Приключения Питера Джойса, стр. 50

— Прекрати, Блэнд, свои неприличные скоморошества и беснования! Хотя бы в память о погибших, чьи могилы ты в исступлении своем оскверняешь диким и неосмысленным волхованием!

В этот момент Блэнд как раз подвел Люси к бабке вплотную. Девка вцепилась в нее, что дикая кошка, и завизжала не своим голосом: «Ага, вижу Птичий Глаз — светит сквозь ее одежду, радугой сверкает! Вот он — вижу его сквозь ткани, сквозь плоть ее!»

Не знаю уж, как это случилось, только правый мой кулак какая-то неведомая сила послала прямо в челюсть Блэнда. Как бык, рухнул провидец к моим ногам, за что я сразу и поплатился. Десятки рук вцепились в мою куртку, озверелые рожи милых сограждан окружили меня со всех сторон — и вот я уже спокойненько лежу на спине, избитый, опутанный веревками, на которых только что опустили в землю гробы. А что с бабкой? Ее мне не видно из-за столпотворенья, которое тут началось не хуже, чем год назад в Стонхилле. Окружили и орут:

— Осмотрим ее, братья! На теле ведьмы должен быть знак.

— Чего смотреть? Это она напустила порчу на скот. У самой-то скотина живехонька…

— Она и в Стонхилле чародействовала, и тут народ смущает. В воду ее, яко ведьму потаенную!

Меня, раба божьего, поставили на ноги, дали мне несколько зуботычин и повлекли, и потащили к морскому берегу. Туда же, видел я, волочили и ее, бедную; она не противилась и шла сама, гордая, как всегда, в разорванном платье, с большим кровоподтеком на лице. Я ору:

— Джойс! Где же Джойс?! Генри! Помогите ей!

На эти мои вопли откликнулся Иоганн Шоурби — приблизил свою лисью морду к моему лицу и прошипел:

— Под крепким замком сидит твой Джойс и все отродье Лайнфортов с ним. Так-то лучше, пожалуй… как ты думаешь?

Несмотря на кровь, заливавшую мне глаза, прицелился я — и как лягну Шоурби в живот! Покатился он вверх тормашками, а мне кто-то стукнул кулачищем по голове так, что в глазах все стало наоборот. Ладно, думаю, дорогие сограждане, отвел душу — буду посмирней.

Миновали мы башни форта, вышли на побережье, где еще стоял истрепанный непогодами памятный столб в знак нашей высадки. Еще можно было прочесть на нем слова: «… на началах братской любви и справедливости». Прилив уже разыгрался, море посылало к берегу одну вспененную волну за другой, и такое оно, море, было серое, неприветливое, взбаламученное… Я понял как следует дикую эту затею только тогда, когда стонхильские мужи указали на отдаленный камень в море, который пока что выступал из воды. В прилив его накрывало и устоять на нем не было никакой возможности. К этому-то камню стонхильские дураки отвели по воде мою бабку, а там связали ей руки, чтоб не могла уплыть, и посадили на самую верхушку. Я смотрел внимательно — запоминал, кто в этом участвовал. Как же, самые великие умы: Шоурби, дель Марш, братья Чики, Кентерлоу и, разумеется, Джон Блэнд. Томас Бланкет — того, видно, совесть зазрила: все бегал взад-вперед по берегу, все руки тер… Погоди, в аду согреешься! Подброшу под тебя угольков!

Посадили они мою бабку несчастную на камень и вернулись уже по пояс в воде: прилив пришел в полную силу. Я им со всей откровенностью:

— Душегубы вы окаянные! Чтоб вас всех индейцы оскальпировали!

А они — мне:

— И до тебя, нечестивец, доберемся. Будем судить тебя за нарушение пятой заповеди — за бесчестье, нанесенное старшим… а знаешь, как оно карается? Виселицей! Смотри и освобождайся от ведьминских чар твоей бабки!

Сели они на бережку подальше от воды, которая подступила уже к ногам. Сели ведь как путные: у кого-то нашлась библия, сидят и книгу читают вслух — ни дать ни взять, благочестивейшее вечернее собрание! Одного Тома Долсни я меж них не видел, и у могил он что-то себя не проявил. Да что проку в честности, которая прячется!

Прилив гнал воду выше и выше. Я не спускал глаз с одинокой фигуры на камне. Вот бабка как-то ухитрилась подняться во весь рост — это связанная-то! — а волны бьют и бьют ее по ногам. О боже, не дай ей погибнуть смертью праведной, смертью мучительной! Вот она уже шатается — каково-то ей там, одной-одинешенькой, среди яростных волн…

— Лодку! Лодку! — кричу я как бешеный, и катаюсь по песку, и бьюсь головой о камни. И, не веря своим ушам, слышу звонкий ответ:

— Шагон! Я иду!

Приподнялся — вижу: из реки вылетает челнок, в нем во весь рост стоит Плывущая, машет веслом, и спешит, и торопится изо всех сил. «Бац!» — кто-то выстрелил над моим ухом в Плывущую. «Бах!» — второй выстрел. Нет, она цела, она изворачивается, спешит к камню, она подплывает… Бабки на камне уже нет!

— Изверги! — кричу из последних сил. — Убийцы!

Последнее, что я помню, — это рука, отводящая ствол нацеленного кем-то ружья. Рука Тома Бланкета.

Глава XI

Открываю глаза и вижу, что нахожусь под крышей. Все тело как будто в капкане: не пошевелишься. Веревки врезались до самых костей. Где же я очутился?

Бревенчатую стену рассек по диагонали лунный луч, обрисовал груды ящиков, бочек, мешков. Значит, меня перетащили в форт, в нижний этаж левого блокгауза, где находится склад компании. В углу попискивают и возятся мыши, внизу, под полом, журчит река. Надо мной жилье Питера. Эх, если бы до него добраться… Лунный свет позволил разглядеть, что потолочный люк закрыт и с колец свисает замок. Стало быть, Питера нет дома или он заперт.

Связанными за спиной руками я нащупал сзади веревочный узел — только для того, чтобы убедиться в его неоспоримой прочности. Все тело разламывается от боли, особенно голова. Попробовал покататься по полу, чтобы ослабить свои узы, и только хуже их затянул.

Не то минуты, не то часы безвольной дремоты. Спина заболела от досок пола — попробовал сесть, и не удалось. Перекатился на живот. Глаза уловили в углу блеск: он исходил от наваленных там инструментов, но приворожила меня только кирка. Я подкатился к ней и сложными манипуляциями добился того, что кирка упала на пол. Один ее конец при этом уперся в стену. Мыши подняли панический писк и разбежались.

Теперь я стал действовать всем телом, чтобы зацепить острым концом кирки узел стягивающей мои плечи веревки. Тоже не вышло. И вдруг вокруг опущенной и запертой на замок крышки люка обозначились щели света! Крышка медленно поднялась, образовав световой квадрат. Кто-то неуверенно спускался вниз с фонарем. На человеке была темная накидка. Круг света упал на мое лицо, и я услышал жалобное восклицание:

— Бэк, милый мальчик, как они тебя изуродовали!

— Мисс Алиса, — сказал я, — не надо грустных слов, я сам их потом придумаю на досуге. Развяжите меня, чтоб я не чувствовал себя тюком сена.

Она пошарила вокруг и нашла ручную пилу. Но с этим орудием мисс Лайнфорт управлялась вдесятеро дольше, чем положено нормальному человеку.

Господи, с каким наслаждением я ощупывал, гладил и растирал свои драгоценные члены, получив их обратно после долгой разлуки с ними! И как только руки-ноги начали меня слушаться, в голове будто просветлело. Направив фонарь на люк, я убедился, что с колец свисает не замок, а обрывок веревки.

— Так вы из комнаты Питера, — говорю. — Где же он сам? Что с моей бабкой — утонула?

Из бестолковых объяснений Алисы предстала такая мрачная картина, что у меня дух захватило. Джойс изгнан из колонии, Генри ушел вместе с ним. А бабка? Тут мисс стала нести какую-то чувствительную околесицу, из которой я понял одно: о м-с Гэмидж ничего не известно, она исчезла вместе с Уттой. Стало быть, надо выбираться из форта и мне. Но как? Ломиться в запертую дверь — потревожишь часового. Я тихонечко поднял крышку люка, ведущего в подполье, к воде, — снизу потянуло влажным холодом. Спустился по ступенькам, причем Алиса светила мне сверху, и увидел в закрытом доке две лодки. Было бы просто великолепно удрать из форта на лодках, но эта заманчивая идея тут же потерпела крах: подъемная дверь в реку оказалась запертой прочной системой запоров.