Цветы подо льдом, стр. 10

Доминик с недоверием посмотрел на нее.

– А разве вы сами захотели бы?

– Нет, но что с того? Не думайте, что я ханжа. Мы, шотландцы, не так уж ценим целомудрие – свободно отдаться любимому мужчине не стало бы бесчестьем для меня. Но это будете не вы, сэр, иначе мне придется возненавидеть вас!

Доминик задумчиво посмотрел на свою спутницу, потом повернулся к окну и стал пристально оглядывать дорогу.

– Говорят, ничто не стоит так близко к любви, как ненависть. – Голос его теперь звучал более жестко. – Скоро я сниму с вас платье, и вы примете мои условия. Уговор дороже денег. А как вы думали? Что вы будете неприкосновенны? Нет, я буду вас трогать, моя дорогая. Некоторые части тела получают удовольствие от прикосновения. Сегодняшний день посвящен гордыне, а завтра мы исследуем алчность. До открытия процесса искушения еще уйма времени. Или вы хотите расторгнуть наше соглашение?

Узел волос на затылке сделался тяжелым и горячим. Искушение. В этом мужском теле все искушало.

– Я бы расторгла, но не могу. Ребенок.

Доминик закинул ноги на противоположное сиденье и прикрыл глаза.

– Расскажите мне о нем.

Она вздохнула с облегчением, радуясь передышке.

–Он ужасно сердится, если не может добиться своего, но зато, когда доволен, это само очарование. От его улыбки зеленая ягода на рябине становится красной. Спящий, он похож на крошечного темноволосого ангела.

– Темноволосый? Но волосы Генриетты были светлыми, как молоко со сливками. Значит, пошел в отца?

Что могло сделать красоту еще совершеннее? Вырез ноздрей и линия подбородка? Чувственный рот? Золотистое сияние падающих лучей? Чем ее так привлекал этот мужчина? Пьянящей смесью энергии и предельной раскованности?

– Его отец был темноволосым, – рассеянно ответила Кэтриона, – и голубоглазым.

Доминик приоткрыл один глаз и посмотрел на нее проницательным взглядом.

– Вы его знаете? – ехидно спросил он.

Как она могла проговориться! «Если вы откажетесь от малыша, его отец так и останется для всех неизвестным!» Не ее ли это слова? Запомнил ли он, что она вчера сказала? Разумеется, нет. Конечно, нет – ведь он был вдребезги пьян...

– Как я могу его знать? – быстро сказала она. – Но должен же он быть. Вне всякого сомнения.

Это был неожиданный удар, вызвавший в нем ярость и странное отчаяние. Его отец темноволосый и голубоглазый! Вон оно что. Она знала отца ребенка, Доминик нисколько в этом не сомневался: не зря интуиция подсказывала ему с самого начала, что эта северянка обманывает его. Ребенок не мог принадлежать Генриетте – невозможно вообразить, чтобы его жена изменилась так сильно. Она никогда не завела бы себе любовника, и это еще вернее подтверждало, что Кэтриона жестоко лгала.

Но если Эндрю не сын Генриетты, то чей? Ответ был совершенно очевиден. Вот почему она согласилась на эту оскорбительную поездку, приготовилась поцеловать незнакомого мужчину, даже лечь с ним в постель. Минуту назад она сказала, что мало дорожит своим целомудрием. Еще бы! Безусловно, она знала отца ребенка, потому что... Потому что Эндрю – сын Кэтрионы Синклер!

Ну что ж, он вызовет в ней желание и подарит ей одну ночь, которую она никогда не забудет. Он разобьет ее сердце, а затем оставит.

До сих пор его сдерживала какая-то незримая нить. По мере того как клубок распутывался, нить становилась все тоньше, однако он упорно пытался не дать ей оборваться. Теперь нить с треском лопнула. Какого беса блюсти себя дальше, если взамен ему предложена такая черная неблагодарность? Черт бы ее побрал с ее ложью! Она непременно заплатит за это своим шикарным телом!

Придя к этому умозаключению, Доминик умиротворенно вздохнул: столь очаровательная перспектива не могла доставить ему ничего иного, кроме радости.

Карета съехала с центральной дороги, и грохота стало заметно меньше. Теперь по обе стороны тянулся высокий придорожный кустарник, пропитывавший воздух сыростью и запахом зелени.

Доминик потянулся.

– Ну вот, – сказал он, – почти приехали. Кэтриона подвинулась к дверце и выглянула в окошко.

– Где мы?

Доминик улыбнулся:

– Там, где будем ночевать. В Рейлингкорте. – В ледяных синих глазах не видно было тревоги, только решимость.

– Там есть гостиница?

Проклятие! Желание сделалось нестерпимым до боли.

– Как сказать.

– Но хотя бы комнаты?

Желание и ярость смешались в нем очень странным образом, и оба чувства жгли зло, беспощадно.

– Одна комната; мы с вами ее разделим. Вы едете как моя любовница, не забывайте об этом. – Голос Доминика наполнился нескрываемым сарказмом; он говорил совершенно спокойно, как будто внутри его что-то сломалось.

Глава 4

Они подъехали к парадному подъезду, и тут же Кэтриона почувствовала прохладную струйку, пробежавшую по ее спине. Страх. Это была не гостиница, а чей-то загородный дом.

– Что это за место?

Две ямочки появились на его щеках.

– Ах да, я должен был объяснить. Это Рейлингкорт, одно из поместий Уиндрашей. Маленькая частица их собственности.

– Не вашей?

Улыбка стала шире.

– У меня нет ничего – все унаследовал брат по праву старшего. Этот дом он сдает мне в аренду, с тех пор как я женился на Генриетте. Мы провели здесь наш медовый месяц.

– У вас совсем нет сострадания! – возмутилась Кэтриона.

Дверь открылась, и привратник вышел к экипажу.

– Сострадания? – удивился Доминик.

– К каждому из нас.

Она ступила на землю и следом за слугой направилась в дом. Доминик шел за ней как тень, заставляя ее болезненно остро сознавать его превосходство и силу.

Лакеи взяли пальто и чемоданы. Несомненно, их прибытия ожидали: должно быть, майор предупредил их депешей. Холл, отделанный полированными панелями, выглядел чистым и прибранным, хотя кое-какие мелочи говорили о том, что им давно не пользовались.

Доминик повел ее в западное крыло дома. Когда они вошли в гостиную, заходящее солнце бросало красный отсвет на изящные инкрустированные столы с резными ножками, золоченые кресла и стулья. На стенах висели картины с изображением замков на фоне природы. Тишь и благодать, типичная сельская идиллия, настраивающая на сентиментальный лад.

Не очень представляя, как вести себя дальше, Кэтриона подошла к окну и стала смотреть на расстилающиеся за деревьями бескрайние поля.

Доминик зажег свечи. Пока она стояла в своих старых туфлях, неловкая и полная тревожных предчувствий, он обходил комнату с тонкой свечкой. В разветвленных бра один за другим вспыхивали огоньки: пламя прыгало над белым воском, посылая поперечные тени на обои, заставляя искриться изогнутые спинки кресел.

– На редкость неудобный дом, но Генриетте он нравился. – Погасив свечу, Доминик повернулся к Кэтрионе и улыбнулся. Свет усиливал блеск его золотистых волос, подчеркивал очертания чувственного рта. – Расслабьтесь, мисс Синклер, вас никто не собирается обижать. Мы разделим спальню на равных, и так вечер станет интереснее. Ожидание возможного подобно специям – если ими попрыскать немного, это обостряет ощущения: вне времени, вдвоем, только вы и я! Эти дни будет невозможно пережить снова; так почему не разделить их друг с другом, не сделать каждый миг предельно ярким? Крошечная грань страха позволит нам почувствовать, что мы действительно живы.

– Страх – у вас? – Кэтриона недоверчиво прищурилась. – Вы боитесь?

– Немного. – Доминик уселся на парчовый диван, не отрывая от нее взгляда зеленых глаз. – Я не собираюсь принуждать вас, стало быть, мой риск больше вашего. Что, если вы не поддадитесь соблазну? Тогда я останусь с носом, и у вас будет пища для самодовольства: вам останется праздновать победу и всласть потешаться над глупым мужчиной.

Кэтриона осторожно присела на кресло.

– Хорошо. Признаюсь, я тоже боюсь, хотя точно знаю – это не из-за страха перед вами. Я боюсь собственной слабости. Кроме того, вы отвлекаете меня от моей цели. Существует дитя, чье счастье зависит от нас. Что хорошего даст ребенку эта глупая игра, которую вы затеяли?