Повесть о доме Тайра, стр. 78

10. Император покидает столицу

В четырнадцатый день седьмой луны того же года, Садаёси, правитель земли Хиго, усмирив мятеж на острове Кюсю возвратился в столицу и привел с собой больше трех тысяч всадников-самураев из кланов Кикути, Мацуры и Харады. Южные земли удалось кое-как замирить, но на севере и востоке по-прежнему смуте не видно было конца.

В ту же луну, в ночь на двадцать второе число, зашумела, пришла в волнение вся округа Рокухара. Седлали коней, затягивали подпруги, отовсюду тащили всевозможную поклажу и утварь... переполох был такой, словно в Рокухару вот-вот нагрянут враги! С рассветом по столице разнесся слух, объяснивший причину ночной тревоги.

Среди родичей Минамото, осевших на земле Мино, был некий Сигэсада. В минувшую смуту Хогэн он не погнушался взять в плен и выдать властям родича своего Тамэтомо, когда тот, проиграв сражение, спасался бегством. За это власти наградили Сигэсаду новым высоким званием. Все Минамото считали Сигэсаду предателем, он же всячески льстил и угождал Тайра. И вот сей Сигэсада ночью прискакал в Рокухару с сообщением:

— Ёсинака из Кисо и с ним пятьдесят тысяч всадников уже подступили с северной стороны к столице. Они кишмя кишат в Сакамото, у восточных склонов Святой горы! А вассал его Тикатада и письмоводитель Какумэй, торопясь обогнать друг друга, поднялись на Святую гору, Тяньтайшань [506], с дружиной в шесть тысяч воинов. Монахи сговорились с Ёсинакой, все вместе они вот-вот вторгнутся в столицу!

Великая тревога охватила всех Тайра при этой вести. Дабы отразить врага, решили они разослать во все стороны воинские дружины. Свыше трех тысяч всадников во главе с князьями Томомори и Сигэхирой послали защищать подступы к столице со стороны Ямасины. Князь Митимори, правитель Этидзэн, и его брат Норицунэ, правитель Ното, с отрядом в две тысячи всадников обороняли мост Удзи. Юкимори, Левый конюший, и Таданори, правитель Сацумы, с дружиной в тысячу всадников встали заслоном на дороге Ёдо.

Тут снова пронесся слух, что курандо Юкииэ, дядя Ёсинаки из Кисо, готовится вступить в столицу через мост Удзи. А еще говорили, будто Киёсада, сын Ёсиясу из Митиноку, войдет в город через перевал Оэяма. Целые тучи воинов Минамото беспорядочной толпой хлынут в столицу... Тогда Тайра решили, что ничего другого не остается, как снова собрать воедино все свои силы и положиться на судьбу, а там будь что будет! — и отозвали обратно в город всех своих воинов из Ямасины, Удзи и Ёдо.

Такова столица даже в мирные годы, что же говорить о временах смуты? Поневоле хотелось бы скрыться куда-нибудь в дальнюю даль, в глубину гор Ёсино, но ни в Пяти Ближних землях, ни во всех семи областях Японии больше не осталось у Тайра тихого уголка, где обрели бы они прибежище. Недаром сказано в священной Лотосовой сутре: «Нигде не обрящете вы покоя, все три мира обратятся для вас в пещь огненную!» Поистине ни на волос не грешат против правды эти золотые слова!

В двадцать четвертый день той же луны, когда пала ночная тьма, князь Мунэмори, прежний Средний министр, предстал перед государыней Кэнрэймонъин, пребывавшей в ту пору в одном из дворцов в Рокухаре.

— Мы надеялись, — сказал он, — как-нибудь уладить распрю, положить конец беспорядкам, что нынче творятся в мире, но, увы, сдается мне, что теперь уже поздно! Некоторые из наших людей твердят, что нужно до конца оставаться в столице, а там будь что будет! Но горько, невыносимо подвергнуть вас опасностям и тяготам военной смуты! Вот почему намерены мы покинуть столицу вместе с царствующим владыкой и государем-иноком Го-Сиракавой и направить августейший поезд в западные края!

— Пусть все вершится по вашему усмотрению! — отвечала императрица, не в силах сдержать слезы, обильно оросившие рукава ее одеяния. Князь Мунэмори тоже, казалось, готов был горько заплакать.

Меж тем в эту самую ночь государь-инок Го-Сиракава прослышав, наверное, что Тайра вознамерились принудить его вместе с ними тайно бежать из столицы, украдкой выскользнул из дворца и в сопровождении одного лишь Правого конюшего Сукэтоки, сына дайнагона Сукэкаты, устремился к горе Курама. Ни одна Душа не знала о его бегстве.

В ту пору служил у Тайра некий самурай по имени Суэясу, человек смышленый, проворный, отчего и государь-инок нередко призывал его для разных услуг. Этой ночью Суэясу как раз стоял на часах во дворце государя-инока, Обители Веры, как вдруг заметил необычную тревогу в главных покоях, уловил приглушенный плач дам-прислужниц... Самурай насторожился — мол, что случилось? «Государь внезапно исчез! Боги, куда он мог скрыться!» — донеслись встревоженные голоса до его слуха. «Ну и чудеса!» — удивился Суэясу, тотчас же поскакал в Рокухару и передал князю Мунэмори это известие. «Быть не может!» — отвечал князь, однако сразу помчался во дворец, даже не дослушав до конца Суэясу. Глядь — и в самом деле, государя как не бывало! Дамы из его свиты — госпожа Нии и все другие — в полной растерянности, ни от кого никакого толка! «Как могло такое случиться?!» — приступал с расспросами Мунэмори, но не нашлось человека, который знал бы, куда скрылся государь-инок. Все пребывали в полном недоумении.

Меж тем слух о том, что государь Го-Сиракава уже покинул столицу, распространился по городу, породив великое смятение в сердцах. А уж растерянность и замешательство Тайра и вовсе не описать словами! Казалось, если бы в каждый дом уже ворвались враги, и то не поднялось бы такого переполоха! Ведь Тайра уже давно задумали в роковой час захватить и государя-инока, и царствующего владыку и вместе с ними бежать на запад. Теперь же, когда оказалось, что государь-инок их покинул, они уподобились человеку, который, в надежде укрыться от дождя под сенью могучих веток, вдруг ощущает, что уже вымок до нитки и от дождя ему нет спасения...

— В таком случае поедет только его величество император! — решили Тайра. В час Зайца подали паланкин. Императору исполнилось нынче всего шесть лет. По-детски наивный, он беспечно уселся в паланкин. Августейшая мать, государыня Кэнрэймонъин, ехала вместе с сыном. Дайнагон Токитада распорядился взять с собой три императорские регалии, ключи, водяные часы, лютню «Черный слон», цитру «Колокольчик оленя» и другие сокровища; но в суматохе и спешке многое позабыли, в том числе меч, постоянно хранившийся в покоях императора, во дворце Прохлады и Чистоты.

В этот час только трое — дайнагон Токитада, его сын Токидзанэ, правитель земли Сануки, и Главный казначей Нобумото — облачились, как положено по уставу, в придворные одеяния и церемониальные придворные шапки. А чины дворцовой охраны, державшие паланкин, были все в боевых доспехах, с луком и стрелами за плечами. Августейший поезд проследовал по Седьмой дороге на запад, потом свернул к югу, на дорогу Красной Птицы, Сусяку.

Занималась заря, наступил двадцать пятый день седьмой луны. Потускнел Млечный Путь, сверкавший на небе; над вершиной Восточной горы Хигасиямы протянулись ленты облаков, побледнел предрассветный месяц, суетливо перекликались петухи. Во сне и то не могло присниться такое бегство! И мнилось: суета и спешка, когда в позапрошлом году переносили столицу, предвещали то, что ныне творилось!

Его светлость канцлер Мотомити тоже присоединился к августейшему поезду, но на Седьмой дороге, в Омие, вдруг заметил, как мимо его кареты, неведомо откуда взявшись, быстро пробежал некий отрок с разделенными на пробор, связанными в пучки волосами; на левом рукаве одежды отрока внезапно возникли два иероглифа «Весеннее солнце».

«Эти иероглифы произносятся „Касуга“, — с облегчением подумал канцлер. — Значит, великий бог Касуга, покровитель нашего рода, защитник вероучения Хоссо, по-прежнему охраняет потомков великого Каматари!» Тут внезапно послышался голос, — казалось, то был голос этого отрока: