Троя, стр. 12

Глава вторая

Утром, незадолго до возвращения на Араминту, Эгон Тамм произнес еще одну речь перед народом Штромы. На это он был сподвигнут замечаниями Уэйнесс, которая сказала:

— Твое заявление было ясным и четким, но прозвучало слишком формально… В нем не хватало дружеского участия, что ли…

Правда, поначалу Эгон был удивлен и даже несколько смутился.

— Я говорил, как Хранитель, все слова которого должны выслушиваться с уважением — что ж мне джигу танцевать было или шутки шутить?!

— Конечно, нет! Но все-таки надо было говорить посердечней. Некоторые из старых дам даже подумали, что ты буквально строевым маршем отправляешь их отсюда в исправительные лагеря!

— Что за чушь! Я говорил о серьезных вещах и потому старался делать это как можно более ответственно.

Уэйнесс пожала плечами.

— Я знаю, ты старался, как мог. Но было бы все же лучше, если бы ты обратился к ним еще раз и объяснил, хотя бы, что Станция Араминта гораздо боле удобна и приятна, чем Штрома.

— Что ж, неплохая идея — особенно, если учесть, что у меня еще есть пара вопросов, на которых я хотел бы остановиться подробнее.

В этом втором обращении Эгон попытался доказать, что представление о нем как о человеке со средним темпераментом не совсем верно — что, впрочем, соответствовало действительности. Он выступал в обычной одежде из просторного офиса Вардена Боллиндера, полусидя, полуоблокотясь на стол в манере, которая казалась ему весьма раскованной и вольной. И даже своему лицу, обычно бесстрастному, правильному и даже несколько мрачному он попытался придать выражение доброты и сердечности.

— Прошлой ночью я начал говорить с вами без предварительной подготовки и, возможно, речь моя прозвучала несколько неожиданно, так что многих повергла в шок. Но я уверен, вы заслужили того, чтобы суть моей речи была теперь разъяснена вам во всех подробностях. Теперь, когда, надеюсь, все поняли значимость новой Хартии и продолжения Консервации, не должно оставаться никаких темных мест и относительно вашей собственной судьбы.

Мы не станем преуменьшать неудобств, которые ждут вас на первых порах, но будем вести речь о компенсациях и компенсациях значительных. Каждой семье и домовладельцу будет предоставлена резиденция в одной из четырех коммун или же участок необработанной земли в глубине континента, если кто этого захочет. Первая коммуна будет располагаться параллельно побережью к югу от Речного Домика. Вторая — на горах к западу от Станции, третья вокруг четырех озер, что находятся к западу и востоку от Домика, а четвертая расположена на самой Станции, немного южнее проспекта Венсей, на другой стороне реки Ванн. На каждый дом полагается никак не менее двух акров земли, семья может заказать дом по собственному проекту вне каких-либо лимитов. Мы всячески хотим избежать однообразия. Если же кто-то вдруг захочет построить и вообще нечто из ряда вон, то может сделать и это, но лишь при условии собственной оплаты и нашего разрешения. Мы не собираемся разделять наше общество по признакам престижа, богатства или интеллектуальности, но и не станем добиваться эгалитаризма.

Поэтому прошу вас как можно скорее внести ваши имена в списки — только своевременная и точная информация поможет нам справиться с эвакуацией быстро и без потерь. И помните, Станция Араминта — это не межпланетный заповедник для отдыха — каждый должен работать на благо Консервации так или иначе.

В основном, я сказал все, и еще раз убедительно прошу вас поспешить со списками, хотя уверяю, что раньше или позже всякий останется доволен и новым местопребыванием, и новым жилищем. — Эгон отошел от стола, поглядел в камеру и улыбнулся. — Надеюсь, я успокоил хотя бы некоторые тревоги, поселившиеся в ваших сердцах со вчерашнего дня. Прошу вас только об одном: все должны подчиняться закону или иными словами — Хартии. Если выберите иное, можете смело рассчитывать на наказания, вытекающие из закона — и это ни для кого не должно быть неожиданностью.

Сразу из Боллиндеровского офиса Эгон с сопровождающими поднялся в терминал, где уже собралась достаточная толпа народа. Руфо Каткара среди них не было, как не было его и среди отъезжающих.

Через три дня Глауена вызвали в штаб-квартиру Бюро Б, на втором этаже Нового Агентства в конце проспекта Венсей. Он прибыл и доложился Хильде, сухопарой старой деве, уже бесчисленное количество лет охранявшей Бодвина Вука от назойливых посетителей. В ответ она проворчала нечто нечленораздельное, сделала пометку в бумагах и жестом указала на скамейку, на которой Глауену предстояло просидеть никак не меньше сорока минут — чтобы «для начала повыпустить клаттуковский пар».

Глауен покорно сел.

— Но мне кажется, начальство хотело увидеть меня немедленно. Конечно, это лишь мое ощущение, но…

Хильда упрямо набычилась.

— Вашего имени в списке нет, а он занят. Разумеется, он уделит вам несколько минут, но где-то в течение дня. А пока вы тут сидите, можете подготовить свой материал так, чтобы он выглядел логичным и точным. Бодвин Вук не любит молодежи, которая мямлит, мнется и тратит впустую его драгоценное время.

— Разумеется, вы знаете его гораздо лучше, чем я. Но с другой стороны…

— Опять с другой стороны! Вот уж воистину понятие «терпение» не входит в набор добродетелей Клаттуков! — Хильда нажала кнопку селектора. — Здесь Глауен Клаттук, бегает по приемной взад-вперед, как загнанное животное. Хотите видеть его в таком состоянии?

Ответа Вука не было слышно, но брови Хильды поднялись и она надменно повернулась к просителю.

— Проходите — и немедленно. Он просто потрясен медлительностью, с которой вы ответили на его вызов.

Можно было считать, что на этот раз Глауену повезло — он прошел быстро и без потерь. Не ожидая следующего приглашения, он проскользнул за Хильдой и решительно толкнул дверь в кабинет.

Бодвин Вук вращался в кресле с высокой спинкой, что еще больше подчеркивало отсутствие у него величественной фигуры*. 4 Он приветствовал Глауена быстрым взмахом руки и указал на стул.

— Садись.

Глауен молча, как только что в приемной, сел.

Бодвин откинулся на спинку кресла и сложил руки на маленьком круглом животике. На лице, казалось, не было ни малейшего упрека за неудачную попытку своего сотрудника в таверне Штромы, хотя Вук никогда не забывал подобных промахов и ничего никому не прощал. Несколько секунд он изучал молодого человека из-под тяжелых опущенных век. Глауен терпеливо ждал. Он знал, что его начальник любит проверить выдержку подчиненных, считая, что такой тренинг всегда держит их в нужной рабочей форме. И Глауен не промахнулся.

— Итак, как я понимаю, у тебя есть некий матримониальный план.

— План есть, — согласился Глауен.

Бодвин криво усмехнулся.

— И вне всяких сомнений, ты уже сделал все необходимые приготовления?

Глауен растерянно посмотрел в непроницаемое лицо Вука.

— Да, все, что необходимо, но это такие мелочи.

— Пусть так, — Бодвин задрал лицо к потолку и заговорил тоном старого школьного учителя. — Бракосочетание — есть вещь, которая обросла тысячами мифов, и это совсем не так просто, как кажется. Как институт, оно предваряет собой всю историю гаеанской расы. Этой теме было посвящено много времени и усилий, как в теоретическом отношении, так и в практических изысканиях нескольких квадрильонов человеческих существ. Но правда и ныне заключается в том, что этот институт является относительно нелогичным и не поддается разумным объяснениям. Однако продолжает существовать. Например, барон Бодиссей указывал, что если бы не было института брака, эволюция не трудилась бы с такой любовью над дифференциацией полов.

Глауен молчал, не понимая, куда клонит начальство. Обычно, сотрудник, вызываемый в Бюро Б, да еще и на таком уровне, мог ожидать только получения строго секретного и ответственного задания. Глауен почувствовал себя неуверенно, ведь никогда еще Бодвин Вук не общался с ним в подобном стиле.