Четвертый вектор триады, стр. 66

— Ты не права, дочка, — каркал где-то рядом вкрадчивый, скрывающий зло мужчина, — я любил ее. Если я кого убил, так это того сумасшедшего эльфа. Но он погиб в честном бою с мечом в руках.

— Двадцать на одного — это ты называешь честным боем? Брат рассказал мне все. В том числе и то, как ты ударил мечом четырехлетнего ребенка! А потом… Потом ты насильно бросил свое семя в лоно оглушенной ужасом женщины, — мрачно и уже спокойно закончила девушка.

— Что знаешь ты, девственница, о силе страсти? — загремел, уже ничего не скрывая, мужчина. — Как можешь ты судить победителя, кровью добывшего вожделенную женщину?

— Не возжелай жену ближнего своего… не убий… — вдруг проговорила девушка бесцветным чужим голосом.

— Ага! — в мрачном восторге взвыл незваный отец. — Ты слышишь потустороннее! И ты ненавидишь семя, из которого произросла. О, какого внука родишь ты мне! Он будет талантлив, как я, и наполнен ненавистью, как ты и я вместе! Он сделает то, что не удалось мне!

Ментальный взор Летты наконец прояснился, и она увидела полупрозрачный силуэт затянутого в черное высокого мужчины, воздевшего руки к низкому потолку подземелья. Перед ним стояли двое. Темноволосая, невысокая девушка в коротком, видимо, гномьем плаще и стройный юноша с фигурой акробата и холодным прищуром карих глаз.

— У тебя только один путь разрушить его планы, — заговорил юноша, обращаясь к подруге. — Ты должна простить его. — Он ведь как раз и жаждет твоей ненависти. Пусть он не получит ее. Его удел — презрение и жалость. Он ведь добровольный больной. Калека. Он болен атрофией совести и воспалением души. Он жалок и не достоин даже ненависти. В позапрошлом году в порту Шолесума я познакомился с бродячим поэтом. Среди его стихов мне особенно запомнились такие строки:

Свое проклятье он кричит себе сам. Каждый день, каждым своим поступком. Не наше дело карать и ненавидеть. Наше дело любить. И тогда твой сын, выросший в любви, ничем не будет походить на одного из своих предков. У него ведь будет такая мама!

Они шагнули навстречу друг другу, руки их поднялись, замыкая плечи в двойной круг объятий. Глаза, истекающие светом, слились в долгом теплом взгляде одиноких сердец, нашедших наконец родственную душу. И во взгляде юноши почудилось Летте что-то бесконечно знакомое.

Скользнув в глубь его сознания, Летта ощутила неумолимую силу, сжавшуюся тигром, готовящимся к прыжку.

«Ты его прости, родная, а я отпущу ему грехи по-своему, — шептал он беззвучным ментальным лучом. — Приготовься!»

— А почему именно внука? — вдруг спросил человек в черном. — Он вполне может стать моим… СЫНОМ!!!

Бешеный взгляд юноши буквально ударил Летту. Она еще успела увидеть, как девушка зажимает ладонями уши и приседает, отворачиваясь к стене, а потом страшный звуковой разряд буквально разорвал пространство, и отброшенная на тысячу миль амазонка оглушенно сглотнула закипевшую розовой пеной слюну.

Слово эхом отдавалось в мозгу, и каждая клеточка тела затравленно скулила от первозданного ужаса.

«Что случилось?» — вторгся в сознание встревоженный голос Сана.

— Я нашла их, — не открывая глаз, ответила Летта. — Принцесса рыдает в изголовье умирающей эльфийки, а молодая колдунья в паре с лечителем драконов слегка повздорила со своим незваным отцом.

Слог 38

ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ

Лэйм

Подземелье замка короля Диабемского

Раннее утро

— Радуйся, эльфийский ублюдок, твоя сестричка сбежала! — Аромат гнилых зубов барона Ле Кампфа вполне соответствовал отвратительному букету запахов камеры пыток. — Это надо же, что она сделала с Колдуном и двумя десятками траскийцев? Маг никого не узнает, ходит под себя и агукает, как младенчик. И это не подмастерье какой-то, а Магистр Черной, Белой и Всякой магии, подлец и властолюбец, каких мало! Прямо жуть берет от ее способностей. Рыцари, правда, не агукают, но начисто забыли, кто они и откуда. Я уж тут, грешным делом, благодарю Господа, что не поддался уговорам и не потянул твою девку к себе на ложе. Может быть, и я бы щас штанишки пачкал? Или еще чего похуже?

Барон сморщил породистый нос, иссеченный сеткой капилляров.

— Хорошо, что она не знала о твоем близком соседстве! Небось жалеешь, а? Колдуну, кстати, давно пора было провалиться в Тартарары. Тут ведьмочка твоя мне услугу оказала, зачтется ей. Но знаешь, кто меня бесит? Наш цветочек Ее Высочество Принцесса! Уж как она у папеньки в ногах валялась! Просто не узнавал ее никто. Но ведь вымолила для тебя послабление! Отсечение головы! Прямо королевская милость! Вот твоего рыжего дружка будут убивать медленно.

Барон откинулся на спинку кресла и мечтательно прикрыл глаза.

— Сначала ему раздробят пальцы рук и ног. В лепешку. В этакое кровавое месиво. Ты, наверное, знаешь, как в таких случаях трескаются кости? Правильно. Вдоль. Они становятся острыми и восхитительно воняют, когда раны прижигают факелами. А то ведь истечет кровью раньше времени! А потом ему переломают все остальные кости. По одной, осторожно, специалисты у нас есть, ты уж не сомневайся. А вот когда ему отрежут язык и выжгут его поганые зенки, наступит твоя очередь. Господи, почему этот выживший из ума мозгляк так любит свою сумасбродную доченьку? — Барон встал и вплотную приблизил свое породистое красное лицо к лицу узника. — Не боишься? На сестру надеешься? Зря надеешься! Охрана на площади будет по высшему разряду. Уже послали за спецами в Аденом и Траск. Пусть только попробует дикарка магию свою применить! Живо скрутят — и на костер! Молчишь? Не веришь? Эх, как же подпортила нам принцесса! Но ничего! Казнь — одно, а следствие — другое! Думаю, в интересах государства тебя надобно пообломать. Здесь, в камере. А на площади тебе просто отрубят голову! — Мерзкая радость расплылась на баронской ряшке, как жирное пятно на затасканной скатерти. — Клиф! — Он повернулся к двери. — Не мог бы ты выдавить стон вот из этого гордеца? Но так, чтоб следы к концу недели были не слишком заметны?

Огромный детина с отталкивающим обезьяноподобным лицом медленно ощерил черные гнилые зубы.

— А че ж, вашество, могу. — Он медленно двинулся к пленнику, сжимая и разжимая громадные клешни рук.

Олег, поднявшись, пристально посмотрел ему в глаза. Из тусклых зрачков детины выглядывала застарелая ненависть тупого, некрасивого подростка к милым улыбчивым сверстникам.

Зависть.

Вот что вело по жизни тысячи подобных существ, не понявших своего рока, не смирившихся с необходимостью искупать былые прегрешения смирением и творчеством добра. Ведь что может быть выше великодушия, живущего в ущербном, исковерканном Кармой теле?

— Прости, брат, — тихо сказал Олег, и его нога метнулась хлестким броском к колену Клифа.

— Ах, чтоб тебя!.. — задавленно выдохнул палач, схватившись за подломившуюся от боли ногу. Не дожидаясь, когда он придет в себя, Олег рванул закованные руки вверх и подпрыгнул. Пятка правой ноги вошла в ключицу, и громкий хруст сломанной кости извлек неожиданно высокий визг из груди искалеченного палача.

После двух суток голодовки и ночных сквозняков всплеск активности дорого стоил отягощенному кандалами узнику. Дыхание участилось, предательский пот выступил на нахмуренном лбу.

Вдруг Олег уловил волну внушения, разлитую в воздухе и поймавшую барона в свою липкую сеть.

— Ага. — Ле Кампф задумчиво переводил взгляд с пленника на скулящего от боли Клифа. — Так ты не только на мечах драться горазд? А ежели я с тебя браслетики сниму, может, ты и повыше прыгнешь?

— Была мне охота для вашего удовольствия людей бить. — Олег сморщился от брезгливой жалости. — Вот за свободу я бы поборолся. — Он никак не мог понять, откуда пришла нежданная помощь, но явственно ощущал изменение настроения толстого, пресыщенного садиста.