли затеряться маленькие рожки, единственное оружие обманутого супруга.
«Ударьте своими рогами в грудь обидчику, и они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане, уже расправленное, разглаженное.
— Вы кто такой? — воззвал Шувалов.
— Я, Катя… Я! — не обращая на него ни малейшего внимания, повторял Стрекалов, крепко держа за руки жену.
— Не верьте ему! — воскликнула она. — Это мой муж, он не способен… Дурак! Иди домой.
Стрекалов отпустил ее запястье:
— Ох, не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза мне смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.