Князь ветра, стр. 19

Назревал военный переворот с целью установления светской монархии. Немногочисленная туземная интеллигенция рассчитывала на новых вождей как на покровителей просвещения, а заодно хотела потеснить у власти представителей духовного сословия и связанных с ними чиновников старой циньской выучки. Дошло до того, что мой друг Базбар начал открыто пропагандировать идею отделения церкви от государства. Необходимость этой реформы он мотивировал тем, что под влиянием привнесенного извне буддизма монголы утрачивают природную воинственность и забывают свои прекрасные древние обычаи типа обрезания ушей покойникам.

Но еще раньше, чем заварилась эта каша, князь Жамьян-бейсэ, начальник штаба бригады, пригласил меня присутствовать на гадательном сеансе в его юрте. Популярная в Урге гадалка, полубурятка-полуцыганка, должна была продемонстрировать нам свое искусство, сочетающее в себе приемы обоих народов, чья кровь текла в ее жилах. Жамьян-бейсэ хотел узнать, какая судьба ожидает его в походе на Барс-хото.

Войдя в юрту, я увидел сидевшую на корточках возле жаровни женщину лет сорока с мутными козьими глазами. Лицо у нее было белее, чем у большинства монгольских женщин, но ничто не выдавало в ней ту великую прорицательницу, какой, по слухам, она была. Я сел, тогда Жамьян-бейсэ подал ей знак начинать. Из мешочка, висевшего у нее на поясе, она вытащила несколько маленьких плоских костей однообразной формы, горсть сухой травы и, порциями бросая ее на тлеющие угли, принялась бормотать заклинания.

Понемногу юрта наполнилась сладковатым дымом. Трава прогорела, затем гадалка положила в жаровню кости, долго переворачивала их бронзовыми щипцами, а когда все они в равной степени почернели и потрескались, вынула их, разложила на полу и стала внимательно разглядывать. Вдруг лицо ее страшно исказилось. Она забилась в судорогах, выкрикивая отрывистые фразы. К тому времени я уже достаточно владел монгольским языком, чтобы ее понять. «Тень!… Черная тень! – вопила она. – Черная кошачья тень движется от Барс-хото!… Это тигр!… Он прыгнул!… Его тень покрыла твою, Жамьян-бейсэ… Ты умрешь!… Вы все умрете! Мангысы убьют вас!» И тому подобное. В ее ужимках не было ничего от цыганской вкрадчивости и знания «во человецех сущего».

На меня это произвело тягостное впечатление, и я ушел. Как мне рассказали позднее, в тот же вечер гадалку били «бамбуками», и она созналась, что ее профетический экстаз куплен китайцами за двести мексиканских долларов (после революции они стали китайской национальной валютой, но ходили и в Монголии наряду с серебром, кирпичами чая и беличьими шкурками). Жамьян-бейсэ, окончивший военное училище в Томске, справедливо считался одним из лучших монгольских офицеров, значит, следовало его запугать и заставить отказаться от участия в планируемой экспедиции. Это был по-европейски образованный человек, что в конечном счете его и погубило. В стране, где каждый третий – сифилитик, он соблюдал некоторые меры предосторожности, и недели через две после истории с гадалкой кто-то подсунул ему отравленный презерватив.

14

Каменские жили на четвертом этаже, а между вторым и третьим Иван Дмитриевич увидел спускавшуюся навстречу Наталью.

– Амба! -сказала она. – Рассчитали меня, и ведь все из-за вас! Что ж вы ей прямо как на духу все и выложили? От Натальи, мол, знаю, что гадаете, что барыни к вам ходят. Не могли как-нибудь похитрее?

– Да-а, нехорошо вышло. Извини, я как-то не подумал.

– Ладно, не винитесь. Я все равно от нее уходить хотела.

– А чего так?

– Если вы про нее еще ничего не поняли, я вам вот что посоветую: придете сейчас в квартиру, проситесь к ней в кабинет. Ну, где череп. Там шкапчик есть, на нем раковина…

– Какая еще раковина?

– Не такая, из которых пуговицы режут, а морская. Отец Николая Евгеньевича ее из Монголии привез.

– В Монголии нет моря.

– Не важно, монголы в такие раковины трубят вместо труб. У этой на конце мундштук приделан. Вы ее потрясите, оттуда ключ выпадет. Откроете им шкапчик, сразу все и поймете.

– Что я пойму?

– Поймете, чем она, стерва, занимается. У ней в шкапчике весь ее колдовской инструмент.

– Чего она этим инструментом делает? Мужиков к бабам присушивает?

– Это тоже.

– И какой у нее способ?

– Разные есть.

– А какой самый надежный?

– На что вам?

– Хочу понять, почему покойный с ней не развелся, раз она, как ты говоришь, и колдунья-то, и стерва.

Еще вчера была мысль, что в объятиях медного дьявола Каменский представлял себе не какую-нибудь бабку, именем Бафомета заклинающую огороды от капустного червя, а собственную жену. Если он придумал только эту казнь, а члены Священной дружины существуют на самом деле, мог ли понравиться им такой домысел?

– Ну, – вздохнув, приступила Наталья, – вот вы вчера у нас в кухне кота видели, помните? Он тут первое лицо. Если клиентка есть, барыня велит мне изловить где-нибудь кошечку бродячую, сама ее покормит, коту тоже сырой печенки даст, а вечером с клиенткой запрутся у себя и сидят ждут, когда кот с кошечкой… Как наш-то залезет на нее, барыня на них зеркальце наведет, пошепчет что-то, и готово. Клиентка деньги платит, зеркальце берет, а дальше уж ее забота, как все обставить. Вы, скажем, дадите любой женщине в это зеркальце поглядеться, и она – ваша. Никого ей больше не надо, только вас.

Она подождала, пока мимо пройдут дама с девочкой, и добавила:

– Стерва, ей-богу! С нее станется и мужа пристрелить.

– Зачем?

– Что ей в нем? Сколько живут, она от него ни денег не видела, ни подарков. А так, смотришь, присушит кого-нибудь с деньгами.

– Кого, например?

– Да хоть Ивана Сергеевича.

– Тургенева?

– А что? Он мужчина холостой, хорошо зарабатывает. Иван Дмитриевич засмеялся и получил выговор от Натальи:

– Чем сюда каждый день таскаться, вы бы лучше в тюрьму ее посадили. Посидит недельку с крысами, авось признается.

На сей раз вдова была дома одна. Иван Дмитриевич предъявил ей ордер на обыск и выразил желание осмотреть ее кабинет. Возражений не последовало. Вошли в небольшую, без претензий обставленную комнату. Как везде в квартире, все здесь указывало на то, что доходы хозяев едва позволяют им балансировать на грани между скромным достатком и опрятной бедностью.

На столике желтел знакомый череп, из темени которого монголы сделали габалу. Шкапчик с раковиной стоял у противоположной стены. Иван Дмитриевич встряхнул ее над ладонью, поймал выпавший ключ и вставил его в скважину. Каменская возмутилась было, но вновь извлеченный из бумажника ордер на обыск вынудил ее смириться. «С правом отмыкать запертое», – гласил этот документ. Замок щелкнул. Иван Дмитриевич раскрыл обе створки и, ничего пока не трогая, начал изучать содержимое шкапчика.

Горизонтальная полка делила его на две половины. Внизу хранились запасы свечей, стояли однообразные скляночки с чем-то сушеным, истолченным в порошок. Он прочел надпись на одной из этикеток: «Сажа». На второй– «Камедь». На третьей– «Касатик флорентийский». Сбоку лежали пучки сухой травы, гусиные перья, куски тесьмы и материи. Три-четыре одинаковых зеркальца готовы были запечатлеть в себе таинства кошачьей любви.

Верхняя половина была почти пуста. Здесь находились всего два предмета: книга наподобие амбарной, в переплете из хорошо выделанной кожи, и восточной работы бронзовая курильница на звериных лапах. По форме они напоминали собачьи.

– Что это за книга?

– Поваренная, – ответила вдова,

– А все остальное вам нужно для гаданий с подругами?

– Не только.

– Не только для гаданий или не только с подругами?

– Тут множество вещей, необходимых в женском хозяйстве. Лекарственные травы, тесьма, нитки, иголки.

– Сажа, – в тон ей продолжил Иван Дмитриевич. – Мазать лицо, чтобы не изнасиловали монголы, если они нас опять завоюют.

– Ну и шуточки у вас!

Пока вдова объясняла, от чего лечатся сажей, он потянулся за книгой на верхней полке. Она схватила его за руку, пришлось в третий раз достать ордер на обыск и обратить ее внимание на слова: «С правом выемки».