Повесть о доме Тайра, стр. 115

Там, на священной вершине, обитал отшельник, давний его знакомец, праведный монах Токиёри, по прозвищу Такигути, в прошлом вассал-самурай покойного князя Сигэмори Комацу. Тринадцати лет Такигути начал службу в дворцовой страже. Там, во дворце, он встретил девушку Ёкобуэ, служанку государыни Кэнрэймонъин, и полюбил ее горячей любовью. Отец Такигути сведал об этом.

— Я мечтал видеть тебя зятем знатного человека, дабы ты преуспел в жизни, — сказал он. — А ты влюбился в низкорожденную девку! — Так строго выговаривал отец сыну.

И подумал тут Такигути: «В древние времена была, говорят, на свете Владычица Запада Си-ванму [588], владевшая секретом бессмертия, однако ныне она исчезла... Каждый слышал о долгожителе Дунфан Шо, но никто из смертных не видел его своими глазами... Жизнь человеческая короче искры, высекаемой кремнем! Все в ней превратно, — никто не знает, кто раньше сойдет в могилу, юноша или старец... Самый долгий век, отпущенный человеку, длится не дольше семидесяти или восьмидесяти лет, да и то на годы расцвета приходится лет двадцать, не больше... Мир наш подобен сну, призрачному видению! Так зачем же, пусть хоть на краткий срок, брать в жены ту, к которой не лежит сердце? А брак с любимой был бы нарушением отцовской воли... Не лучше ли вовсе уйти на этой юдоли скорби и вступить на путь праведный!» — И девятнадцати лет от роду он принял постриг и, поселившись в Одзёин, обители Новой Жизни, всей душой предался молитвам.

Сведала о том Ёкобуэ.

— Пусть бы он покинул меня, — сказала она, — но горько мне слышать, что он уже постригся в монахи! Но и с этим я бы смирилась, только как же он мог не сказать мне о том ни слова? Он решил навсегда со мною расстаться, но душа моя не может с этим смириться! Пойду же в последний раз его повидаю, выскажу ему мою боль и обиду! — И однажды вечером, украдкой покинув го-род, она отправилась в окрестности Саги навестить Такигути.

Близилась третья луна,
и весеннего ветра порывы
Вдаль от Умэдзу несли
аромат отцветающей сливы.
Месяц сиял с высоты,
озаряя излучины Ои.
Белая дымка вилась,
расползалась над черной водою.
Но даже месяца лик 
когда до него дошла весть,
что вскоре Екобуэ, приняв постриг, тоже
Но даже месяца лик
смутно видит сквозь слезы бедняжка
— По Такигути скорбит,
о любимом печалится тяжко.
Вот перед ней Одзёин,
Новой Жизни обитель святая.
К сумрачным кельям спешит
Ёкобуэ, тропу выбирая.
Бродит в бессильной тоске
со смятенной душой Ёкобуэ
Между убогих лачуг,
постучать не решаясь в любую.
Чу! Раздается в ночи
древней сутры напевное чтенье —
Милого голоса звук
наконец-то развеял сомненья.

Тогда Ёкобуэ велела своей спутнице передать:

«Здесь стоит Ёкобуэ... Вы удалились от мира, но она все же пришла, чтобы в последний раз на вас поглядеть и себя показать!»

Удивился Такигути, дрогнуло сердце, тихонько глянул сквозь щелку в бумажных ставнях и видит: печальная, исхудавшая, стоит Ёкобуэ, край одежды насквозь пропитан росною влагой, а рукава промокли от слез... Так печален был ее облик, что даже самое непреклонное сердце смягчилось бы при виде бедной девицы!

Но Такигути велел послушнику передать ей:

«Вы, верно, ошиблись кельей. Здесь и в помине нет того, кто вам нужен!»

Горько стало на душе у Ёкобуэ, обидно и больно, но — делать нечего! — пришлось ей, утирая слезы, возвратиться в столицу.

А Такигути, обратившись к монаху, обитавшему в той же келье, сказал:

— Тишины и покоя исполнены здешние земли, ничто не мешает здесь возносить моления к Будде! Но об этом моем жилище сведала женщина, с которой мне пришлось разлучиться против собственной воли... На сей раз скрепившись душою, я сумел уклониться от встречи, но если, в тоске обо мне, она станет приходить сюда снова и снова, боюсь, сердце мое в конце концов дрогнет... А посему я ухожу отсюда, прощайте! — И, покинув окрестности Саги, он поднялся на святую вершину Коя и там, в храме Чистого Сердца, Ходзёин, неустанно молился и ревностно свершал послушание. А когда до него дошла весть, что вскоре Ёкобуэ, приняв постриг, тоже удалилась от мира, праведный Такигути послал ей стихотворение:

Грустил я доселе
об участи скорбной твоей,
а ныне ликую
при вести, что верным путем
проследует к цели стрела...
И Ёкобуэ ответила:
Грустить не пристало
о суетной жизни мирской,
коль скоро на свете
уж некому было сдержать
полет одинокой стрелы...

С той поры Ёкобуэ обитала в Наре, Южной столице, в храме Хоккэдзи, но спустя недолгое время навсегда покинула этот мир — наверное, оттого, что слишком сильно страдала! Услыхав о ее кончине, праведный Такигути стал еще усерднее предаваться молитвам и умерщвлению плоти, так что в конце концов отец простил ему грех своеволия, а все близкие люди, знавшие Такигути, прозвали его Отшельником с Горы Коя.

К нему-то и направил стопы князь Корэмори. Глядит и видит: бывало, в столице носил Такигути охотничий кафтан, высокую шапку, одевался нарядно, следил за прической, был цветущим красавцем. А теперь, хотя ему не исполнилось еще и тридцати лет, перед князем предстал старый, изнуренный постом монах в черной рясе и таком же черном оплечье, с вдохновенным лицом подвижника, обретшего путь к прозрению. И позавидовал ему в сердце своем князь Корэмори! Казалось, благочестивой жизнью своей праведный Такигути не уступал Четырем седовласым старцам из Ханьской земли [589] или Семи мудрецам в Бамбуковой роще из Цзиньского государства! [590]

9. Вершина Коя

— Уж не сон ли мне снится?! — воскликнул праведный Такигути, увидав Корэмори. — Как вам удалось добраться сюда из далекой Ясимы?

— Я оставил столицу и бежал на запад вместе со всеми, — отвечал князь Корэмори, — но тоска по малым детям, покинутым в родном краю, совсем меня одолела! Я молчал, но, видно, уныние и печаль слишком явственно читались в моем лице, во всех моих словах и поступках... Может быть, по этой причине князь Мунэ-мори и госпожа Ниидоно держались со мной отчужденно, полагая, что, подобно двоедушному князю Ёримори, дайнагону из Усадьбы у Пруда, я, наверное, замыслил измену. И подумалось мне: «Что с того, что я здесь, в Ясиме? Я и здесь никому не нужен!» От этих мыслей с каждым днем тоска моя все росла, и, не в силах оставаться там долее, я покинул Ясиму, и вот я здесь, перед вами! Я мечтал как-нибудь пробраться в столицу по горным тропкам, еще хоть раз поглядеть на моих дорогих, любимых, но, как вспомню о судьбе Сигэхиры, горечь сжимает сердце. Стало быть, и в столицу мне путь заказан! Раз уж все равно умирать, лучше постригусь здесь в монахи и приму смерть, все равно где — на дне ли морском, в огне ли... Вот только есть у меня давнее заветное желание — помолиться перед смертью в храмах Кумано!

— Мир наш подобен сну, призрачному видению, — отвечал ему праведный Такигути. — Не столь уж важно, как проживешь свою жизнь в этом мире, но если не покаяться перед смертью, страшные муки уготованы нам в бесконечном мраке после кончины!

вернуться

588

...была, говорят, на свете Владычица Запада... Си-ванму... — В китайской мифологии Си-ванму, Владычица Запада, считалась обладательницей снадобья бессмертия, молодости

вернуться

589

...не уступал Четырем седовласым старцам из Ханъской земли — На гору Шаншань в Китае (к югу от г. Чанъани) удалились Дун Юань-гун, Ци Лицзи, Ся Хуан-гун и учитель Лу Ли, получившие прозвище Четырех седовласых, точнее — «седобровых» старцев, не желавшие быть свидетелями смуты, начавшейся в стране в конце династии Цинь, когда шла борьба за власть.

вернуться

590

...или Семи мудрецам в Бамбуковой роще из Цзиньского государства! — Китайские поэты Цзи Кан (223—262) и Жуань Цзи (210— 263) вместе с пятью своими единомышленниками (Сян Сю, Шань Тао, Ван Жуном, Лю Лином и Жуань Сянем) удалились в Бамбуковую рощу, где вели вольную жизнь, не желая подчиняться несправедливым порядкам, царившим в обществе. Идеалом Цзи Кана был мудрец, «спокойный и чистый, бесстрастный и бескорыстный». Цзиньская династия правила в Китае с 265 по 420 г. н. э.