Блефовать, так с музыкой, стр. 29
Я бросилась к окну, отодвинула тяжелую бархатную портьеру и выглянула на улицу. Убедившись в том, что дом напротив не лежит в руинах, я посмотрела вниз. А там пылала зеленая машина, припаркованная у подъезда, очень похожая на ту, в которой меня возил Самуил. Минуты две я не могла отвести взгляда от адского костра, а потом опустилась на пол и обхватила голову руками.
– А ведь я хотела поехать с ним, – прошептала я, уставившись на ближайший ко мне ореховый комод.
Потом я поднялась и еще раз выглянула в окно, чтобы убедиться в том, что горящий автомобиль мне не пригрезился. Он все еще полыхал, но во двор уже въезжала пожарная машина, а у подъезда собралась толпа. Возбужденные люди кричали и жестикулировали, а один указал на окно, у которого я стояла. Только после этого до меня дошло, что пора уже подумать о себе. Того и гляди милиция приедет, и что я им скажу?
Я натянула сапоги и стремглав кинулась в прихожую. С замками пришлось повозиться, и, ломая ногти, я покрывалась испариной от одной мысли, что могу не успеть. Но успела: когда раскрашенный, как попугай, милицейский «уазик» подкатил к подъезду, я была уже на противоположной стороне улицы.
Сначала я бежала, хотя меня никто не преследовал. Бежать было тяжело не столько из-за усталости, сколько из-за ушибленной во дворе больницы на тридцать седьмом километре ноги и тяжелых промокших сапог. Я чувствовала себя загнанной в прямом и переносном смысле этого слова. Как бы я ни относилась к милиции в целом и к майору Сомову в частности, он был единственным человеком, к которому я могла обратиться за помощью. И больше ни к кому. Поэтому, немного отдышавшись, я отправилась к ближайшему телефону-автомату.
К сожалению, и в этот раз мне не повезло. Как и накануне, мне ответил бравый басок, бесстрастно сообщивший, что майор Сомов будет через час. Через час, который мне нужно было как-то прожить. И я отправилась домой, там по крайней мере я могла напиться горячего чаю и переодеться.
Но ни того, ни другого я так и не сделала, а всему виной пронзительный телефонный звонок, который я услышала еще на лестничной площадке. Из-за волнения я долго не могла попасть ключом в замочную скважину, а он все звонил, звонил…
– Да! – отчаянно крикнула я в трубку.
Ответом мне был протяжный всхлип.
– Кто это? – спросила я испуганно.
– Это Люся, – снова всхлипнула трубка.
– Какая еще Люся?
– Я… насчет Бориса, – продолжала хныкать трубка, – он… он при смерти…
Это все водовороты, подумала я.
Глава 17
ПРИВЕТ С ТОГО СВЕТА
Борькина фифа была в том же коротком халатике, из-под которого по-прежнему торчали костлявые коленки, покрывшиеся гусиной кожей от сквозняка. Я молча отодвинула ее в сторону и ворвалась в квартиру. Фифа же щелкнула за моей спиной замками.
В комнате Бориса не было, зато на диване, вольготно развалясь, сидел импозантный, хорошо одетый дядька с тщательно зачесанными седыми висками. Я тряхнула головой в надежде прогнать наваждение и обернулась к впустившей меня в квартиру сопливой Борькиной зазнобе.
– В чем… – Я не договорила, потому что потеряла дар речи. У двери, прислонившись спиной к косяку и сложив на груди руки, стоял Ангелочек. На его губах играла издевательская улыбочка. Что касается коварной Люси, то ее не было видно: то ли в прихожей осталась, то ли на кухню завернула.
Я больше не могла выносить ухмылку Ангелочка, а потому перевела взгляд на импозантного:
– Где Борис?
У Импозантного был прямо-таки бархатный баритон:
– Не волнуйтесь, с ним все в порядке, просто он ненадолго отлучился.
– А что же эта… – я не нашла подходящего эпитета для Борькиной «пипетки». – Что же она сказала, что он при смерти?
– Вы про Люсеньку? – уточнил этот Сахар Медович. – Она не виновата. Это мы попросили, чтобы она вам позвонила. Очень нам нужно с вами поговорить.
– Догадываюсь, на какую тему. – Я покосилась на Ангелочка.
– Тем лучше. – Импозантный был сама любезность. – Значит, мы скорее договоримся.
– Сомневаюсь, – я посмотрела на него с вызовом.
– А зря. Люсенька, принеси письмо! – Он щелкнул пальцами, словно официантку подзывал.
Люсенька моментально нарисовалась в дверном проеме, сделала два шага в мою сторону и протянула сложенный вчетверо лист бумаги.
Я демонстративно спрятала руки за спину, и она, коротко взглянув на Импозантного, положила листок на подлокотник кресла.
– Ну почитайте, почитайте, – попросил Импозантный.
Я заколебалась. А потом подумала: ну что я теряю? – и развернула сложенный вчетверо лист.
ПЕРВОЕ ПИСЬМО ПАРАМОНОВА
«Галка, привет!
Признаюсь, нелегкое это дело – сочинять письмо девушке, от которой ты однажды ушел, толком не попрощавшись. Но ты не пугайся, в данном случае это обычное явление, вызванное эпистолярным недугом и некоторыми особыми внешними обстоятельствами, в которых я нахожусь. Ну ладно, прежде всего о корыстных интересах, а об истории потом.
А дело в том, что мне ужасно скучно. Я в Ульяновске, если ты не в курсе. Снимаю квартиру у одной бабки, бабка старая, тихая, почти не ходит и из своей комнаты не высовывается.
Теперь немного истории. Если мне не изменяет память, последний раз мы виделись еще перед моей защитой. После этого я, как последняя свинья, исчез, а события подхватили меня бурным потоком. Это была сплошная нервотрепка! Оформление предзащиты, дописывание диссертации, пробивание публикаций, сдача имущества на работе, кратковременная командировка в Уфу и т.д. и т.п. Неудивительно, что в этот период я чувствовал себя полным идиотом.
Кстати, прежде чем осесть в Ульяновске, я какое-то время кантовался в Уф?, и это особая история, достойная отдельного повествования. Ее просто невозможно описать в коротком письме. Единственное, что я могу сказать про свою уфимскую жизнь уже сейчас, с расстояния, – это «обхохочешься». Проще говоря, она была нелепой, ненужной и несвойственной мне. Обиднее всего, что в течение «уфимского периода» я вынужден был заниматься всякой ерундой и вещами, о которых я даже не знал, понадобятся они мне или еще кому-нибудь.
А теперь я в Ульяновске, работаю в местном политехе ассистентом на кафедре физики, не утруждаюсь, в 2 – 3 часа уже дома, свободного времени – девать некуда, от этого все мои проблемы. Сам не знаю, чего я поперся в этот Ульяновск, а впрочем, мне все до лампочки, и общая позиция гласит:
«Все равно в какой заднице торчать».
Да, решил набраться храбрости и пригласить тебя сюда в гости. Но это если только ты сама захочешь, хотя мне здесь ужасно скучно. На всякий случай подробно сообщаю, как добраться. С Казанского вокзала ходит много поездов, но удобнее всего уфимский скорый № 40, отправление 17.45, плацкарту брать до Ульяновска. Он приходит к нам в 8.30 утра. Хороший также наш собственный поезд № 22, отправляется в 15.45, прибывает в 7.50. В Ульяновске прямо на вокзале садишься на трамвай № 4 и пилишь до остановки «Школа № 4», а от нее 3 минуты пешком до моего дома.
Ладно, пока. Остальное при встрече». Вот, собственно, и все, если не считать подробного его адреса в Ульяновске и приветов общим знакомым. («Если увидишь кого-нибудь».)»
Когда я дочитала письмо до конца, у меня перехватило дыхание. Я судорожно глотнула воздуха и раскашлялась, громко, натужно, даже слезы из глаз брызнули.
– Вы узнаете почерк? – Этот вопрос словно с небес прозвучал. Так мне показалось, хотя задал мне его Импозантный, который распоряжался в моей бывшей квартире, как у себя дома.
Я посмотрела сквозь него и снова уткнулась в письмо. Что я при этом чувствовала, не поддается описанию. Мне казалось, что я держу в руках не сложенный вчетверо листок бумаги, а кусок собственной плоти, теплой и кровоточащей. Письмо, за которое десять лет назад я отдала бы душу, каким-то необъяснимым образом возникло в моей жизни, когда его автор лежал в морге на тридцать седьмом километре. Было от чего тронуться умом.