Опасная тихоня, стр. 66
— Что-то не припомню… Вы откуда?
— Мне нужно с вами поговорить, — неоригинально сказала я.
— Из газеты, что ли? — насторожилась матушка Пашкова. — Я вам ничего говорить не буду. — Она поджала губы. А я поняла, что ее хорошо проинструктировали на тот случай, если к ней повадятся нахальные борзописцы.
— Нет, — возразила я. На самом деле, если я и соврала, то самую малость, поскольку в данный момент я не представляла никакой газеты. — Я частное лицо, то есть… я хотела сказать, что сама… п-по с-себе. — Меня вдруг начала бить крупная дрожь, такая, просто зуб на зуб перестал попадать. Хуже, чем накануне, когда меня поочередно бросало то в жар, то в холод.
Произошедшая во мне метаморфоза явно не укрылась от глаз хозяйки, которая, недовольно прищурившись, склонила голову набок:
— Сама по себе? И о чем разговор? Мне трудно было начать. Как бы я ни относилась к Пашкову и что бы я о нем ни думала, для того, чтобы сказать его матери: «Ваш сын — убийца», требовалось определенное мужество, а вот оно взяло и покинуло меня окончательно. И я сразу почувствовала себя мячом, из которого выпустили воздух: пшик — и все. Мозги мои встали на место, и я ясно осознала идиотизм своей затеи. Собственно, я и до этого «озарения» все понимала, просто находилась под местным наркозом бессильной ярости и отчаяния. А теперь я просто шепнула: «Извините» — и, развернувшись, медленно потащилась восвояси.
— Постой! — крикнула мне вдогонку мать Пашкова. — Я не поняла, чего тебе нужно?
— Так, — пробормотала я, глядя под ноги, — просто ищу вчерашний день. Вернее, даже не вчерашний. Пытаюсь узнать, что случилось с одной юной девушкой пятнадцать лет назад…
— Постой! — снова сказала хозяйка, но в ее голосе появились какие-то новые интонации.
Я остановилась и посмотрела на нее через плечо, а она молча поманила меня рукой.
Так же молча, слово завороженная, я вернулась.
— Идите в дом, — сказала мне мать Пашкова, — я сейчас.
Я пожала плечами и шагнула в калитку. Уже на крыльце, открывая дверь в дом, я заметила, что хозяйка закрыла калитку и спустила с цепи кудлатого Пирата.
Глава 30
Внутри дом был таким же добротным, как и снаружи, без деревенской помпезности и излишеств, и весь блестел чистотой. Комната, в которую провела меня мать Пашкова, похоже, представляла собой нечто среднее между гостиной и столовой. По крайней мере, в ней стоял высокий буфет в стиле пятидесятых, точнее, он и был из тех времен, рядом с ним — диван, а посреди комнаты — стол, покрытый скатертью с бахромой, поверх которой лежала клеенка. Незадолго до моего прихода хозяйка, по всей вероятности, накрывала стол к обеду. По крайней мере, я заметила на столе стопку тарелок, разделочную доску, кухонное полотенце и большой нож с деревянной ручкой.
— Кажется, я не вовремя. Вы собирались обедать?
— Ничего, успеется, — глухо отозвалась мать Пашкова и сняла свою дубленую безрукавку на цигейковом подбое, оставшись в ситцевом халате.
В доме и впрямь было натоплено, как в бане. Я тоже расстегнула куртку и скользнула взглядом по стенам, оклеенным неяркими обоями. Значит, здесь прошло детство кандидата Пашкова? Хотя нет, судя по большим современным окнам, дом построен не так давно или, по крайней мере, перестроен. И вообще слишком уж в нем пахло невыставляемым на всеобщее обозрение достатком. Впрочем, неудивительно, сынок-то не бедствует, вполне может помочь матушке.
— Так что вы хотели мне сказать? — прервала мои размышления Пашкова, и в ее голосе мне почудилось нетерпение.
— Я… — Я лихорадочно соображала, как выпутаться из сложной ситуации. Ясно, что мать не отвечает за преступления сына, а потому я не имею никакого права выливать на нее свои подозрения. Чего я вообще добивалась, направляясь к ней? Да ничего, всего лишь «реагировала на импульс», потеряла контроль над эмоциями и пошла вразнос, идиотка несчастная!
Я так и не успела ничего придумать, потому что мизансцена совершенно неожиданно претерпела кое-какие изменения, а именно: возник новый персонаж. Высокий парень лет восемнадцати-девятнадцати появился из смежной комнаты, сделал несколько шагов по направлению к столу и застыл молчаливым вопросительным знаком.
— Олежек, это просто знакомая. Мы будем кушать немного позже, побудь пока в своей комнате, — сказала ему мать Пашкова каким-то особенным тоном, таким обычно разговаривают с детьми.
Я догадалась, что Олежек тот самый сынок-аутист, и присмотрелась к нему повнимательнее. Кстати, на первый взгляд это был абсолютно нормальный парень, даже не лишенный обаяния, по-моему, больше похожий на мать. Если что-то в нем и казалось сколько-нибудь странным, то это его глубоко посаженные глаза, утонувшие в густых черных ресницах, будто два озерца в камышах. Вернее, не так, я не совсем точно выразилась, глаза тоже были как глаза, и даже красивые, вот только их выражение — чересчур сосредоточенное… Он словно бы смотрел в самого себя.
— Иди к себе, Олежек, — повторила Пашкова, но тот не сдвинулся с места. Тогда она просто взяла его за руку и увела. Парень не вырывался, не возражал, только ноги переставлял, как механическая кукла.
Через минуту Пашкова вернулась из комнаты внука, но далеко отходить не стала. Сложила руки на груди и подперла дверь спиной, наверное, на тот случай, если парню снова вздумается выйти.
— Так что же вы хотели мне сказать? — повторила она.
Крутить было бессмысленно, и я честно призналась:
— Пожалуй, мне не стоит этого делать. И приезжать к вам не стоило. Извините меня, ради Бога. Так что проводите меня, пожалуйста, до калитки, а то ваш Пират уж больно грозный…
Я двинулась к выходу, но матушка Пашкова даже не пошевелилась:
— Нет уж, говорите, что хотели. Так я вас не отпущу…
Я затопталась у двери:
— Это была очень глупая затея с самого начала, понимаете? Акт отчаяния, если хотите. Вообще-то мне не свойственны такие необдуманные поступки, но тут как-то все сразу навалилось… И вы здесь совершенно ни при чем, поверьте. А если вы волнуетесь… за близких, то совершенно напрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста, не беспокойтесь…
Но Пашкова продолжала беспокоиться, да еще как! Только если раньше она старалась делать это незаметно, то теперь уже не скрывала волнения.
— Говорите, что собирались! — почти приказала она.
Ну вот, поделом мне. В другой раз буду держать эмоции в узде. В другой… Из этого бы как-нибудь выпутаться.
Я вздохнула и сунула руки в карманы куртки:
— Это очень давняя история, которая произошла пятнадцать лет назад… — Я нащупывала слова, как брод через реку. — У меня была подруга, ее звали Наташа, Наташа Русакова… Такая тоненькая восемнадцатилетняя девушка с длинной светло-русой косой, почти никогда не расставалась со скрипкой… Она… она училась в музыкальном училище, а потом однажды — это случилось в августе — она ушла и не вернулась. До сих пор не вернулась. Вот, собственно, и все…
— Все? — эхом отозвалась мать Пашкова. Я сочла, что моему рассказу не хватает логического завершения, и потому ляпнула первое, что пришло мне в голову:
— Вот именно, а к вам я пришла потому, что… говорят, ее здесь видели. Может, не ее, а просто похожую на нее. Вот я и…
Губы пожилой женщины несколько раз беззвучно шевельнулись, словно она пыталась что-то сказать, но сил у нее недоставало.
Я испугалась:
— Вам плохо?
Пашкова ничего не ответила, только как-то странно закатила глаза. Ну и наделала я дел, да ведь она вот-вот упадет в обморок. Я кинулась к, ней, чтобы в случае чего подхватить, и она, вся обмякшая, прямо-таки повисла на моих руках. Обняв пожилую женщину за плечи, я повела ее к дивану, повторяя, как заклинание: «Сейчас, сейчас…», словно это могло помочь человеку, готовому рухнуть без чувств. Но дошли мы только до стола, на который она оперлась руками. Я в этот момент попыталась подвинуть стул, обернулась и остолбенела! Пашкова, еще минуту назад близкая к обмороку, распрямилась и выставила вперед руку, в которой… блестел тот самый нож с деревянной ручкой, который прежде лежал на столе!