Костры амбиций, стр. 66

За рулем — ирландский детектив Мартин, рядом с ним — его напарник, еврейский детектив Гольдберг, а Крамер на заднем сиденье и ровно посредине, так что ему виден спидометр. Едут по скоростному шоссе Майора Дигана в сторону Гарлема на приличной ирландской скорости шестьдесят пять миль в час.

Для Крамера Мартин — прежде всего типичный ирландец. Он вспомнил, где увидел его в первый раз. Это было вскоре после его поступления на работу в Особо опасный отдел. Его направили на место преступления на Сто пятьдесят вторую улицу Ист-Сайда, где в автомобиле, на заднем сиденье, был застрелен человек. Автомобиль оказался «кадиллак седан де Билль». Одна задняя дверца была распахнута, и возле нее стоял следователь, небольшого росточка, поджарый и легкий, голова на тонкой шее, слегка асимметричное, худое лицо и глаза добермана пинчера. Следователь Мартин. Следователь Мартин при его появлении тороватым жестом метрдотеля указал на внутренность машины, Крамер заглянул, и зрелище, которое ему представилось, оказалось таким, что слова «застрелен на заднем сиденье автомобиля» даже отдаленно не могли выразить этой жути. Убитый был тучный мужчина в пестро-клетчатом пиджаке. Он сидел в машине, обеими руками держась за колени, будто вздергивая штанины, чтоб не помялась стрелка. А под подбородком у него ярко алело нечто вроде кумачового нагрудника. И не было двух третей головы. А заднее стекло «кадиллака» было заляпано, будто кто-то швырнул в окно томатную пиццу. Алый нагрудник — это была артериальная кровь, выхлеставшая фонтаном из разорванной шеи. «Черт! — отшатнулся Крамер. — Видал? Надо же!.. Полная машина кровищи!» На что Мартин ответил: «Ну испортили, к ядреной матери, денек человеку». Крамеру сначала послышалось в этой реплике осуждение: нечего было расклеиваться. Но потом он понял, что Мартину только того и надо — велика ли радость угощать новичка крепким кровавым вином бронкского разлива, если человек даже не расклеивается? С тех пор Крамер старался по мере возможности на месте преступления держаться по-ирландски.

Напарник Мартина Гольдберг был в два раза крупнее, здоровенный такой окорок, на голове — шапка курчавых волос, под носом — усы с обвислыми концами по углам рта, могучая шея. Мартины бывают ирландцы, а бывают евреи. Как Крамеры бывают евреи, а бывают немцы. Но за всю историю человечества не было Гольдберга — нееврея. За исключением разве что вот этого. Похоже, что, работая на пару с Мартином, он успел тоже переродиться в ирландца.

Мартин за рулем слегка повернул голову, обращаясь к Крамеру, сидящему сзади:

— Я поверить себе не могу, что еду в Гарлем слушать эту задницу. Добро бы еще по агентурной наводке, это бы другое дело. Но как он, сука, сумел дотянуться до Вейсса?

— Понятия не имею, — равнодушно пожал плечами Крамер, показывая этим тоном, что он тоже свой малый и тертый калач и понимает, что дело, по которому их послали, — типичная бодяга. А в действительности он все еще переживает вчерашний триумф. Герберт 92-Икс был повергнут. А Шелли Томас взошла в зенит, ослепительная, как солнце. — Вроде бы Бэкон позвонил Джозефу Ленарду. Знаете Ленарда? Черный депутат.

Он сразу же почувствовал, что для разговора с Мартином и Гольдбергом «черный» звучит чересчур деликатно, интеллигентно, чересчур либерально. Но никакого другого слова употребить не решился.

— Угу, знаю, — отвечает Мартин. — Тоже тот еще тип.

— Я только так говорю, предположительно, — объясняет Крамер. — У Вейсса выборы в ноябре, и если Ленард попросит оказать ему любезность, он ему окажет любезность. Ему нужна, он считает, поддержка черных. На предварительных выборах против него баллотируется Сантьяго, пуэрториканец.

Гольдберг презрительно фыркнул.

— Мне нравится, как они говорят: «поддержка». Можно подумать, там существует какая-то организация. Просто смех один. В Бронксе не умеют организовать даже чашку кофе. И то же самое в Бедфорд-Стайвесенте. Я работал в Бронксе, в Бедфорд-Стайвесенте и в Гарлеме. В Гарлеме немного все же больше соображают. В Гарлеме если взять какого-нибудь охламона и сказать: «Слушай, можно сделать вот так, а можно эдак, так отделаешься дешево, а эдак — попотеешь, решай сам», они хотя бы поймут, о чем речь. А в Бронксе и Бедфорд-Стайвесенте и думать не моги. Бед-Стай хуже всего. Там ты с самого начала по уши в дерьме. Точно, Марти?

— Угу, — безразличным тоном отвечает Мартин. Хотя Гольдберг и пользовался неопределенно-личными оборотами, но Мартин не склонен обсуждать полицейские проблемы. — Значит, Бэкон позвонил Ленарду, а Ленард позвонил Вейссу. И что дальше?

— Мать этого парнишки Лэмба, она работает на Бэкона или раньше работала, — объясняет, что знает, Крамер. — Она заявила, что располагает сведениями о том, как было дело с ее сыном, но у нее на руках ворох штрафных автомобильных талонов, и уже выписан на нее ордер, поэтому она не решается идти в полицию. Ну и сговорились: Вейсс аннулирует ордер и назначает ей рассрочку на оплату штрафов, а она передает нам сведения, но только непременно в присутствии Бэкона.

— И Вейсс на это идет.

— Именно.

— Красота.

— Вы же знаете Вейсса, — говорит Крамер. — У него одно на уме: что он — еврей и должен переизбираться в округе, где население на семьдесят процентов — негры и пуэрториканцы.

— У вас имели когда-нибудь дело с этим Бэконом? — спрашивает Гольдберг.

— Нет.

— Лучше сними часы, перед тем как зайти в помещение. Этот хрен собачий — паразит и вор.

— Я об этом и думаю, Дейви, — говорит Мартин. — Где тут денежный интерес? Непонятно. Но что в основе — корысть, это как пить дать. — И спрашивает у Крамера:

— Не приходилось слышать про Коалицию по трудоустройству «Открытые двери»?

— А как же.

— Тоже Бэкона затея. Заявляются в рестораны и требуют рабочие места для меньшинств. Посмотрел бы ты, какую хренову свалку они устроили на Ган-Хиллроуд. Там в долбаном ресторане и так ни одной белой рожи. Непонятно, о каких меньшинствах они хлопочут, разве что о своих амбалах с обрезками железной трубы в руке, тоже меньшинство, так сказать.