Повесть о доме Тайра, стр. 108
Братья Сайтоо, Го и Року, приставленные к Рокудаю, юному сыну князя Корэмори, тоже вышли на улицу посмотреть на процессию. Из предосторожности они переоделись в рубище нищих, ибо опасались, что их узнают. Они хорошо знали в лицо всех вельмож Тайра, но головы своего господина так и не увидали. Тем не менее горе так переполняло их души, что слезы градом лились У них из очей, и, опасаясь возбудить подозрение, братья поспешили вернуться.
— Ну что там? Что? — приступила к ним с расспросами госпожа.
— Из сыновей покойного князя Сигэмори Комацу мы видели только голову правителя Биттю... Остальные — такой-то и такой-то... — отвечали ей братья Сайтоо.
— Кто бы ни был, все они для меня не чужие! — воскликнула супруга Корэмори и зарыдала.
— Вот уже второй год, как я живу скрываясь, и мало кто знает меня в лицо, — немного погодя сказал Го Сайтоо, утерев слезы. — Я мог бы посмотреть подробнее на все, что там происходит, но какой-то человек, судя по всему, хорошо осведомленный во всех событиях, рассказал мне: «В этой битве сыновья покойного князя Сигэмори Комацу стояли в обороне у горы Микуса, на рубеже между землями Тамба и Харима. Куро Ёсицунэ разгромил их дружины, и тогда князья Сукэмори, Аримори и Тадафуса отплыли на корабле из бухты Такасаго в Хариму в край Сануки, в крепость Ясима... Погиб один лишь князь Моромори — непонятно, как случилось, что он отделился от своих братьев!.. Только Моромори, правитель Биттю, погиб в битве при Ити-но-тани! — так рассказывал незнакомец. „А что же князь Корэмори?“ — спросил я. „Он тяжко занемог еще до начала сражения, возвратился в Ясиму и на сей раз вовсе не участвовал в битве!“ — так растолковал он мне все подробно...
— Стало быть, он заболел, потому что слишком о нас тоскует! — воскликнула госпожа. — Стоит подуть ветерку, а я уже сама не своя от страха — боюсь, что в этот день он плывет по бурному морю! А в дни сражений я терзаюсь душой при мысли, что, может быть, в этот самый миг его убивают! Как же велика моя тревога теперь, когда я узнала, что он тяжко болен! Кто позаботится о нем, кто приглядит за ним с любовью и лаской? Ты должен был расспросить обо всем подробней!
Услыхав слова матери, дети тоже вскричали:
— Отчего ты не спросил, чем он болен? — И детский лепет их трогал сердце.
А в это самое время князь Корэмори — сердце сердцу весть подает! — думал в тревоге: «Как они, наверно, сейчас терзаются душой там, в столице! Пусть не нашли моей головы среди мертвых, все равно, — значит, боятся, что я утонул или пронзен стрелою... Наверняка уже не чают увидеть меня живого! О, если б как-нибудь подать им весть, что моя жизнь-росинка все еще не исчезла...» И, написав три письма, он послал одного из своих челядинцев отнести эти письма в столицу.
«В столице кругом враги, — писал он в письме к супруге, — тебе и одной-то нелегко от них укрываться, а с малыми детьми, понимаю, какую муку ты терпишь! Хотелось бы взять вас сюда, чтобы жить нам всем вместе, а там будь что будет... Но один я уж как-нибудь снесу все лишения, а тебя мне жаль нестерпимо...» — так писал он ей подробно и долго и закончил письмо стихотворением:
Малым детям своим, сыну и дочке, он написал: «Чем утешаетесь вы в эту печальную пору? Я постараюсь как можно скорее взять вас к себе!» Посланец взял письма, прибыл в столицу и отдал письма супруге, но, получив послание мужа, она еще острее ощутила неутешное горе.
По прошествии нескольких дней посланец пришел к ней проститься. Супруга Корэмори, в слезах, написала мужу ответ.
— А нам что написать батюшке? — взяв в руки кисточки, спросили у нее дети.
— Пишите все, что у вас на сердце! — отвечала она.
И дети написали одно и то же: «Почему ты до сих пор не забрал нас? Мы так по тебе скучаем! Поскорее пришли за нами людей и возьми нас к себе!»
Посланец взял письма и возвратился в Ясиму. Князь Корэмори прежде всего прочитал детские письма и, казалось, почувствовал себя еще более несчастным.
— Теперь я уж вовсе не в силах покинуть сей грешный мир! — в слезах проговорил он. — Когда столь неразрывны узы, привязывающие человека к земной юдоли, молитвы об обретении рая совсем не идут на ум! Одно желание в душе — всеми правдами-неправдами проберусь сквозь горную глушь в столицу, еще раз погляжу на любимых, им себя покажу... А потом покончу с собой! Вот единственное, что теперь мне осталось!
2. Придворная дама
В четырнадцатый день той же луны пленного князя Сигэхиру провезли в карете по Шестой дороге с запада на восток. Подняли узорные циновки, закрывавшие карету сзади и спереди, открыли окошки слева и справа. Карету сопровождала стража — Санэхира Дои в темно-красном кафтане и легких доспехах, с дружиной человек в тридцать. Они окружали карету во всех сторон.
— Несчастный! — говорили столичные жители, и благородные, и низкорожденные. — За какие грехи ниспослана ему столь жестокая кара? Из всего многочисленного семейства Тайра лишь ему одному выпала столь горькая участь! А ведь он был самым любимым сыном Правителя-инока и госпожи Ниидоно, оттого и другие Тайра почитали его больше всех прочих! Наверное, это наказание за то, что он предал сожжению святые храмы в Наре, Южной столице! — так толковали между собой люди. Сигэхиру провезли до берега реки Камо, потом карета повернула обратно и остановилась в квартале Хорикава, на Восьмой дороге. Сигэхиру поместили в усадьбе покойного тюнагона Касэя, сторожить пленника поручили Санэхире Дои и его самураям.
Государь-инок послал на Восьмую дорогу курандо Саданагу Тот прибыл к пленнику в алом придворном платье, при мече и с церемониальным жезлом. Князь Сигэхира был в темно-синей одежде и в высокой шапке эбоси. На этого Саданагу, которого в былые времена Сигэхира и вовсе не замечал, он глядел теперь с тем же страхом, с каким грешник встречает в аду подручных царя преисподней Эммы... Саданага на словах передал ему послание государя Го-Сиракавы:
— Если вы хотите возвратиться в Ясиму, напишите, чтобы Тайра вернули в столицу три священные императорские регалии, и тогда вас отпустят!
— Никто из моей семьи, и прежде всего сам глава рода, князь Мунэмори, Средний министр, не согласится отдать священные регалии, не только чтобы спасти меня одного, но даже если бы дело шло о жизни десяти тысяч таких людей, как я, Сигэхира!.. Пожалуй, только мать, госпожа Ниидоно, по доброте женского сердца, изъявит свое согласие... Но, не смея отвергнуть августейшее повеление, что ж, попробую написать! — ответил князь Сигэхира.
Отвезти послание в Ясиму назначили чиновника Сигэкуни и придворного слугу Ханакату. Обращения к родным Сигэхира передал на словах, ибо личные письма посылать запрещалось. Супруге своей он просил передать изустно: «Под небесами странствий мы утешали друг друга, теперь же, в разлуке, как ты, верно, страдаешь! Говорят, что узы супружества нерасторожимы и вечны; стало быть, мы непременно соединимся навеки в мире ином!» — так, обливаясь слезами, просил он сказать супруге, и Сигэкуни, тоже растроганный, с тем и отправился в путь.
В минувшие годы был у Сигэхиры вассал, самурай по имени Томотоки. Он служил у принцессы Хатидзё. Теперь, придя к Санэхире Дои, он обратился к нему с такими речами:
— Я — такой-то, в прошлом долгое время служил у князя. Я всей душой стремился сопровождать его в странствиях по западным землям, но не смог уехать вместе с ним и остался в столице, ибо состоял на службе также и у принцессы. Сегодня, увидев, как князя ведут по широким дорогам столицы, мне стало так жаль его, что не было сил вынести это зрелище! Вот почему прошу вас: если можно, дозвольте навестить князя и хоть немного утешить его беседой о былых временах! Я не бог весть какой лихой воин, не мог пригодиться ему в сражениях, лишь верой и правдой прислуживал ему днем и ночью, вот и все, на что я пригоден! Но если вы все-таки питаете ко мне недоверие, возьмите мой меч, которым я опоясан, и прошу вас, — вопреки всем правилам и уставам, — не откажите мне в моей просьбе!