Повесть о доме Тайра, стр. 114

— Теперь, когда я омыл тело, чего мне еще желать! — отвечал Сигэхира. — Но если уж говорить о желаниях, то единственное, о чем я мечтаю, — это принять постриг!

«Об этом и речи не может быть! — сказал князь Ёритомо, услышав о просьбе Сигэхиры. — Будь он моим личным врагом — дело другое, но сейчас он враг государя, лишь временно отданный мне под стражу. Не в моей власти дать подобное разрешение!»

— Какая приветливая, добрая женщина! — сказал Сигэхира стражникам-самураям. — Кто она?

— Это дочь хозяйки дев веселья в Тэгоси, — ответили стражники. — И лицом, и осанкой, и ласковым, добрым нравом она поистине превосходит всех здешних женщин! Поэтому вот уже год-другой, как князь Ёритомо приблизил ее к своей особе! Ее имя — госпожа Сэндзю.

В тот же вечер, когда стал накрапывать дождик и все кругом казалось печальным, эта женщина вновь явилась, а за нею несли лютню и цитру. Мунэмоти прислал пленнику сакэ, пришел сам и привел с собой десяток своих вассалов. Все они расположились в одном ряду с Сигэхирой. Госпожа Сэндзю стала разливать сакэ. Князь Сигэхира принял из ее рук чарку, но вид у него был грустный. Тогда Мунэмоти сказал:

— До вас, наверно, уже дошло, что властитель Камакуры приказал мне: «Старайся всячески утешать князя! И если со всем усердием не выполнишь моего приказания, после на меня не пеняй!..» Я, Мунэмоти, родом из земли Идзу; здесь, в Камакуре, я чужак, но служу моему господину не за страх, а за совесть! Так спой же нам что-нибудь и поднеси князю сакэ! — приказал он госпоже Сэндзю, и та, поставив бутылочку с сакэ, спела песню, дважды повторив начальные строфы:

Легка, невесома, Танцует она... [581]

— Поэт Сугавара, небожитель Китано, поклялся охранять того, кто споет эту песню, трижды в день пролетая над его головой... Увы, я, Сигэхира, забыт богами! Ничто не поможет мне, даже если б я спел эту песню вместе с госпожой Сэндзю! Но если песня способна облегчить мои прегрешения, что ж, продолжу!..

Не успел он произнести эти слова, как Сэндзю запела новую песню роэй: «Тот, кто имя Будды возглашает, вечное блаженство обретает... Помощь Будды, всеспасенье — грешным душам утешенье...»

Она повторила эту песню дважды и трижды, а князь Сигэхира тем временем разом осушил чарку.

Сэндзю приняла у него чарку и передала Мунэмоти. Пока Мунэмоти пил, она играла на цитре.

— Эту мелодию обычно называют Пять постоянств [582], — сказал Сигэхира. — Но для меня она звучит скорее как «Песнь о легкой кончине»! Сыграю же ее как можно быстрее! — И с этими словами он взял лютню, настроил струны и исполнил заключительную быструю часть мелодии.

По мере того как сгущалась ночь, на сердце у него полегчало.

— Мог ли я думать, что в краю Адзума [583], так далеко на востоке, живут столь одаренные, утонченные люди! Спой еще что-нибудь, все равно что!

И Сэндзю чистым, звонким голосом спела:

Мы под деревом тенистым
Встретились с тобой,
Над ручьем склонились чистым
С ключевой водой.
Эта встреча, без сомненья,
Свыше суждена
И еще в былом рожденье
Определена...

Она так прекрасно исполнила эту песню, что Сигэхира тоже захотелось что-нибудь спеть, и он исполнил песню роэй:

Померк светильник, и во тьме
Заплакала Юй-ши...

А смысл этой песни был такой: в древности ханьский властитель Гао-цзу и чуский владыка Сян Юй [584], споря о троне, семьдесят два раза вступали в битву, и всякий раз побеждал Сян Юй. Но в конце концов Сян Юй все-таки потерпел поражение и погиб. Когда он проиграл битву, то вскочил на своего коня по кличке Чжуй-Пегий, пробегавшего в день тысячу ли, и пытался бежать с супругой, происходившей из рода Юй. Но тут конь, неведомо отчего, вдруг заупрямился, уперся ногами в землю и не двинулся с места! Заплакал Сян Юй и сказал: «Пришел конец моей власти! Мне уж нет спасения! Но не врагов я страшусь: я горюю о разлуке с любимой супругой!» Всю ночь предавался он скорби и сокрушался. Когда же светильник потускнел, Юй-ши, оробев, заплакала. Глубокой ночью враги окружили их, и со всех четырех сторон раздался победный вражеский клич... [585] Об этом сложил стихи советник Хироскэ Татибана, и пленный князь, недаром вспомнив их в этот час, с особым чувством, проникновенно спел эту песню.

Тем временем уже стало светать, и самураи, распрощавшись, ушли. Удалилась и Сэндзю. Наутро, когда князь Ёритомо, как обычно, читал священную сутру в семейном храме, явилась Сэндзю. Улыбнувшись, князь сказал ей:

— Хорошее знакомство я устроил для Сэндзю!

— О чем это вы? — спросил Тикаёси, письмоводитель князя, что-то писавший в присутствии господина.

— Я всегда думал, — сказал Ёритомо, — что люди Тайра помышляют только о боевых доспехах, луке и стрелах, но оказалось, что этот Сигэхира — превосходнейший музыкант! Я всю ночь слушал украдкой, как он пел и играл на лютне!

— Мы все собирались вчера пойти туда, — сказал Тикаёси, — но, как на грех, мне нездоровилось и потому не довелось послушать его игру. Отныне я не пропущу такой случай! Эти Тайра из поколения в поколение прирожденные поэты и музыканты. Когда в прежние годы вельмож Тайра сравнивали с цветами, князя Сигэхиру называли пионом! [586]

— Да, это человек поистине утонченный! — сказал князь Ёритомо и добавил: — Его игра на лютне и прекрасное пение будут славиться в веках еще долго!

Наверное, искусство Сигэхиры глубоко запало в душу госпоже Сэндзю, ибо, когда Сигэхиру увезли в Нару и она услыхала, что его там казнили, она тотчас удалилась от мира, облеклась в убогие монашеские одежды и всецело предалась молитвам в храме Сияния Добра, Дзэнкодзи, в краю Синано. Там молилась она за упокой души Сигэхиры в мире ином, и, говорят, сама удостоилась возрождения в обители рая.

8. Ёкобуэ

Меж тем князь Корэмори, телом пребывая в Ясиме, душою летел к столице. Образы милых деток и любимой супруги, покинутых в родном краю, неотступно стояли перед его глазами, даже на краткий миг не мог он позабыть своих близких. И вот, решив, что жизнь его все равно никому не нужна, бесполезна, он тайно покинул крепость Ясиму и, взяв с собой трех спутников — самурая Сигэкагэ, отрока Исидомару и слугу Такэсато, искусного в морском деле, — на рассвете пятнадцатого дня третьей луны 3-го года Дзюэй тайно отчалил в маленькой лодке от берега бухты Юки, что в краю Ава, и, преодолев пролив Наруто, устремился в край Кии. Беглецы миновали заливы Вака и Фукиагэ, проплыли мимо храмов Хинокума, Куникакасу и Тамацусима, где поклоняются богине Сотори-химэ [587], и добрались наконец до земли Кии. Отсюда Корэмори хотелось горными тропами пробраться в столицу, к милым сердцу жене и детям, еще хоть раз на них поглядеть и себя показать, но его остановила память о судьбе брата. «Сигэхиру взяли живого в плен, — подумал он, — его выставили на всеобщее поругание, возили по улицам в столице и в Камакуре. При одной мысли об этом сердце обливается кровью! А если вдобавок и меня схватят, каким позором покроем мы память покойного отца нашего! Я не переживу такого бесчестья!» И хотя он по-прежнему всеми помыслами стремился в столицу, но пришлось ему смирить нетерпеливое сердце и направить стопы к вершине Коя.

вернуться

581

«Легка, невесома, // танцует она...» — Начальная строка стихотворения на китайском языке Митидзанэ Сугавары: «Ода весенней танцовщице» (Антология «Вакан-роэйсю», ч. II).

вернуться

582

Пять Постоянств — этические нормы конфуцианства: человеколюбие, долг, ритуалы, мудрость, верность.

вернуться

583

Могли я думать, что в краю Адзума... — Адзума — старинное общее название восточных областей Японии.

вернуться

584

...ханьский властитель Гао-цзу и чуский владыка Сян Юй...—История борьбы за власть между Лю Ваном (будущим императором Гао-цзу, основателем Ханьской династии, 206 г. до н.э.) и его соперником Сян Юем подробно рассказана Сыма Цянем в его «Исторических записках», где им обоим посвящены отдельные главы. Однако в данном случае изложение ведется с некоторыми подробностями, которых мы не встретим у Сымя Цяня. Таковы подробности о таинственном внезапном упрямстве коня Сян Юя или его слова о том, что «худшим горем для него является разлука с любимой супругой».

вернуться

585

...раздался победный вражеский клич... — «Повесть о доме Тайра» произвольно заменяет «чуские песни», о которых говорится в китайском первоисточнике, словами «победный вражеский клич». Между тем выражение — «со всех четырех сторон — чуские песни!» стало в Китае, а затем и в Японии крылатой фразой, означающей безнадежное, безвыходное положение. Смысл этой фразы в том, что Сян Юй, услыхав в эту роковую для себя ночь песни своей родины Чу, понял, что поют эти песни его воины, взятые в плен; следовательно, сопротивление противнику более невозможно, дело его проиграно.

вернуться

586

Пион считался в Китае «царем цветов», символом мужской красоты. Культивировать пионы в Китае начали впервые в эпоху Танской династии (618—907), когда луковицы пиона попали в Китай из Средней Азии и Ирана, с которыми велась оживленная торговля.

вернуться

587

...где поклоняются богине Сотори-химэ... — легендарная супруга императора Инке (годы правления — 412—453), славившаяся красотой, после смерти обожествленная.