Десять меченосцев, стр. 12
Оторвавшись на минутку от листа, она окликнула Такуана:
– Перестань грабить людей! Требуешь слишком много.
– Я обращаюсь к тем, кто много имеет. Для них деньги – обуза. Милосердие в том, чтобы избавить их от этой обузы, – отвечал Такуан.
– Если следовать твоей логике, то каждый воришка – святой. Такуан был слишком занят, чтобы отвечать.
– Спокойнее, спокойнее! – увещевал он напиравшую толпу. – Не толкайтесь, встаньте в очередь, я всем дам возможность облегчить карманы!
– Эй, монах! – крикнул молодой парень, которого только что отругали за то, что он расталкивал людей локтями.
– Ты имеешь в виду меня? – спросил Такуан.
– Вот именно. Велишь нам стать в очередь, а сам пропускаешь женщин вперед.
– Мне, как и любому мужчине, нравятся женщины.
– Ты, верно, один из тех развратных монахов, о которых ходит дурная молва.
– Довольно, головастик! Думаешь, я не знаю, почему ты здесь? Совсем не для того, чтобы поклониться Будде или взять домой заклинание. Пришел поглазеть на Оцу. Разве не так? Между прочим, ты не добьешься успеха у женщин, если будешь жадничать.
Оцу покраснела.
– Прекрати, Такуан! – взмолилась она. – Замолчи! Не выводи меня из терпения!
Оцу отвела глаза от письма и взглянула на толпу, чтобы передохнуть. Неожиданно мелькнувшее лицо заставило ее выронить кисть. Она вскочила, едва не опрокинув столик, но человек уже исчез в толпе, словно рыба в море. Забыв обо всем на свете, она бросилась к храмовым воротам с криком «Такэдзо!».
Месть старой вдовы
Семья Матахати, Хонъидэн, принадлежала к сельской верхушке, которая составляла часть сословия самураев, но одновременно работала на земле. Главой семейства была мать Матахати Осуги, невероятно упрямая женщина. Ей было около шестидесяти, но она ежедневно выходила в поле вместе с членами семьи и работниками и трудилась не меньше их. Во время сева она брала в руки мотыгу, во время жатвы молотила на току ячмень. Когда наступала темнота и нельзя было больше работать в поле, она всегда находила какое-то другое занятие, нужное для хозяйства. Чаще всего это были ветки шелковицы, под которыми Осуги почти не было видно. Она взваливала их себе на спину и тащила домой. По вечерам она ухаживала за шелковичными червями.
После полудня в день Праздника цветов Осуги работала в шелковичной рощице. К ней прибежал, шмыгая носом, ее босоногий внук.
– Где ты был, Хэйта, в храме? – строго спросила Осуги.
– Угу.
– Видел Оцу?
– Угу. На ней красивый пояс, она помогала проводить праздник.
– Принес бальзам и заклинание от вредителей?
– Нет.
Глаза старухи, обычно тонувшие в морщинах, гневно сверкнули:
– Почему?
– Оцу велела, чтобы я бежал домой. Она сама придет и все расскажет.
– Что расскажет?
– Она видела Такэдзо, который живет за рекой. Заметила его на празднике.
У Осуги перехватило дыхание.
– Она правда так сказала, Хэйта?
– Да, бабушка.
Крепкое тело старухи разом обмякло, в глазах заблестели слезы. Она медленно повернулась, словно ожидая увидеть за спиной сына. Никого не увидев, она резко скомандовала:
– Хэйта, оставайся здесь и обрывай листья шелковицы.
– Ты куда?
– Домой. Если Такэдзо вернулся, должен прийти и Матахати.
– Я с тобой!
– Нет, делай, как тебе говорят.
Старуха торопливо ушла, оставив внука одного. Деревенский дом, окруженный корявыми дубами, был достаточно велик. Осуги прямиком направилась к амбару, где работали ее дочь и несколько работников. Еще издали она взволнованно закричала:
– Матахати пришел? Он здесь?
Находившиеся в амбаре уставились на старуху как на сумасшедшую. Наконец один из крестьян сказал «нет», но Осуги словно не слышала ответа. Она была слишком возбуждена. Все продолжали непонимающе смотреть на нее, и старуха, обозвав их болванами, пересказала слова Хэйты, добавив, что если пришел Такэдзо, то должен вернуться и Матахати. Затем, снова взяв утраченные на мгновение бразды правления в свои руки, она разослала всех в поисках Матахати. Сама же осталась дома, и как только раздавались шаги у дома, Осуги выбегала навстречу, надеясь увидеть сына.
Вечером, все еще не потеряв надежды, она зажгла свечку перед табличками с именами предков мужа. Она сидела перед ними, погруженная в молитву, неподвижная, как изваяние. Все отправились на поиски Матахати, поэтому в доме некому было приготовить еду. Когда наступила ночь, Осуги поднялась со своего места и, как во сне, медленно побрела от дома к воротам. Она долго стояла под покровом темноты, все еще ожидая сына. Бледная луна светила сквозь ветви дуба, горы были окутаны туманом. Сладковатый запах цветущих груш плыл в воздухе.
Чувство времени покинуло Осуги. Вдруг она заметила, как кто-то идет по дальней кромке грушевого сада. Различив силуэт Оцу, Осуги позвала ее, и девушка подбежала, шлепая намокшими сандалиями.
– Оцу, мне сказали, что ты видела Такэдзо. Это правда?
– Да, я уверена, это был он. Я его заметила в толпе перед храмом.
– А Матахати не видела?
– Нет. Я выбежала к Такэдзо, но он скрылся, как испуганный кролик. Мы только встретились глазами, и он тут же исчез. Он всегда был немного странным, но я не могу понять, почему он исчез.
– Убежал? – озадаченно спросила Осуги. Она задумалась, и чем больше она думала, тем сильнее ее стали одолевать подозрения. Ей стало ясно, что ненавистный Симмэн, этот бандит Такэдзо, который заманил ее дорогого Матахати на войну, затевает недоброе. – Негодяй! – произнесла Осуги с угрозой в голосе. – Наверняка он где-то бросил Матахати умирать, а сам пробрался домой, живой и невредимый. Трус!
Осуги затряслась от гнева.
– От меня ему не спрятаться!
Оцу сохраняла спокойствие.
– Он на это не способен. Если бы он и оставил где-нибудь Матахати, то обязательно передал бы от него весточку или что-то на память.
Поспешные обвинения старухи неприятно поразили Оцу. Осуги поверила в вероломство Такэдзо. Не дослушав Оцу, она направилась к дому.
– Почтеннейшая… – ласково позвала Оцу.
– Что? – резко отозвалась Осуги.
– Если мы зайдем к Огин, то найдем там Такэдзо.
Старуха приостановилась.
– Ты права! Она его сестра. Во всей деревне ему не к кому больше пойти.
– Тогда пойдемте!
– С какой стати я должна к ней идти? – нерешительно сказала Осуги. – Она знает, ее брат утащил моего сына на войну, но ни разу не сочла нужным извиниться или вежливо проведать меня. Сейчас, когда Такэдзо вернулся, она даже не сообщила. Нет, не понимаю, почему я первой должна идти на поклон. Это унизительно. Я подожду ее здесь.
– Но сегодня особый случай, – возразила Оцу. – Нам важно как можно скорее повидать Такэдзо. Мы должны узнать, что произошло. Пожалуйста, пойдемте! Вам ничего не придется делать, я сама все улажу.
С неохотой Осуги согласилась. Разумеется, она жаждала узнать все, как и Оцу, но скорее умерла бы, чем обратилась с просьбой к Симмэнам.
До дома Огин было минут двадцать ходьбы. Как и семейство Хонъидэн, Симмэны принадлежали к сельской знати, и оба дома вели свое происхождение от рода Акамацу. Разделенные рекой, оба дома молча признавали право друг друга на существование, но этим их отношения и ограничивались.
Главные ворота усадьбы Огин оказались запертыми. Ни лучика света не пробивалось из дома сквозь разросшийся сад. Оцу направилась к задним воротам, но Осуги не двинулась с места.
– Главе семейства Хонъидэн не пристало входить в дом Симмэнов с черного входа! – заявила Осуги. – Это унизительно.
Оцу пошла одна. Через некоторое время у ворот зажегся свет, и Огин вышла встретить старую женщину, которая вдруг из простой женщины, каждый день ломавшей спину в поле, превратилась в чинную даму, соблюдающую все тонкости этикета.
– Прошу извинить за причиненное беспокойство в столь поздний час, но мое дело не терпит отлагательств. Очень мило с вашей стороны выйти и встретить меня.