Маньяк по вызову, стр. 35

— Ну вот, я же чувствовала, чувствовала… Сердце мое вещее меня не обмануло… Значит, это он тебя подобрал, когда ты поскользнулась на банановой кожуре?

— На какой еще банановой кожуре? — возразила я, словно это было так уж принципиально важно. — Не на кожуре, а на льду!

Нинон же принялась пытать меня с еще большим пристрастием. Деваться мне было некуда, и я продолжала колоться, взяв с Нинон обещание держать мою тайну при себе. Нинон поклялась, что будет нема как рыба, но я уже чувствовала угрызения совести, и — главное дело — перед кем! Перед негодяем, обманувшим мои надежды на тихое женское счастье, на которое я имела полное право! Но, видно, такая уж я дура, и ничего с этим не поделаешь.

Нинон требовала от меня новых и новых подробностей, а я изнемогала под бременем раскаяния за собственную болтливость, так что явившийся с закуской поэт-песенник оказался очень кстати. Я приложила палец к губам, и Нинон послушно замолчала, только ее глаза-изумруды подернулись влагой.

Широкорядов осклабился и неверной, заметно подрагивающей рукой плеснул вермута в бокалы. И мы опять выпили. И я при этом уповала на то, что увеличение концентрации алкоголя в крови Нинон сослужит мне добрую службу — завтра она уже не вспомнит, чего я ей наплела по пьяной лавке.

Итак, повторяю, мы приступили к распитию итальянского вермута. Это я еще помню, а вот дальше у меня пробел, вернее даже, большая черная дыра. Следующее воспоминание: я уже не на лужайке, а в доме поэта-песенника (как, интересно, я там оказалась, неужто своими ногами?), сижу на краю огромной, как цирковой манеж, кровати, за окном — чернильные сумерки, автор бездарных виршей — рядом со мной и почему-то гладит мои коленки, а я наблюдаю за всем этим как бы со стороны и немного удивляюсь. Затем Широкорядов говорит: «Минуточку», встает и куда-то уходит, а я остаюсь одна.

Спустя минуту я слышу шорох за спиной, хочу обернуться, но не успеваю, потому что на моей шее смыкаются чьи-то холодные пальцы…

— Нинон, ты, что ли? — спрашиваю я. — Кончай дурить.

Никакого ответа, только пальцы сжимаются все сильнее. Я пытаюсь вырваться, извиваюсь ужом, кашляю… Я задыхаюсь, задыхаюсь… Да сделайте же хоть что-нибудь! Этот кто-то, совершенно невидимый, совсем даже не собирается униматься. Он сопит и пыхтит, навалившись мне на спину, но силенок придушить меня разом у него не хватает. Он то сдавливает мне горло так, что в ушах у меня начинает звенеть, то ослабляет хватку, чтобы самому шумно хватить воздуха ртом, а потом заняться мною с прежним упорством. Я уже не сижу, а лежу, барахтаясь и отчаянно цепляясь руками за холодные пальцы, впившиеся в меня…

Наверное, мы боролись не так уж долго, но мне этот короткий отрезок времени показался вечностью, в продолжение которой я уж, конечно, успела озадачиться вопросом, кто же это всерьез разохотился меня задушить.

Ну, разумеется, не Нинон. Тогда кто, кто? Значит, поэт-песенник. Но почему? И тут из моего одурманенного алкоголем подсознания выплыла фраза, сказанная утром мужчиной моих несбывшихся снов: «Держись подальше от творческих натур». Кого он имел в виду? Ну, разумеется, разумеется, только Широкорядова. Кого же еще, кроме него?!

Озаренная этим открытием, я напружинилась и, изловчившись, уперлась ногами в стену, а затем всем своим весом обрушилась на своего противника. Хватка холодных пальцев ослабела, мне удалось вырваться. Потная, растрепанная, я вскочила с кровати и со всех ног бросилась к двери. Толкнула ее и… влетела в объятия Широкорядова. Тогда кто же душил меня там, на кровати? Я обернулась и увидела… Лизу, которая сидела на ковре, уткнувшись лицом в колени, и что-то нечленораздельно бормотала.

— Да что тут… — начал Широкорядов, но договорить ему не дала зычная команда:

— Стоять! Ни с места!

Я посмотрела на Широкорядова, а он — на меня, при этом мы оба застыли как изваяния.

Глава 23

Дальше все было совершенно не правдоподобно. В комнату набились люди в камуфляже, причем у двоих иди троих я совершенно точно рассмотрела автоматы. Ругаясь и грохоча толстыми подошвами армейских ботинок, они скрутили Широкорядова. Эту процедуру они проделали так быстро и рьяно, что у несчастного поэта-песенника слезы из глаз брызнули.

— За что? — возопил Широкорядов. Вид у него был ужасный, я старалась на него не смотреть, памятуя, что ему не очень-то приятно демонстрировать слабость в моем присутствии.

— Вы знаете за что! — Голос, произнесший эту сакраментальную фразу, показался мне до боли знакомым.

Все еще потирая шею, я вгляделась в толпу камуфлированных людей и узнала в одном из них своего бывшего возлюбленного. Именно он протягивал Широкорядову какую-то фотографию со словами:

— Так как же ее звали, Широкорядов? Ну-ка, напрягите память!

Я скосила взгляд на снимок в руках Андрея, и ноги мои подкосились: на нем была та самая девушка с милицейской листовки!

— Так как ее звали? — повторил мужчина моих несбывшихся снов.

— Валентина, — выдавил из себя поэт-песенник, зажмурился и монотонно заныл, словно у него внезапно разболелся зуб.

Я до такой степени ничего не понимала, что даже на свою душительницу Лизу посмотрела, но глаза той выражали не больше, чем два осколка бутылочного стекла.

— А теперь рассказывай, как ты ее убил! — громко распорядился мой «особо важный» любовник.

— И-и-и… — продолжал монотонно ныть Широкорядов, слезы бежали по его лицу двумя мутными ручьями. Плачущий мужчина — это жуткое зрелище, если кто не знает. Я чувствовала себя преотвратно, ничуть не лучше, чем той ночью, когда нашли мертвую банкиршу на заброшенной дороге. Может, все бы и окончилось, как в тот раз, если бы меня не отвлекли новые, достаточно неожиданные звуки. Пребывающая в меланхолии Лиза ни с того ни с сего принялась хохотать, дико, безудержно, захлебываясь слюной.

Хотя… Кажется, это была не слюна, а белая пена.

Все застыли, наблюдая эту чудовищную сцену, а Лиза упала на спину и стала биться в истерике.

— Да у нее ломка! — не очень уверенно высказал предположение один из закамуфлированных, присел на корточки рядом с Лизой и перевернул ее на бок.

Мужчина моих несбывшихся снов тоже наклонился над моей недавней душительницей, имевшей теперь более чем жалкий вид, и пробормотал:

— Опять от папочки сбежала… Потом резко выпрямился и отрывисто бросил через плечо:

— Быстро «Скорую», а то у нас еще один труп будет.

Ответом послужил хлопок двери.

— А этого, — кивнул Андрей на поэта-песенника, повесившего на грудь понурую голову, — в машину.

Команда была немедленно и беспрекословно выполнена. Прежде чем вывести Широкорядова из комнаты, на него надели наручники, и их лязгание заставило меня вздрогнуть.

Так мы остались в комнате втроем: я, мой бывший любовник и Лиза, которая подозрительно затихла.

— Живая ли? — высказал опасение Андрей.

Теперь уже, я приблизилась к Лизе и прислушалась: она дышала, только очень тихо. Спала сном праведницы, если так можно сказать о скандальной наркоманке, зачем-то пытавшейся меня задушить.

Андрей оглянулся на дверь и тихо сказал:

— Я же тебя просил держаться подальше от этого рифмоплета. И вообще, почему ты не уехала в Москву? А если бы он до тебя добрался?

— Добрался? — Я осторожно ощупала горло. — Пожалуй, с меня хватит и Лизы. Она меня чуть не задушила.

— Что? — Глаза моего бывшего любовника полезли на лоб. — Как это — чуть не задушила? Почему?

— Откуда я знаю, это ее спрашивать надо… Пойми тут, разбери, что на нее нашло! Набросилась сзади и стала душить, я еле от нее отбилась. Наверное, до сих пор на шее синяки.

Андрей подошел ко мне и склонил голову набок:

— И правда, вижу какие-то красные пятна. Но это точно, что она тебя душила?

— Конечно. Зачем мне врать, спрашивается!

Мужчина моих несбывшихся снов нервно прошелся по комнате из угла в угол, на лице его без труда можно было прочесть разочарование. С чего бы это?