Домой возврата нет, стр. 158

Женщина перевела дух и прислонилась к Джорджу. Они все как-то обмякли, словно лишились последних сил. Медленно прошли по перрону, поднялись в вагон.

Зловещее напряжение кончилось. Пассажиры лихорадочно заговорили, все еще вполголоса, но с явным облегчением. Маленькая блондинка высунулась из окна коридора и обратилась к усатому полицейскому, который все еще стоял у вагона.

— Вы… вы его не отпустите? — нерешительно, почти шепотом спросила она. — Вы… вы оставите его здесь?

Он равнодушно на нее посмотрел. И по грубому лицу лениво расплылась гнусная ухмылка. Он кивнул — не торопливо, самоуверенно и самодовольно, как насытившийся обжора.

— Ja [42], — сказал он. — Er bleibt [43]. — И, легонько покачивая головой, прибавил: — Geht nicht [44].

Да, бедняга попался. У дальнего конца перрона вдруг раздался пронзительный свисток бельгийского паровоза. Предостерегающе крикнул проводник. По всем вагонам захлопали двери. Поезд медленно тронулся. Прополз мимо того бедняги. Да, еще как попался. Полицейские обступили его со всех сторон. Он все протестовал, теперь уже размахивая руками. А четверо в полицейских мундирах молчали. Им незачем было говорить. Ведь он у них в руках. Они только стояли и смотрели на него, и на лице каждого чуть заметна была ленивая, гнусная ухмылка. Поезд катился мимо, и теперь они смотрели на пассажиров, а те, стоя у окна в коридоре, тоже смотрели на полицейских и в их взглядах, в этой гнусной, ленивой ухмылке читали их наглые, оскорбительные мысли.

А пойманный человечек… посреди лихорадочных попыток что-то объяснить он вдруг запнулся. Когда мимо катился вагон, в котором он прежде ехал, он поднял побелевшее лицо и полные ужаса глаза, и на миг отчаянная мольба замерла у него на губах. Прямо, в упор он посмотрел на своих недавних попутчиков и они — на него. И во взгляде этом была вся безмерность смертной муки человеческой. Джордж и остальные почувствовали себя словно раздетыми, пристыженными, виноватыми. Все почувствовали, что прощаются не с каким-то одним человеком; а с человечеством; не с несчастным незнакомцем, не со случайным попутчиком, а со всем родом людским; и не просто безымянная песчинка исчезает позади, а скрывается из глаз лик брата.

Поезд прошел мимо, все набирая скорость, — и вот они потеряли его навсегда.

44. Путь без возврата

— Да, — сказал Адамовский Джорджу, — таков печальный конец нашего путешествия.

Джордж молча кивнул. Потом все трое вернулись в купе и заняли свои прежние места.

Но здесь стало теперь как-то незнакомо и пусто. Словно зиял пугающий провал… Человечек оставил здесь пальто и шляпу: за своими страданиями он про них забыл. Адамовский поднялся, взял вещи и хотел отнести проводнику, но женщина остановила его.

— Посмотрите-ка сперва в карманах, — сказала она. — Может, там что-нибудь есть. А вдруг… — быстро, нетерпеливо прибавила она, пораженная внезапной мыслью, и докончила шепотом: — Вдруг он оставил там деньги.

Адамовский проверил карманы пальто. В них не оказалось ничего достойного внимания. Он покачал головой. Женщина принялась шарить под подушками сидений, поглубже засовывала руки по краям.

— Очень может быть, что он спрятал деньги здесь, — сказала она. И возбужденно, почти радостно засмеялась. — Вдруг мы все разбогатеем!

Молодой поляк покачал головой.

— Если бы и спрятал, их бы все равно нашли. — Он помолчал, посмотрел в окно и сунул руку в карман. — Похоже, мы уже в Бельгии, — сказал он. — Вот ваши деньги. — И он вернул ей ее двадцать три марки.

Она взяла их, положила в сумочку. Джордж все еще держал в руке десять марок маленького Брюзги и смотрел на них. Женщина подняла глаза, поглядела на него и быстро, ласково сказала:

— Да вы совсем расстроились! У вас такое огорченное лицо!

Джордж спрятал деньги.

— Я чувствую себя так, будто у меня в кармане плата за убийство, — сказал он.

— Нет, — возразила женщина. С улыбкой наклонилась к нему и ободряюще положила руку ему на плечо. — Это не плата за убийство, просто — еврейские деньги! — прошептала она. — Не беспокойтесь. У него их еще сколько угодно!

Джордж встретился глазами с Адамовским. Оба были мрачны.

— Таков печальный конец нашего путешествия, — негромко, почти про себя повторил Адамовский.

А женщина все говорила, говорила, — пыталась рассеять их уныние, пыталась забыться. Попробовала даже смеяться, пошутить…

— Уж эти евреи! — воскликнула она. — Если б не они, никогда бы ничего подобного не было! Это они во всем виноваты. Надо же Германии себя защитить. Евреи вывезли из страны все деньги. Тысячи евреев удрали и увезли с собой миллионы марок. А мы спохватились только теперь, когда уже поздно! Очень печально, что иностранцы все это видят… что им приходится переживать такие неприятные минуты… это производит плохое впечатление. Они ведь не понимают, чем это вызвано. Но во всем виноваты евреи! — прошептала она.

Никто не отозвался, и женщина продолжала — настойчиво, взволнованно, горячо, стараясь всех убедить. Но, кажется, больше всего она силилась убедить самое себя, словно всем, что было в ней немецкого, всей своей преданностью родине пыталась сейчас извинить и оправдать нечто такое, что переполняло ее душу горем и жгучим стыдом. Она говорила, смеялась, а в голубых ее глазах была печаль и тревога. И наконец она сдалась и умолкла. Настала тягостная тишина. Потом сумрачно, негромко женщина сказала:

— Должно быть, он отчаянно хотел вырваться за границу.

Теперь они припомнили все, что он говорил, все, что делал за время пути. Вспомнили, как он нервничал, поминутно открывал и закрывал дверь купе, то и дело вставал и принимался шагать по коридору. Говорили о том, как подозрительно и недоверчиво он оглядел всех, когда впервые вошел в купе, и как горячо попросил Адамовского поменяться с ним местами, когда тот уходил с Джорджем в вагон-ресторан. Помянули и его объяснения насчет билета, как он хотел купить билет от границы до Парижа. Все это, каждый его поступок, каждое слово и движение, которые казались такими обыденными или (думалось им тогда) просто-напросто выдавали дурной нрав, теперь наполнились новым и страшным значением.

— Но эти десять марок! — под конец воскликнула женщина, обернувшись к Джорджу. — Раз у него было столько денег, чего ради он дал вам эти десять марок? Это же нелепо! — возмущалась она. — В этом же не было никакого смысла!

Да, конечно, смысла никакого, разве что бедняга хотел их отвлечь, чтоб не заподозрили истинных его намерений. Так предположил Адамовский, и женщину это как будто убедило. Но Джорджу подумалось, что их попутчик скорее всего просто обезумел от нервного напряжения и страха и, уже не в силах рассуждать трезво, действовал вслепую, наобум, повинуясь минутному порыву. А как оно было на самом деле, они не знали. И уже никогда не узнают.

Джордж все еще маялся, раздумывая, как бы вернуть владельцу десять марок. Женщина сказала, что назвала ему свою фамилию и дала свой парижский адрес — если ему потом все-таки разрешат уехать, он сможет ее там найти. Тогда и Джордж дал ей свой парижский адрес для передачи их бывшему попутчику, если от него будут какие-нибудь вести. Она обещала, но все они понимали, что никаких вестей от него уже не будет.

День клонился к вечеру. Теперь их окружала Бельгия. Поезд петлял меж очаровательных романтических холмов и рощ. В косых лучах предзакатного солнца казалось — вокруг теснятся таинственные непроходимые леса и мерцают прохладные темные воды.

Граница давно осталась позади, но женщина все еще задумчиво, тревожно глядела в окно и, заслышав проходящего по коридору проводника, окликнула его и спросила: правда ли они уже в Бельгии? Да, конечно, заверил он. Адамовский отдал ему пальто и шляпу прежнего попутчика, объяснил что к чему. Проводник кивнул, взял вещи и удалился.