Повесть о доме Тайра, стр. 136

— Где же Киёмунэ? — спросил он, проливая обильные слезы. — Пусть голова моя падет с плеч, но я лелеял надежду, что тела наши лягут рядом, на одну и ту же рогожу, и скорбно мне, что нас разлучили еще при жизни! Все семнадцать лет я не расставался с сыном ни на единый день, ни на час! И если я не утопился в море, что омывает земли на западе, и покрыл позором свое родовое имя, то ведь поступил так только ради него! — И, говоря так, он плакал.

Праведному монаху было жаль князя, но, подумав, что будет и вовсе худо, если он тоже выкажет слабость, он утер слезы и, приняв спокойный вид, молвил:

— Сейчас не надо об этом думать... Видеть смерть сына было бы для вас, да и для него, только лишним страданием. Жизнь ваша от рождения проходила в радости и в веселии, какие даже в древности редко выпадали на долю людям! Вы породнились с самим микадо, достигли ранга министра. Вся слава мира принадлежала вам без остатка! А нынешняя печальная ваша участь — это карма, Унаследованная из прошлых рождений, поэтому не надо гневаться ни на людей, ни на весь белый свет. Подумайте, ведь невечно Даже блаженство, в коем пребывает бог Брахма в своих небесных чертогах! Что же говорить о нашем греховном мире? Здесь все непрочно, все быстротечно, как утренняя роса, как блеск молнии в небе! Тысячи лет живут небожители в небе Тридцати Трех [618], но и эта их долгая жизнь — всего лишь сон мимолетный! Вам дано было жить на свете целых тридцать и девять лет, но и этот срок тоже подобен краткому мигу! Никому не дано вкусить снадобье вечной юности и бессмертия [619]! Никому не суждена жизнь столь же долгая, как жизнь Дунфан Шо или Си-ванму! Вершины славы достиг циньский государь Ши-хуан, но в конце концов был погребен в могиле на вершине горы Лишань: ханьский властитель У-ди не хотел расставаться с жизнью, но прах его истлел в Дули-не, в заросшей мохом могиле... Смерть — неизбежный удел всего живого! Сам Шакья-Муни и то не избежал смерти, и прах его вознесся к небу в благоуханном дыму костра, сложенного из сандаловых веток! Ибо сказано: «Радость недолговечна, ей горе приходит вослед...» [620] Даже небожителям суждены Пять увяданий! Оттого и учит нас Будда: «Ничто, пустота — вот что такое дух наш [621]. Ни грехов, ни богатства и счастья не существует, ибо и то и другое суть порождения сознания, а оно есть Ничто. Попытайтесь постичь сущность сознания, и обнаружите Пустоту и Ничто!» Зло и добро суть пустота! Кто понял это, тот постиг закон Будды! Пять долгих кальп [622] обдумывал Будда эту мудрую истину, мы же, неразумные люди, коим поведал он свое откровение, миллионы, триллионы лет по-прежнему остаемся в плену круговращения жизни и смерти, уподобясь тому, кто, войдя в полную сокровищ пещеру выходит оттуда с пустыми руками! Вот что поистине достойно глубокой скорби, вот величайшее из безрассудств наших! Не жалейте о нашем мире, он ни в малой степени не стоит печали! — Так говорил монах, наставляя князя Мунэмори на путь праведный и побуждая его читать молитвы.

И князь Мунэмори оставил земные помыслы, оборотил лицо к закату, сложил ладони и стал громко возглашать имя Будды, а в это время Киннага, младший Правый конюший, обнажил большой меч и, пряча его за спиной, зашел сзади слева и уже было поднял меч, готовясь ударить, как вдруг князь Мунэмори прервал молитву и спросил, горемыка: «А Киёмунэ уже убили?»

Киннага зашел ему за спину и в тот же миг голова князя Мунэмори скатилась с плеч. Праведный монах горько заплакал. Даже суровые воины — и те не могли сдержать слезы. А уж скорбь Кин-наги и вовсе была великой, ибо в прошлом был он потомственным вассалом дома Тайра и нес безотлучную службу при князе Томомори.

«..Да, силе приходится угождать, сильным — повиноваться, так уж повелось в нашем мире, — со стыдом говорили люди, — но Киннага совсем уж забыл совесть!..»

Затем монах обратился к Киёмунэ и, так же, как наставлял князя Мунэмори, призвал и его молиться Будде.

— Как принял смерть князь Мунэмори? — спросил Киёмунэ, и горестно было слышать эти его слова.

— Он принял смерть достойно, будьте спокойны! — ответил монах, и Киёмунэ обрадовался до слез.

— Тогда мне больше не о чем печалиться в этом мире! — сказал он.

На сей раз мечом взмахнул Таро Хори. По приказу Ёсицунэ головы подобрали и привезли в столицу. А тела, заботой Кинна-ги, похоронили вместе, в одной могиле, как о том просил князь Мунэмори, сказавший: «Пусть я грешник, но мне хотелось бы не разлучаться с сыном и на том свете!»

В двадцать третий день той же луны головы Мунэмори и Киёмунэ, отца и сына, доставили наконец в столицу. Принять их прибыли на берег реки к Третьей дороге чиновники Сыскного ведомства, провезли головы по широким главным дорогам, а потом повесили на дереве слева от врат темницы. Никогда еще не бывало, чтобы головы вельмож выше третьего придворного ранга носили по дорогам и выставляли на позор у входа в узилище. Быть может, в чуждых пределах и бывали тому примеры, но в нашей стране такого не случалось еще ни разу! В смутные годы Хэйдзи уж на что злодеем был Нобуёри, и то — хотя голову ему отрубили, у тюремных врат все-таки не повесили. Столь позорная участь впервые постигла вельмож из семейства Тайра. Пленниками вернувшись в родную столицу из западных земель, они, живые, ехали по Шестой дороге к востоку, теперь же, по возвращении из восточных земель, их мертвыми провезли по Третьей дороге на запад...

Так великий позор стал их уделом еще при жизни, и столь же великое поругание выпало им на долю посмертно.

19. Казнь Сигэхиры

Князь Сигэхира, вельможа третьего ранга, отданный под надзор самураю Мунэмоти Кано, с прошлого года пребывал в краю Идзу, но монахи Нары, Южной столицы, непрерывно требовали выдать им пленника, и потому вышел приказ: «Отослать его в Нару!» Так случилось, что князя в конце концов отправили в Нару под охраной Ёриканэ, внука старого Ёримасы. Из города Оцу не заезжая в столицу, свернули они в край Ямасина и направились в Нару дорогой Дайго. Совсем близко оттуда лежало селение Хино. Супруга князя, госпожа Дайнагонноскэ, дочь тюнагона Корэд-занэ и приемная дочь покойного дайнагона Куницуны, состояла при особе юного императора Антоку. Она продолжала служить малолетнему государю и после пленения князя Сигэхиры в битве при Ити-но-тани. В заливе Данноура бросилась она в море, стремясь утопиться, но грубые самураи вытащили ее из воды. Так возвратилась она в родную столицу и поселилась у старшей сестры своей Дафу-но-Самми, в местности Хино. С тех пор как она услыхала, что жизнь ее мужа, как росинка, повисшая на кончике лепестка, все еще длится, она мечтала лишь об одном — еще хоть раз не во сне, а наяву снова с ним повидаться, на него поглядеть и себя показать. Но, увы, напрасны были ее мечты, и ей оставалось только безутешно лить слезы. Так, в слезах, проводила она все дни и ночи.

— Я благодарен вам за доброе отношение, — сказал князь Сигэхира, обращаясь к стражникам-самураям. — Но окажите мне еще одну, последнюю, милость! У меня нет детей, и потому я покидаю сей мир без сожаления. Но дошло до меня, что жена моя, супруга, с коей я давно уже связан брачным союзом, обитает в местности Хино. Мне хотелось бы еще раз с ней повидаться, поручить ей молиться за упокой моей души, когда меня не будет на свете! — И он попросил отпустить его к ней на самое короткое время.

— Это не возбраняется! — ответили самураи, ведь и у них сердца были не из дерева, не из камня! И, прослезившись, уважили его просьбу.

Несказанно обрадованный, князь Сигэхира послал вперед человека, велев спросить:

— Здесь ли пребывает госпожа Дайнагонноскэ? Князь Сигэхира, проездом в Нару, желал бы ненадолго повидаться со своею супругой!