Вечность сумерек, вечность скитаний, стр. 60

– Благодарю тебя, Ай-Догон, – обратилась она к жрецу, как только карлик шмыгнул в сторону, освобождая ей дорогу. – Ты вправе требовать награды и можешь не сомневаться в нашем стремлении быть благодарными.

Наверное, так и должна говорить лордесса, находящаяся на вершине славы и могущества? Может быть, получается не слишком хорошо, но надо стараться – обратного пути всё равно нет.

– Не стоило трудов, – отозвался жрец, отвесив поклон. – Здесь нет никакой магии. Просто призраки не выносят презрения к себе. К тому же это был не настоящий призрак, а посланец – с ними проще. Я не читал заклинаний, я лишь назвал её жалкой старухой, нарушившей покой достойных людей, ну, и ещё кое-что…

– Посланец? – переспросила Ута.

– Посланка… – пробормотал карлик, пытаясь сострить.

– Кто-то искал сбежавшего альва и, выйдя из своего тела, отправился по его следам.

– Альва? – ещё раз удивилась Ута. – Но там же был какой-то уродец. Я слышала, альвы были красавцами…

– В старости мало кто остаётся красив.

– Так чего же ты хочешь в награду, Ай-Догон? – Ута вспомнила, что она лордесса, и ей уже не терпелось оказать хоть какую-то милость.

– Позвольте мне присоединиться к вам, госпожа, – высказал жрец совершенно неожиданную просьбу.

Вот так – ни больше, ни меньше… Жрец, причём явно не из последних, желает покинуть спокойную работу при капище, стоящем на бойком месте, где всегда можно получить свою долю от жертв, приносимых богам, и желает присоединиться к компании обречённых… И он, похоже, это прекрасно понимает.

– Может быть, мы все скоро погибнем, Ай-Догон, – ответила она. – Ты хорошо подумал?

– Госпожа… Если силы Тьмы так на вас ополчились, значит, ваше дело стоящее. За такое и умереть не жаль, – сразу же отозвался жрец, как будто давно готовил эту речь. – Да и с богами что-то стряслось. Люди жертвы несут, а толку никакого. Этак скоро нас самих богам скормят в своём же капище.

– Хорошо. Оставайся, – разрешила Ута. Да и ответить иначе она не могла, поскольку заранее обещала, что желание жреца будет исполнено. И ещё: она знала, что случилось с богами. Боги стали свободны. Боги отдыхали.

ГЛАВА 15

Ей и в голову не могло прийти, что Агор сможет выбраться из своего каменного ящика без посторонней помощи. Да и зачем ему это могло понадобиться? Пытаться куда-то тащиться в собственном теле, которое давно уже не годилось даже червям на корм, было глупо – смерть, давно подстерегающая одряхлевшего альва, не могла отпустить его дальше чем на пару шагов от саркофага. Но он ушёл! Ушёл, не побеспокоив стражу, тенью просочившись сквозь запертые двери, и никто из людей, согнанных на стройку, выйдя ночью из барака по малой нужде, не столкнулся с зеленоглазым чудищем… И ещё невозможно было точно знать, когда совершился побег – ни сама Ойя, ни лорд несколько дней не заглядывали в каморку, где находились саркофаги. И был только один способ настигнуть беглеца – покинуть тело, с таким трудом отнятое у самки человека, стать призраком… Рабыня ещё сопротивлялась – временами где-то на краю сознания звучали её вопли, от которых начинала болеть голова. Головная боль – почти незнакомое ощущение… Оказалось, что человеческое тело острее чувствует боль, но и удовольствия оно впитывает в себя полнее, чем плоть голубокровых. Ойя не признавалась себе в одном: с каждым днём она всё больше привыкала к телу рабыни Тайли, и с каждым днём оно ей всё больше нравилось. И оставлять его наедине с бывшей хозяйкой было опасно – она могла и с башни броситься, только бы дух альвийки остался бездомным… Но и Агору нельзя было позволить сбежать – ещё не иссякла надежда уговорить или заставить его вселиться в тело сероглазого лорда, который с каждым днём становился всё настырнее и наглее, требуя открыть ему тайны истинной магии. Много хочет! Если он добьётся своего, Ойя Вианна станет ему не нужна, ей останется лишь доля рабыни для утех… Быть рабыней человека – что может быть унизительнее для той, перед кем склоняли головы даже владыки альвов!

Сероглазый должен уйти, уступить своё место Агору Вианни, этому ничтожеству, которое всю свою долгую и бестолковую жизнь бегало за ней как собачонка, старалось предугадать любой её каприз, да и в гроб легло заживо, лишь бы остаться рядом с ней. Даже странно, что Агор в самый неподходящий момент начал своевольничать. И раньше нередко случалось, что он капризничал, но в конце концов всегда подчинялся её воле. И теперь он не посмел бы решиться на такое, будь она рядом. Но слушать его вечные стоны и причитания, малодушные призывы отправиться, как положено, Дорогой Ушедших – на это никого терпения не могло хватить. Одиночество было для него наказанием за слабость и строптивость, самой нестерпимой мукой, которую она могла ему устроить. И вот – он исчез… Покинул свою возлюбленную, к ногам которой когда-то складывал сокровища клана Вианни и головы соперников…

Ойя вышла из себя, даже не успев толком сообразить, что творит, – желание настигнуть беглеца и праведный гнев овладели ею настолько, что притупилось чувство опасности. Теперь она подчинялась лишь холодной ярости, которая стекала на неё из чёрной бездны, заменяющей призракам Небеса. Её бесплотная тень целый день носилась над холмами и равнинами Литта, пока не наткнулась на едва заметный петляющий след. Каждое заклинание оставляет неповторимый запах, и от петляющей линии доносился едва заметный аромат девятой песни Светлой Скрижали чародея Хатто. Той самой, которая внушала Ойе наибольшее отвращение – только слабаки и ничтожества могли прибегать к песне, которая освобождала от привязанностей и страстей, перечёркивала великие цели, становилась концом любого пути. Больше половины песен Светлой Скрижали начиналось со знака раскаяния, а значит, эту книгу великий чародей написал для слабаков, для таких, каким он сам стал, раскаявшись в том, что привёл альвов в мир людей… Другое дело – Тёмная Скрижаль! Там от каждого слова веет силой и бесстрашием, стальной волей и всесокрушающей яростью. Там нет места для раскаяния! Там нет места для страха! Владеющий премудростью Тёмной Скрижали никогда не свернёт с пути, не прекратит погони, не осквернит свои уста словами благодарности, а глаза – даже единственной слезой!

Теперь погоня обрела смысл, а мерзкий слащавый запах девятой песни становился всё сильнее и всё приторней. Ойя даже не удивилась, что след привёл её в то самое ущелье, где стояла гнусная крепость, в которую однажды не пустили ни её, ни Сероглазого. Но для призраков нет преград, и даже боевой Купол, по нелепой воле случая оказавшийся в руках людей, теперь не остановит её…

На этом воспоминания обрывались. Потом было лишь тающее эхо властного шёпота, доносившегося из чёрной бездны, откуда на неё смотрели тысячи алчущих глаз, и боль во всём теле – запястья и лодыжки рабыни Тайли сдавливали кожаные ремни, а перед глазами маячил раскалённый докрасна железный прут.

– О-о-о-о… – слабый звук, который вырвался из её рта, мог быть и предсмертным стоном, и вздохом облегчения.

– Рано ещё стонать-то, – донёсся из полумрака участливый хрипловатый голос. – Я ещё не начал. Пугаю только…

Это был палач Трент – единственный, кто служил прежнему лорду и остался на службе при Сероглазом. В своё время он как будто почуял, что задумал Робин ди Литт, и вовремя укрылся в подвале Чёрной башни, пропитанном магией вечной свежести. Тогда все, кто не успел покинуть замок и его окрестности, погибли, лишь он один остался цел и невредим, а потом, когда командор Геркус Бык появился в Литте с небольшим отрядом наёмников, упал перед ним на колени, слезливо повторяя, что работа у него непыльная, но не всякий на неё пойдёт, а для него это дело привычное – кожу со смутьянов сдирать, а чем власть дороже себя ценит, тем смутьянов больше…