В конце ноября, стр. 19

– Вот оно что, – пробормотал Онкельскрут и пошел не оглядываясь. Он был очень рассержен.

Онкельскрут сидел на кухне у плиты и, глядя на огонь, размышлял. За столом в кухне сидел хемуль, а перед ним была разложена груда чертежей.

– Тут что-то не так со стенами, – сказал хемуль. – Они получаются какие-то кривые и все время рушатся. Их просто невозможно приспособить к веткам.

«Может, он залег в спячку?» – думал о своем Онкельскрут.

– Собственно говоря, – продолжал хемуль, – собственно говоря, не очень-то приятно быть запертым в четырех стенах. Просто так сидеть на дереве, пожалуй, приятнее, ночью можно озираться по сторонам и видеть, что творится вокруг, не правда ли?

– Наверное, важные события происходят весной, – сказал Онкельскрут сам себе.

– Что ты говоришь? – спросил хемуль. – Правда, так будет лучше?

– Нет, – отвечал Онкельскрут, хотя не слышал, о чем говорит хемуль. Наконец-то он понял, что ему надо делать. Все очень просто – надо перепрыгнуть через зиму и сделать большой шаг прямо в апрель. Нечего расстраиваться, на это нет никаких причин! Надо лишь устроить себе уютную ямку для зимней спячки и пусть себе все в мире идет своим чередом. А когда он проснется, все будет так, как и должно быть. Онкельскрут пошел в кладовую, поднял крышку с суповой миски, в которой лежали еловые иголки, он очень повеселел, ему вдруг ужасно захотелось спать. Он прошел мимо погруженного в размышления хемуля и сказал:

– Привет! Я залегаю в спячку.

– Привет, привет! – рассеянно ответил хемуль. Он поднял мордочку, поглядел вслед Онкельскруту, потом снова принялся ломать голову над сложной задачей: как смастерить дом на ветвях клена.

В этот вечер небо было совсем чистое. Хомса шел по саду, и тонкий ледок трещал под его лапами. Долина наполнилась морозной тишиной, на ее склонах поблескивал снег. Стеклянный шар был пуст. Теперь он стал обыкновенным голубым стеклянным шаром. Но черное небо было полно звезд, они искрились и сияли миллионами алмазов, это были зимние звезды, излучавшие холод.

– Вот и зима пришла, – сказал хомса, входя в кухню.

Хемуль решил, что беседка без стен уютнее, будет просто один пол; он облегченно вздохнул, свернул свои бумаги и сказал:

– Онкельскрут погрузился в спячку.

– Он взял с собой свои вещи? – спросил хомса.

– На что они ему? – удивленно ответил хемуль.

Хомса знал, что весной после долгой спячки Онкельскрут станет гораздо моложе, а сейчас ему нужно лишь, чтобы его оставили в покое. Но хомса подумал и о другом: ведь Онкельскруту будет важно узнать, что кто-то думал о нем, пока он спал. Поэтому он отыскал вещи Онкельскрута и сложил их рядом со шкафом. Потом накрыл Онкельскрута одеялом из гагачьего пуха и хорошенько подоткнул его – зима ведь может быть холодная. В шкафу чувствовался аромат каких-то пряностей. В бутылочке оставалась капля коньяка – как раз хватит, чтобы освежиться в апреле.

20

После того как Онкельскрут устроился на зимнюю спячку в шкафу, в долине стало еще тише. Изредка раздавался стук молотка – хемуль мастерил беседку в ветвях клена – или стук топора у поленницы. Но большей частью здесь было тихо. Все здоровались друг с другом и прощались, но разговаривать им не хотелось. Они ждали конца рассказа.

Проголодавшись, каждый шел в кладовую подкрепиться. Кофейник все время стоял на плите и не остывал.

По правде говоря, тишина в долине была приятная, успокаивающая, и они больше подружились теперь, когда встречались реже. Голубой шар был совсем пустой и готов был наполниться чем-то новым и неизвестным. Становилось все холоднее.

А однажды утром случилось нечто неожиданное: пол беседки с громким треском обрушился вниз и большой клен стал таким же, как прежде, до того, как хемуль затеял это строительство.

– Как странно, – сказал хемуль, – мне опять начинает казаться, что многое на свете повторяется (что со мною это уже было когда-то).

Они стояли под кленом, все трое, и смотрели на обломки дома.

– Может быть, – робко заметил Тофт, – может быть, папе больше нравится сидеть на ветке, а не в доме?

– Правильно говоришь! – согласился хемуль. – Скорее всего, это в его вкусе, не правда ли? Я, конечно, мог бы вбить в дерево гвоздь для сигнального фонаря. Но, пожалуй, лучше просто повесить его на ветку.

И они пошли пить кофе. На этот раз они пили чинно, все вместе и даже чашки поставили на блюдечки.

– Подумать только, как несчастье объединяет людей, – серьезно заметил хемуль, помешивая ложечкой. – И что же нам теперь делать?

– Ждать, – сказал хомса Тофт.

– Ну это ясно, а что же делать лично мне? – возразил хемуль. – Тебе только и остается ждать их возвращения, со мной дело обстоит совсем иначе.

– А почему это? – спросил хомса.

– Не знаю, – ответил хемуль.

Снусмумрик налил еще кофе и сказал:

– После двенадцати поднимется ветер.

– Вот ты так всегда! – возмутился хомса. – Речь идет о том, что мне делать и что со мною будет, меня это так пугает, а ты твердишь себе: будет снег или ветер, а то скажешь: «Дайте еще сахара»...

– Вот ты опять и разозлился, – удивился хемуль. – И что это на тебя находит? Хорошо, что хоть ты злишься редко.

– Не знаю, – пробормотал Тофт. – Я вовсе не разозлился, просто...

– Я подумал о парусной лодке, – пояснил Снусмумрик. – Если после полудня поднимется ветер, мы с хемулем могли бы покататься.

– Лодка течет, – сказал хемуль.

– Нет, – возразил Снусмумрик, – я ее проконопатил. А в сарае нашел парус. Хочешь покататься?

Хомса опустил глаза и уставился на дно чашки, он чувствовал, что хемуль испугался. Но хемуль сказал:

– Это было бы просто прекрасно.

В половине первого подул ветер, правда, не сильный, но на море закудрявились белые барашки. Снусмумрик пришвартовал лодку к мосткам купальни, поставил шпринтовый парус и велел хемулю сесть впереди. Было очень холодно, и они натянули на себя всю шерстяную одежду, какая была в доме. Небо было ясное, окаймленное у горизонта грядой зимних облаков. Снусмумрик взял курс на мыс, лодка резко накренилась и набрала скорость.

– Его величество море! – воскликнул хемуль дрожащим голосом; он побледнел и испуганно глядел на поручни на подветренной стороне, почти касавшиеся зеленой воды. «Так вот каково оно, – думал он. – Вот каково плыть под парусом. Весь мир накреняется и кружится, а ты висишь на краю бездны. Тебе холодно и страшно, ты раскаиваешься, что пустился в путь, но уже поздно. Хоть бы он только не заметил, как я трушу».

Возле мыса парусник подхватила мертвая зыбь, которую принесло откуда-то издалека, Снусмумрик сделал поворот против ветра и продолжал путь.

Хемуля замутило. Тошнота подкралась медленно и коварно; сначала хемуль стал зевать и глотать, потом вдруг как-то ослабел, почувствовал, что все его тело слабеет, и ему захотелось умереть.

– Теперь ты садись за руль, – сказал Снусмумрик.

– Нет, нет, нет, – прошептал хемуль и замахал обеими лапами, эти движения вызвали новый приступ боли у него в животе, ему показалось, что несносное море перевернулось вверх дном.

– Возьми руль, – повторил Снусмумрик и перебрался к средней скамье. Руль беспомощно завертелся сам по себе, пока хемуль, спотыкаясь и запинаясь о скамьи, добрался до кормы и вцепился в него посиневшими от холода лапами. Парус забился – сейчас наступит конец всему свету, а Снусмумрик сидел и спокойно смотрел вдаль.

Хемуль повернул руль в одну сторону, потом в другую, парус хлопал, в лодку натекала вода, а Снусмумрик все смотрел на горизонт. Хемулю было так плохо, что он не мог сосредоточиться и правил наугад, и вдруг дело пошло на лад, парус наполнился ветром, и лодка уверенно заскользила вдоль берега по длинным волнам.

«Теперь меня не вытошнит, – думал хемуль. – Я крепко-крепко держу руль, и меня не вытошнит».

Живот сразу успокоился. Хемуль не сводил взгляда с носа лодки, который то поднимался на волне, то опускался, то поднимался, то опускался. «Пусть парусник плывет хоть на край света, только бы мне опять не стало худо, только бы меня не вырвало...» Хемуль не смел шевельнуть ни одним мускулом, не смел изменить выражение мордочки, ни подумать о чем-нибудь другом. Он упорно смотрел на нос лодки, то взлетавшей, подгоняемой попутным ветром, то опускавшейся, и их уносило все дальше и дальше в море.