Повесть о доме Тайра, стр. 143

— Мы будем до конца сопровождать господина, — ответили братья, — а после его кончины соберем его прах, отвезем на святую вершину Коя, примем постриг, уйдем от мира и будем молиться за его душу — так мы решили!

— Тогда поскорее к нему ступайте, мне так за него тревожно! — сказала госпожа, и братья Сайтоо, распрощавшись с ней, ушли, заливаясь слезами.

В шестнадцатый день последней луны того же года Ходзё, взяв с собой юного Рокудая, покинул столицу. Го и Року Сайтоо отправились вместе с ними. Слезы так слепили им очи, что они не видели, куда ступают их ноги. «Садитесь на коней!» — сказал им Ходзё, но они отказались.

— Путь нам не в тягость, ведь мы в последний раз сопровождаем нашего господина! — сказали они и продолжали идти пешком, проливая кровавые слезы. Горько было Рокудаю расстаться с матерью и с кормилицей, и нетрудно понять, что творилось у бедняжки на сердце, когда он в последний раз глядел, как постепенно исчезает в заоблачной дали родная столица. Когда какой-нибудь самурай торопил коня, сердце у него готово было остановиться: «Наверное, сейчас мне отрубят голову!» — когда же кто-нибудь заговаривал с ним, он замирал от страха: «Вот оно, вот сейчас!..» Он ждал, что его казнят на равнине Синомия, но вот они уже пересекли заставу Аусака и вступили в гавань Оцу. «Стало быть, меня убьют на равнине Авадзу!» — думал он, украдкой приглядываясь к своим провожатым, но и этот день завершился благополучно. Так двигались они все вперед и вперед, оставляя позади край за краем, один постоялый двор за другим, и вот наконец прибыли в край Суруга. И прошел тут слух, что сегодня жизнь-росинка юного Рокудая, увы, угаснет... В Сосновой роще все самураи спешились, опустили на землю паланкин, расстелили на земле оленью шкуру и усадили на нее юного Рокудая. Подойдя к нему, Ходзё молвил:

— Я вез вас с собой так далеко, потому что надеялся в пути встретить преподобного Монгаку. Думается мне, этим я достаточно доказал свое горячее участие в вашей судьбе. Но там, за этой горой, Камакура, и трудно сказать, что на сердце и на уме у властелина Камакуры! Мне придется доложить ему, что я казнил вас еще в краю Оми. Вы принадлежите к семейству Тайра, и кто бы за вас ни заступился, навряд ли князь пощадит вас... — так говорил Ходзё, а сам не в силах был сдержать слезы.

Ни слова не промолвил в ответ молодой господин. Подозвав к себе братьев Сайтоо, он сказал им:

— После моей смерти возвращайтесь в столицу, но строго-настрого запрещаю вам рассказывать, что меня в пути зарубили. В конце концов, скрыть это, разумеется, не удастся, но матушка будет слишком уж убиваться, если внезапно узнает о моей смерти, да и мне не будет покоя в поросшей травой могиле! Я буду страдать, зная о ее горе, и страдания эти станут мне помехой в потустороннем мире. Скажите ей, что проводили меня до Камакуры целым и невредимым!

Когда братья Сайтоо услышали слова Рокудая, сердце у них замерло, душа обомлела и на какое-то время оба словно лишились дара речи; наконец Го Сайтоо вымолвил:

— Сдается нам, что, проводив вас в последний путь, у нас не достанет сил остаться в живых и возвратиться в столицу! — И, сдержав слезы, упал на землю.

В последний миг юный господин сам прекрасной своей рукою откинул волосы, закрывавшие шею. Увидев это, все стражники-самураи увлажнили слезами рукава, говоря:

— Даже в такой час он владеет собой, бедняжка!

Потом, обратившись лицом к закату, юный господин благоговейно сложил ладони и, тихо повторяя слова молитвы, вытянул шею в ожидании удара. Для свершения казни назначен был самурай Тикаёси Кудо из Кано; обнажив меч, он подступил к Рокудаю сзади и слева и уже занес было меч, готовясь ударить, но в глазах у него потемнело, сердце в груди остановилось, сознание померкло, и он не видел, куда направить удар.

— Кажется, я не в силах сослужить эту службу! — сказал он. — Прикажите кому-нибудь другому! — И, бросив меч на землю, отступил.

— Тогда руби ты!

— Нет, ты! — стали выбирать нового палача, как вдруг все увидали, что к месту казни во весь опор скачет монах в черной рясе, изо всех сил нахлестывая гнедого коня.

Меж тем со всех сторон сбегались толпы людей кричавших: «О ужас, там, в Сосновой роще, по приказанию господина Ходзё сейчас отрубят голову писаному красавцу отроку!>> Вскрикнув от страха, монах замахал руками, стараясь привлечь внимание, но все еще опасаясь, что его не поймут как должно, сорвал с головы широкополую плетеную шляпу и стал размахивать ею, высоко подняв над головой.

— Погодите! — приказал Ходзё и остановился в ожидании. Тут монах подъехал, поспешно соскочил с коня и с трудом переведя дух, наконец вымолвил:

— Этот молодой господин прощен! Вот письменное указание властелина Камакуры! — И, достав бумагу, протянул ее Ходзё. Тот развернул, взглянул — в самом деле, письмо гласило:

«Господину Токимасе Ходзё.

Сына князя Корэмори Комацу, вами разысканного, берет в ученики праведный Монгаку. Передайте его святому отцу без всяких сомнений.

Ёритомо».

Таково было содержание письма, скрепленного княжеской печатью.

Ходзё несколько раз перечел указ. «Прекрасно!» — воскликнул он, и все вассалы его, не говоря уж о братьях Сайтоо, прослезились от радости.

7. Бодхисатва Каннон из Хасэ [627]

Тем временем подоспел и преподобный Монгаку.

— Я вызволил юного господина! — сказал он, и лицо его поистине сияло от радости. — Князь Ёритомо сказал мне: «Отец сего отрока, князь Корэмори Комацу, возглавлял войско Тайра в самых первых сражениях. Кто бы ни заступался за его сына, пощадить его невозможно!», но я ответил: «Боги и будды отвернутся от вас, если вы разобьете сердце Монгаку!» — И продолжал на все лады настаивать на своем, однако он все твердил: «Нет, нельзя!» — и с этим отбыл на охоту на равнину Насуно. Я тоже отправился туда, за ним следом, и в конце концов удалось уговорить его пощадить Рокудая и отдать на мое попечение. А вы уж, верно, тревожились, что я так запаздываю с ответом?..

— Когда миновали двадцать дней — срок, о коем мы с вами договорились, — отвечал Ходзё, — я решил, что властелин Камакуры не внял вашей просьбе, но все же взял с собой Рокудая. Какое счастье, что мы вас встретили! Еще немного, и беда была бы непоправимой... — С этими словами он дал братьям Сайтоо двух оседланных коней, из тех, что были в его отряде, и отправил их в столицу, и сам тоже проводил Рокудая на далекое расстояние, а прощаясь, сказал: «Я хотел бы еще долго сопровождать вас, но мне нужно доложить властелину Камакуры о множестве важных дел, а посему позвольте здесь распрощаться!» — и повернул обратно, в Камакуру. Поистине у Ходзё было доброе сердце!

Праведный Монгаку тоже поехал с ними, торопился, не слезая с коня ни днем ни ночью. В краю Овари, близ Ацуты, встретили они наступление Нового года, а в столицу прибыли в ночь на пятое число первой новогодней луны. На Второй дороге, в местности Инокума, был у Монгаку приют; они заехали туда, немного отдохнули и около полуночи добрались наконец до храма Прозрения. Постучали в ворота, но в ответ не услыхали ни звука, только из расщелины глинобитной ограды выбежал белый щенок, принадлежавший юному господину, и завилял хвостом, радуясь встрече.

— А где же матушка? — спросил у него молодой господин, и трогательно звучали его слова.

Року Сайтоо перелез через стену, открыл ворота и впустил путников. Заметно было, что здесь давно уже никто не живет.

— Мне хотелось сохранить бесполезную жизнь лишь затем, чтобы снова свидеться с дорогими моему сердцу! — всю ночь напролет плакал и горевал Рокудай; и в самом деле, горе его понятно!

С трудом дождавшись рассвета, расспросили они людей, живших поблизости.

— Еще до наступления Нового года они сказали, что идут молиться в храм Великого Будды, в Нару А после Нового года, кажется, собирались пойти на богомолье к богине Каннон, в храм Хасэ. С тех пор мы ни разу не видели, чтобы кто-нибудь бывал в их жилище... — сказали люди.