Цветы подо льдом, стр. 7
Глава 3
В коридоре горела свеча; колеблющееся пламя отбрасывало на стены причудливые тени, расползавшиеся по углам наподобие неких загадочных существ. Доминик стоял возле двери, опершись затылком о косяк. Вот наваждение! Какая нечистая сила вселилась в него и подвигла на эту миссию? Ночная вылазка не прошла бесследно. Шок вызвал это смятение чувств и сделал его уязвимым. Попав в опасные дебри, он работал руками и ногами энергично, как только мог, в итоге же запутался еще больше, как охотничья собака в зарослях. Он поедет в Шотландию с этой горянкой и, конечно же, не даст пропасть ребенку! Но справится ли он с самой строптивицей и ее чопорностью? И как она смела так грубо бросать ему в лицо обвинения? Откуда такая предубежденность?
Однако недовольство быстро отступало перед памятью. Еще минуту назад губы, алые и горячие, как огонь, были готовы поцеловать его, и он хотел этого. Он хотел, чтобы пуговицы на ее платье оставались расстегнутыми, и он мог, высвободив ее соски, приблизить их к своему рту. Она непременно пошла бы так далеко, как он требовал. Может, нужно было не отступаться и добиваться большего?
Ирония заключалась в том, что человек с репутацией греховодника только что вел себя, как святой. Кэтриона – имя, звучащее певуче, как стихи; ее кровь была полна старинной музыки; ее тело могло бы смягчить его горе, равно как и унять вспыхнувший в нем гнев. Она могла дать ему успокоение, здесь и сейчас, на той кровати с балдахином на четырех столбиках, но, увы, с ненавистью в сердце!
Нет, он совсем не хотел, чтобы его ненавидела еще одна Женщина. Зачем, если есть столько других, обожающих? С тех пор как он вернулся с войны, у него пока не было недостатка в женском внимании. Вся дамская часть бомонда, одолеваемая инстинктом и любопытством, охотно раскрывала ему свои объятия. Многие леди лично желали узнать, на что это похоже – провести ночь в постели с распутником, и в течение четырех лет он старался их не разочаровывать. Доминик был искусным любовником, но еще никогда не выступал в роли соблазнителя.
На этот раз он бросил безрассудный вызов, который Кэтриона Синклер не колеблясь приняла. «Я сильно напился. Вам придется мириться и с этим тоже». Может, его временное помрачение было вызвано пьянством? Или за время агентурной работы он утратил способность к здравомыслию, приучил себя создавать сложности там, где их вообще не должно быть? Как бы то ни было, в одном он был убежден твердо: эта особа вводила его в заблуждение, хотя он не знал, в чем именно состоит ее ложь. Чтобы заполучить его в союзники, она была готова пожертвовать всем, даже своей невинностью. Почему? Что побуждало ее так самозабвенно защищать незаконнорожденного ребенка другой женщины?
Оплывшая свеча полностью догорела, а он так и не пришел ни к какому решению. Эндрю, безвестный ребенок Генриетты, в год и три месяца остался один среди чужих людей. Малыш уже, вероятно, научился твердо стоять на своих маленьких пухлых ножках. Какой он из себя? Белокурый, голубоглазый, с улыбкой, похожей на радугу? Когда-то Доминик мечтал, что у них с женой родится такой сын.
В тишине было слышно, как где-то в глубине дома тикают часы. Потом возникла россыпь беспорядочных звуков, и после этого перезвона гонг отбил четверть.
До утра оставалось совсем недолго: пора было приступать к исполнению первой части этой фантастической сделки. Каковы бы ни были его сомнения в честности этой женщины, Доминик знал, что ее репутация не должна пострадать, и в оставшиеся часы он собирался позаботиться об этом.
Вымывшись холодной водой, Доминик разыскал в комоде чистую рубашку и, задержавшись у буфета, сделал пару глотков бренди из погреба брата, а затем, надев костюм, покинул дом. Через пустынные улицы он быстро направился к меблированным комнатам на Райдер-стрит, вошел в подъезд и, поднявшись по лестнице, постучал в самую верхнюю квартиру. Заспанный слуга открыл ему дверь.
– Разбуди лорда Стэнстеда и доложи ему, что пришел майор Уиндхэм.
Лакей поскреб свой парик, наспех надетый поверх ночного колпака.
– Его светлость изволят крепко спать. У них там девка и все прочее!
Доминик, не обращая на него внимания, прошел мимо.
– Приготовь кофе, зажги лампы и дай шлюхе шиллинг, – сказал он не оборачиваясь. – Твой хозяин будет рад видеть меня, чтобы там у него ни происходило.
Слуга поспешил исполнить поручение, и через десять минут Доминик уже сидел напротив лорда Стэнстеда. Сын герцога с сонной улыбкой смотрел на своего друга, видимо ожидая от него какого-нибудь очередного сногсшибательного предложения.
– Стеганый халат, – сказал Доминик. – Ты прямо как восточный властелин, черт побери! Я полагаю, надо сменить его на другой костюм: синий с золотом шелк будет выглядеть не очень подходяще, если мы выйдем на улицу.
– Выйдем? Чего ради? – Стэнстед пожал плечами. – Что там делать в такую рань?
– Пить, играть в карты, шататься по девкам, скандалить! Чем больше шума, тем лучше.
– К черту все твои затеи! – простонал лорд. – Опять какое-нибудь проклятое пари!
– Не совсем. На сей раз виной всему младенец, нуждающийся в помощи.
– Младенец? – Конопатое лицо Стэнстеда вдруг засветилось, как солнце на восходе. – Надеюсь, он чувствует себя хорошо?
– Да не у меня, у Генриетты. В Эдинбурге живет ее незаконнорожденный сын. После смерти матери у ребенка больше никого не осталось, и теперь я должен за все отдуваться. Какая-то чертовщина, ты не находишь?
В первое мгновение Стэнстед не мог произнести ни слова.
– Незаконнорожденный? – наконец медленно повторил он. – У Генриетты был сын, и он не твой?
– К несчастью, нет. Парадокс судьбы. Забавно, не правда ли? Генриетта ухитрилась сохранить все в секрете, и вот после ее смерти такой сюрприз.
Сын герцога налил им обоим кофе, рука его дрожала.
– Генриетта! Боже мой! И ты собираешься помочь мальчику? Что ты имеешь в виду?
– Я должен забрать его к себе. Коль скоро мне доведется побывать в Эдинбурге, я могу поговорить с Розмари и даже, если хочешь, захвачу для нее послание.
– Два года назад я был у Розмари. – Стэнстед вздохнул. – Отец заставил меня поехать. С тех пор я ее не видел. Его милость упорно хочет внука, чтобы наш благородный род не угас вместе со мной, его мечта – иметь наследника, прежде чем ко мне перейдет герцогский титул. Только все равно Розмари никогда не вернется, так же как и Генриетта не вернулась бы. Но зачем тебе самому ехать в Шотландию? Разве ты не можешь отправить кого-нибудь за ребенком?
Кого-нибудь? Нет, он не мог так поступить! Маленький Эндрю и так всеми покинут – не хватало еще, чтобы его упаковали как посылку в коричневую бумагу и погрузили на корабль, отплывающий в чужую страну. Чьей бы плотью и кровью ни был этот ребенок, он не виноват в прегрешениях своих родителей. И потом, это дитя любила Кэтриона Синклер – любила так сильно, что даже была готова, если потребуется, пожертвовать своей целомудренностью.
Доминик поднял глаза на приятеля.
– Кажется, ты еще не до конца поверил в серьезность моих намерений. В Эдинбурге я буду трезв как стеклышко и полон сознания важности своей миссии. Мой отъезд должен пройти незаметно, поэтому мне нужна твоя помощь. Я хотел бы, чтобы ты как можно дольше поддерживал у всех убеждение, будто я еще в Лондоне.
Рыжие волосы Стэнстеда, казалось, шевелились от мыслей, отражаясь на поверхности кофейника, как распускающиеся цветки, как крошечные язычки пламени.
– Опять какая-то безумная игра! Зачем ты втягиваешь меня в свои дикие планы, Уиндхэм?
Доминик вздрогнул. Даже крепкий кофе не мог противостоять волнению, пробежавшему по его жилам. Зачем он едет? Ради неизвестного ему маленького мальчика? Или в память о собственном сыне, которого он похоронил в гробике размером меньше ящика письменного стола?
– Кого же мне просить, как не тебя! – Он со стуком поставил свою чашку. – Не пугайся, Стэнстед, тут нет ничего сложного. Сейчас мы с тобой устроим публичный дебош, а завтра ты пустишь «утку», что я еще не оклемался с перепоя. Любопытные и сочувствующие будут искать меня в моих апартаментах, но слуга встанет грудью у дверей и никого не пустит. Пройдет несколько дней, и ты, вероятно, услышишь восхитительные домыслы; я же к этому времени уже достигну столицы Шотландии. Мое появление там вполне может сойти за случайность, и никто не будет знать моей истинной цели.