Заговор равнодушных, стр. 27

Шел второй год мировой войны, и, сотрясаемая далеким гулом орудий, суровая школьная дисциплина уже начинала давать первые трещины. Эрнст все чаще и чаще стал пропускать занятия. Запрошенный первый раз о причине своей неявки, он доложил классному наставнику, что провожал брата, отъезжающего на фронт. Причина всем показалась уважительной и даже снискала Эрнсту симпатию патриотически настроенных учителей.

Следующий раз выяснилось, что причиной новой неявки Эрнста был отъезд на фронт второго брата. Потом братья Эрнста стали уезжать на фронт один за другим. Когда число их дошло до десяти, классный наставник поинтересовался, сколько же, наконец, у этого Гейля взрослых братьев. Эрнст услужливо сообщил, что всех их в семье одиннадцать – он самый младший. Теперь, когда все десять ушли на фронт, остался он один.

Слух об ученике, десять братьев которого сражаются на поле брани, быстро обежал всю школу. Каждый из учителей, вызывая Эрнста к доске, считал своим долгом поинтересоваться, где в данную минуту сражаются его братья. Эрнст называл отрезки фронта, где, судя по газетам, шли в это время самые жаркие бои, получал хорошую отметку и садился на место, провожаемый завистливыми взглядами всего класса.

О том, что у Эрнста нет никаких братьев и живет он один с овдовевшим отцом, знал только Роберт. Узнал он об этом случайно от отца Эрнста, вызванного как-то в дом Эберхардтов в качестве слесаря – подобрать ключи к письменному столу.

О своем открытии Роберт даже не пикнул. Выслушивая неизменный ответ Эрнста об отправке на фронт очередного брата, он спрашивал себя с восхищением, до каких пор хватит Эрнсту этого невозмутимого нахальства. Известие об отправке десятого, и последнего, даже огорчило Роберта:

«Эх, сдрейфил!»

Но уже через неделю Роберт имел возможность убедиться в своей ошибке. Доблестные братья Гейль, раненные на фронте, стали один за другим приезжать на поправку. Приезд их, естественно, вызывал необходимость все новых и новых отлучек.

Потом Эрнсту вся эта большая семья явно надоела. Однажды, после двухдневной неявки, он с траурным лицом сообщил учителю, что старший брат погиб и ему, Эрнсту, приходится утешать убитого горем отца. Растроганный директор отпустил Эрнста еще на три дня.

Со всеми своими братьями Эрнст расправился беспощадно, угробив их на разных фронтах в течение каких-нибудь трех месяцев. К концу учебного года преподаватели, и до того разговаривавшие с ним необычайно ласково, перестали вообще вызывать его к доске и вывели хорошие годовые отметки.

Надо полагать, что именно историей е десятью братьями Эрнст окончательно и бесповоротно покорил сердце Роберта. Восхищение его Эрнстом не имело пределов. На этой основе – восторженного поклонения и послушания со стороны одного и слегка иронического покровительства со стороны другого – зародилась их неразлучная дружба.

Долгое время Роберту приходилось сносить насмешки Эрнста, в котором хилый барчук, краснеющий, как барышня, с первого взгляда не вызвал особой симпатии. Роберт терпел все это с редким стоицизмом, надеясь безропотностью склонить к себе сердце обидчика. Бывали дни, когда он думал с отчаянием, что тот не замечает ни его преданности, ни его преклонения, что никогда, никакими силами ему не снискать дружбы Эрнста.

Но если вода долбит камень, то сердце Эрнста вовсе не было сделано из такой неотзывчивой породы. В одно прекрасное утро толстый Фриц, попытавшийся повторить над Робертом одну из Эрнстовых штучек, получил классический нокаут и сверзился под парту. Вытирая руки о штаны, Эрнст ограничился латинской сентенцией: «Quod licet Jovi поп licet bovi» [2] – и для слабых в латыни пояснил, что тот, кто попытается впредь издеваться над малышом, получит по морде.

Роберт не поблагодарил Эрнста, опасаясь вызвать насмешку, но этот день был самым счастливым днем в его жизни.

Вскоре Роберт удостоился чести сопутствовать Эрнсту в его очередной внешкольной вылазке. При хрупкой комплекции Роберта ему даже не приходилось выдумывать себе братьев. Неявки на уроки легко сходили ему с рук и относились за счет его слабого здоровья.

Впоследствии, когда странное совпадение его отлучек с отлучками Эрнста стало чересчур заметно, Эрнст сумел убедить школьных начальников, что его отец очень привязался к малышу и присутствие Роберта действует успокаивающе на потрясенного горем старца. Так продолжалось до тех пор, пока экскурсии Роберта-утешителя не отразились самым плачевным образом на его отметках. Роберт не потерял десятерых братьев, и учителя относились к нему беспощадно.

3

Все это имело место уже значительно позже.

Пока что, дрожа от счастья, Роберт с книгами под мышкой отправился с Эрнстом в первую вылазку, поклявшись свято соблюдать строжайшую тайну. Вопрос, что делает Эрнст во время своих частых отлучек, невыносимо терзал любопытство Роберта. Оказалось, Эрнст просто гоняет голубей.

Роберт представлял себе предмет Эрнстовых эскапад значительно таинственнее и романтичнее. Сам он не понимал вкуса в этой забаве, и занятие поначалу показалось ему даже несколько скучным. Однако он не показал вида, что разочарован неожиданной развязкой. Тем более, что в самой обстановке этих вылазок была все же известная доля романтики.

Гонять голубей у себя на улице Эрнсту было строжайше запрещено, да и не мог он этого делать в учебное время на глазах у отца. Надо было ехать подземкой в отдаленный, неизвестный квартал, где проживал знакомый Эрнста, ярый голубятник. Голубятник в первый же год войны потерял на фронте обе ноги и, естественно, не мог больше гонять голубей на своей неудобной тележке. Страсть же его к этому делу была так велика, что он безвозмездно предоставил Эрнсту свой чердак за одно удовольствие следить – зимой из окна, а весной с крылечка или тротуара – за увлекавшей его стаей. При виде голубей безногий преображался, изможденное его лицо наливалось румянцем и, смешно подпрыгивая на своих культяпках, широко размахивая руками, похожий на гуся с подрезанными крыльями, гиком, свистом, улюлюканьем он ревностно помогал Эрнсту. В награду за предоставленное помещение Эрнст приносил безногому с чердака голубей, давал их гладить, показывал каждую новую пару, беспрекословно слушая просвещенные советы калеки.

После двух-трех сеансов растяпа Роберт заметно стал входить во вкус. Кончилось это, как легко можно было догадаться, весьма плачевно. Кажется, в пятый раз, преследуя в раже непослушную стаю, Роберт сорвался с крыши трехэтажного дома и со всего маху на глазах у Эрнста шлепнулся вниз.

К счастью для него, под крышей, с которой суждено было ему слететь, помещался публичный дом фрау Геринг (не состоявшей, впрочем, ни в каком родстве с будущим имперским министром). Хозяйка этого заведения, большая поборница чистоты и гигиены, имела похвальную привычку раз в месяц, по первым числам, проветривать матрацы своих шестнадцати воспитанниц. Матрацы выставлялись во двор, где при помощи специального патентованного состава саженный швейцар Зигфрид изгонял из них клопов.

Упав на эту эластичную подстилку, Роберт отделался легким ушибом плеча.

Случай с Робертом произвел на Эрнста необычайно сильное впечатление. В Эрнсте в этот день умер голубятник и родился преданный товарищ. Роберту он сказал, что голубей передушила кошка и заводить новых ему расхотелось. На самом же деле голубей своих он продал и на вырученные деньги купил небольшую коллекцию марок – страсть эта только начинала в нем просыпаться.

Увлечению всего класса марками способствовал в значительной степени толстый Фриц, папаша которого торговал на Вильгельмштрассе новинками филателии. Как человек оборотистый, отец Фрица, естественно, стремился к тому, чтобы новинок у него было побольше. Медлительность почтовых ведомств, которые не проявляли в этом деле достаточной изобретательности, вынудила его вступить с ними в соревнование. Некий спившийся учитель рисования и географии, счастливо сочетавший в себе познания из обеих областей, одаренный к тому же незаурядной фантазией, поставлял ему по весьма сходной цене модели марок любого государства, уже нанесенные на литографский камень.

вернуться

2

Что можно Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).