Снайпер, стр. 56

Родни на похороны съехалось очень — очень много. Приехали даже самые дальние родственники, существование которых для Саши было сродни чему-то мифическому, поскольку до этой минуты он не видел многих из них никогда в жизни.

Многоголосие заполняло небольшой двор. Родственники, которые встречали друг друга только на похоронах и свадьбах, активно обменивались рассказами о себе, размышлениями о жизни, проблемами и перспективами.

Сначала Саша относился к такому неуважению причины собрания всех этих людей довольно неприязненно. Потом ему стало все равно, хотелось только одного, чтобы все это поскорее закончилось.

Стояла жара, со дня смерти бабушки шли третьи сутки, и как не уворачивайся от горькой правды, от бабы Насти шел нехороший запах. Он начал преследовать Сашу даже на улице, даже запах сирени, растущей у крыльца, не мог перешибить его. Скорее всего, этот противный запашок ему уже просто чудился, он пытался убедить себя в этом, но самовнушение не помогало.

Несмотря на всю любовь к покойной бабушке, Саша уже не мог оставаться в доме, около ее гроба. Это было не понятно. В Чечне он легко переносил трупный запах, даже мог есть, не обращая на него внимания, а здесь его просто начинало мутить.

В конце концов, он догадался, что непереносим для него не сам запах, нет. Непереносимо то, что такой запах может издавать тело любимого человека — вот что ужасно.

Хорошо, что всеми похоронными процедурами занялись отец, и муж тети Вали — дядя Витя. Поэтому Саша имел возможность исчезнуть из бабушкиного дома, и затеряться в толпе родственников. Он просто отказывался признавать, что та пожилая женщина, которая так его любила, так нянчилась с ним маленьким, и то существо в гробу — это одно и тоже.

— Я буду думать, что она просто куда-то уехала, — сказал он вслух, и кто-то обернулся на его голос. Саша сделал вид, что ничего не произошло, и перешел к другой группе собеседников.

То, что он услышал, привлекло его внимание, а через минуту он уже внимательно слушал все, о чем неторопливо и с расстановкой, как делают это уверенные в себе пожилые мужчины, которым некуда торопиться, рассказывал дядя Иван двум другим, таким же пожилым дядькам.

— Эти цыгане строят дома на нашей крови.

— Почему?

— Потому что деньги, на которые возводятся эти хоромы — это наши деньги. Это наши дети и внуки несут денежки за наркотики эти поганые. Цыгане сами не употребляют. Зато другим — пожалуйста, в любое время дня и ночи… Знаешь же Наталью Бузулуцкову?

— Да, это которая в Нижний Лог переехала.

— Точно. У нее сын, взрослый уже детина, как сейчас говорят, подсел. И чисто все из дома повынес. Лучше бы пил, как все нормальные люди. Так ведь нет. У него теперь не похмелье, а ломка. На коленях ползает по дому, просит: мама, помоги! А чем она ему может помочь — ревет день и ночь, и все.

— И как же он теперь-то, когда все вынес из дома?

— Вот слушай. Недавно полез он на столб — провода снимать, и, значит, в пункт приема сдать. А соображает он в этом деле плохо. Вот его и треснуло. Сейчас лежит в городе, в реанимации. Наталья бога молит, чтобы он умер. Боится, что выкарабкается, и домой вернется. Говорит, лучше одна на свете доживать буду, чем с таким сыном.

— Да-а, Николаич, история… И куда власть смотрит?

— Нашей власти на это чихать. Прекрасно знаешь, что жить здесь они не собираются — капиталы за границу зря, что ли, переводят. А на нас им наплевать с высокой колокольни.

— Ну хоть милиция-то что делает?

— А что делает? У меня племянник работал участковым. Платят мало, требуют много; в судах черти что творится. Сам посуди — берут цыганку за сбыт анаши с поличным, а у нее восемь детей. Ей скидка. Что она восемьдесят чужих детей загубила, родителей в вечное горе ввергла — это не считается, а вот ее восемь, прости господи, щенков — это надо охранять, нельзя без матери оставить. А потом они перестали сами торговать, сейчас дети торгуют — малолетние, их вообще тронуть нельзя.

Саша слушал так внимательно, что перестал ощущать все происходящее вокруг него. Какая-то неясная мысль, заманчивая, но пока неясная, мелькнула в голове, но пропала, и Саша пытался ухватить ее снова; она исчезала, мелькала тенью, но в руки не давалась.

— А я слышал, что торгаши этой дурью здесь не сами по себе ходят. Кто-то из города их контролирует и прикрывает.

— А кого сейчас в России не контролируют и не прикрывают? Племянник рассказывал, была операция областная, типа, «Проверка на дорогах», и наш пост задержал две фуры водки. Без документов, без марок. Обрадовались — что ты, такой улов, такой отчет будет… И что ты думаешь? Отогнали ее к райотделу. А на следующий день, к вечеру, приехали два джипа к Бородину домой; вышли из машин ребята крепкие, зашли к начальнику милиции, с полчаса поговорили, и все — фуры тут же отдали, и они уехали.

— Интересно, что они ему сказали?

— Можно догадаться, при желании…

— Так вот, и цыган кто-то здесь охраняет. Племянник говорил, что слишком круто на них наезжать опасаются, потому что могут приехать, и пристрелить. Или даже райотдел взорвать из гранатомета какого-нибудь. И такие случаи уже были. А племяш в хуторе вообще один: приедут какие-нибудь крутые, зайдут во двор, и убьют, чтоб другим неповадно было.

— Дела… А все от беззакония, от безнаказанности! Додумались — смертную казнь отменить! Он, подлец, убивает и радуется, а его тронуть нельзя; что ты — личность, душа у него человеческая, ранимая.

— Жалко Настю. А ведь убийцы на свободе ходят. Не сегодня, так завтра еще к кому-нибудь полезут, еще кого-нибудь убьют.

— Да, наркоты полно, только деньги плати. Вот если нечего было бы купить, тогда может…

Саша, наконец, ухватил ускользающую мысль, осмотрел ее со всех сторон, улыбнулся про себя, и внутренне успокоился. Мир, наконец, встал на свое привычное место.

Он решительно встал, и пошел в дом. Пропустив выходящих старух, прошел в горницу, подошел к гробу, наклонился над покойницей и негромко сказал:

— Я отомщу.

Окружающие посмотрели на него. Саша не обратил на них никакого внимания.

— Спи спокойно, бабушка, я отомщу за тебя…