Жемчуг богов, стр. 67
252-я зарубка на Лампе, вечер
На склонах, окружающих особняк богини, за несколько недель вырос целый поселок. Паломники приходили сюда уже семьями, а порой и целыми родами. На крохотных террасках горяне воздвигали свои хибары из плоских камней, прикрывая их сверху воловьими шкурами. Рассвет все мужчины встречали молитвой, которая продолжалась не меньше часа, то же самое происходило на закате. Если день был солнечный, Тунграх, тот самый вархат, который пришел с Гетом, каждый раз подходил к калитке и смиренно ждал, когда Чуткий Олень вынесет ему фавр, а потом, когда горяне становились на колени спиной к своим жилищам и начинали ритмично раскачиваться в такт собственному пению, ловил им солнечный блик. Те, на кого падал луч, отраженный фавром, мгновенно сбрасывал с себя одежды, чтобы благодать фавра коснулась кожи, даровала силы и удачу.
Сама богиня почти каждый день куда-то улетала. Иногда она рассказывала, где была и что делала, а порой молчала, даже если Лопо настаивал. Впрочем, дни шли, и чем дальше, тем реже бывший полковник позволял себе спорить с богиней. Сам он почти никогда не выходил за изгородь… Однажды Безымянная, взяв его за руку (ну прямо как цыганка), сказала, что видит: плоть его истончилась, и если он хоть раз еще обернется ветром, то возврата уже не будет.
Возврата не будет… А что будет? Лопо вдруг почувствовал, что время, проводимое за чтением книг, истончает его дух, и постепенно нарастает равнодушие к собственной телесной оболочке. В конце концов, какая разница, что будет, если возвращение невозможно. Нет, здесь он не найдет себе достойного применения… Надо все-таки попытаться нырнуть обратно в бурлящие воды Источника, насладиться последней надеждой, а потом действительно стать ветром. Говорят, у ветров долгая жизнь и короткая память…
Сандры не было уже больше суток, но он не беспокоился. Этот мир не мог ее убить, и даже желание смерти оставалось для нее чуть ли не единственным невыполнимым под этими плоскими небесами. Но все равно, прежде чем на что-то решиться, стоило дождаться возвращения богини. Надо было хотя бы попрощаться – на всякий случай…
– Лоподапал, мне пришла весть. – Безымянная вошла в библиотеку неслышно. Впрочем, он слишком глубоко был погружен в свои мысли, чтоб прислушиваться.
– Говори, – разрешил Лопо, отложив в сторону второй том «Мифов и легенд обеих Лемурид». Книга была на языке Эвери, и он все равно понимал едва треть.
– Недремлющий ушел за Источник.
– Что?
– Недремлющий ушел за Источник. – В общении между собой Видящим вообще не требовались слова, и это порождало у них предельную краткость речи. – Мы слишком далеко от Притвора, и я почти не слышу голосов братьев. Но эту весть они послали, собравшись вместе вокруг каменного кольца. Это важная весть.
– Кто такой Недремлющий? – Лопо еще не понял сути сообщения, но в нем было что-то волнующее, вероятно, словосочетание «ушел за Источник».
– Недремлющий – это слуга Родонагрона-бессмертного. Во врата Твердыни могут войти лишь женщины, на которых падает взор владыки, вожди племен, если он призывает их к себе, воины перед походами на Ирольн, чтобы прикоснуться к Жезлу. Недремлющий – единственный из смертных, кому было дозволено спать на коврах при входе в Твердыню…
– Стоп! – Лопо взлетел к потолку, но, решив, что теперь-то здоровье ему пригодится, осторожно опустил себя в кресло. – Значит, выход все-таки есть!
– Да, но никто, кроме владыки, не знает его. А мысли владыки не доступны Видящим, как и твои…
– Если бы он знал об этом один, он знал бы об этом всегда. – Мысль лежала на поверхности, и было странно, что она не пришла в голову никому из Видящих. – Ключ был спрятан здесь, в царстве Еги. Кто-то нашел и доставил его Родонагрону!
Безымянная задумалась. Соображение, высказанное Лоподапалом, было небезупречно, но имело смысл.
– Леденящий Каббиборой – только он мог это сделать. – Она вспомнила, как ветер подбросил им Тамир-Феана, которого владыка распорядился убить. – И еще – Исса…
– Но ведь Исса убит.
– Иссу часто убивают.
Раздался грохот, и дом мелко задрожал. Сверху посыпалась штукатурка, а потом частично обвалился потолок. Сквозь брешь упала Лампа, мгновенно запрыгнув на стол, где было ее законное место, а вслед за ней с неба свалилась Ега-Хранительница. Нет, богиня не могла быть в таком виде. Это была Сандра, та самая Сандра, только что пережившая побоище в Хавли, только гораздо живописнее: одежда изодрана в клочья, волосы – как будто их только что обмазали гашеной известью, а под левым глазом расцветал красно-зеленый синячище, достойный пьяного биндюжника после получки.
– Лопо, выйди! – потребовала Сандра, поднимаясь с пола. – Все уйдите. На пару минут уйдите – я себя в порядок приведу.
Безымянная вышла, а Лопо счел достаточным отвернуться.
– Ну, ничего… – бормотала Сандра. – Ему тоже досталось на орехи! Вороном прикинулся… Да хоть бакланом!
– Откуда ты такая? – поинтересовался Лопо, не оборачиваясь.
– В гости ходила! К владыке Варлагора. Пусть теперь заново свою Твердыню поганую строит, хрен моржовый…
ОТРАЖЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Пляши, ветер, пляши! Потешь владыку, стань огнем, превратись в пепел, поднимись из праха и снова пляши! Владыка хочет увидеть невиданное. Владыка хочет – это закон. Владыка хочет – это истина. Владыка хочет – это все… Владыка сегодня весел. Скоро, совсем скоро, не позже, чем через сотню лет, вернется посланец и поведает о великом царстве, где никто не смеет поднять головы, проходя мимо изваяния Родонагрона-бессмертного. И это произойдет там, где прошли первые мгновения его жизни, из которых он ничего не помнит, кроме вечного чувства досады, боли и унижений.
Каббиборой распался на сотню танцовщиц, и вьющиеся тела были почти как настоящие. Нет – лучше настоящих! За последние столетия он не видел здесь ни одного женского тела, в котором не было бы изъяна, но ветер помнил всех, о ком владыка высказывался благосклонно. И как только запомнил… Сам владыка забыл, а ветер помнит, собака!
Каббиборой метнулся под лавку, поджав хвост, и завыл оттуда, жалобно и протяжно. Желание владыки – закон даже для самого владыки. Родонагрон велел ветру убираться, и тот с готовностью растворился в небе.
Просящие у подножья Твердыни пели Славу многотысячным нестройным хором. Сегодня они особенно старались, и скопилось их больше обычного. Да, они уже дюжину дней и ночей не получали Даров и, видно, решили, что он разгневан. Разгневан? Нет – он просто забыл о них с того дня, когда Источник пропустил Недремлющего. Он забыл обо всем, кроме предвкушения вестей от посланца, сладких и волнующих.
Стены мелко затряслись, зазвенела на столе бронзовая посуда, а единственный стеклянный бокал на высокой витой ножке, который владыка сотворил во сне несколько столетий назад и с тех пор, как ни пытался, не мог повторить… Единственный стеклянный бокал упал на бок и неотвратимо покатился к краю стола. Мгновенная растерянность помешала Родонагрону подхватить свое сокровище в дюйме от пола, и на мгновение звон стекла, рассыпающегося на крохотные осколки, заглушил все прочие звуки.
В окно влетела большая белая птица неизвестной породы, распахнула клюв и захохотала. Нет, это была не Эленга, ее он узнал бы в любом виде… Эленга знала, что в Варлагоре она бессильна против владыки, и Родонагрон знал, что и он, явившись в Велизор, не смог бы нанести ущерба басилее… Может быть, это очередная шутка Каббибороя? Нет, ветер знает, когда стоит остановиться…
Но кто бы там ни был, никто не смеет явиться в стены Твердыни, если нет на то воли владыки. Никто! Он швырнул в птицу огненный шар, и опаленные перья, все, что осталось от наглой твари, разлетелись по углам.
Твердыню перестало сотрясать, но вместо птицы посреди зала стояла белокурая смуглая девица, в короткой белой накидке странного покроя, прожженной в нескольких местах. Она была хороша! Таких он еще не видел, а если и видел, то это было так давно, что памяти не хватало… Но в ней было что-то пугающее, что-то недоступное пониманию. Он протянул руку, и тут же в глазах у него потемнело. Удар был нанесен стремительно и хлестко, и сила, заложенная в нем, могла сокрушить целое войско. Владыка призвал к себе Жезл, откатившийся в дальний угол, и в тот же миг на него обрушился потолок. Вся Твердыня заходила ходуном, и он почувствовал, что не сможет остановить разрушение.