Костры амбиций, стр. 204

Демонстранты исчезли так же внезапно, как появились. Грозить убийством тоже перестали. Вот надолго ли? Теперь Шерману приходилось соразмерять страх смерти с угрозой разорения. Он пошел на компромисс. Через два дня после демонстрации сократил количество телохранителей до двух: одного оставил в квартире и одного в доме родителей.

И тем не менее деньги текли ручьем, он просто истекал ими! Двое телохранителей на круглосуточной вахте — это двадцать пять долларов в час на человека, в сумме 1200 в день и 438000 в год — хлещут, как кровь из жил!

Еще двумя днями позже, собравшись с духом, он решил выполнить обещание, которое дал Джуди чуть ли не месяц назад, — пойти с ней вместе на обед к ди Дуччи.

Верная слову, Джуди делала все, что могла, чтобы ему помочь. Любовь в программу помощи не входила, что тоже соответствовало данному ею слову. Так два подрядчика бывают вынуждены работать вместе, когда у каждого не хватает ресурсов… Что ж, это лучше, чем ничего, видимо… И вот в таком расположении духа они вдвоем планировали свое возвращение в свет.

Теоретической основой (товарищества «Мак-Кой и Мак-Кой») служило предположение, что длинная статья, опубликованная в «Дейли ньюс», сработавшим на Киллиана Фланнаганом, все дело Мак-Коя исчерпывающе объясняет. Стало быть, зачем прятаться? Не лучше ли вернуться к нормальной жизни и сделать это как можно более прилюдно?

Но так ли их поймет le monde, точнее, светская чета ди Дуччи? С ди Дуччи, впрочем, кое-какой шанс у них все же был. Сильвио ди Дуччи, с двадцати одного года живший в Нью-Йорке, был сыном итальянца — изготовителя тормозных колодок. Его жена Кейт родилась и выросла в Калифорнии, в городе Сан-Марино; Сильвио был у нее третьим богатым мужем. Джуди с ней познакомилась, когда в качестве дизайнера декорировала (или, как у них принято говорить, «делала») их квартиру. Теперь нужно было вести себя осмотрительно, и она позвонила, выразив готовность воздержаться от участия в званом обеде.

— И думать не смейте! — сказала в ответ Кейт ди Дуччи. — Я на вас очень рассчитываю.

Это чрезвычайно взбодрило Джуди. У нее даже лицо стало другим. А вот Шерману было безразлично. Слишком он был подавлен, слишком изверился, чтобы радоваться дружелюбию какой-то Кейт ди Дуччи. Джуди он сказал только:

— Ладно, поживем — увидим.

Телохранитель из квартиры, Оккиони, съездил на семейном универсале к родителям за Джуди и вернулся на Парк авеню за Шерманом. Поехали на Пятую авеню к ди Дуччи. Шерман, вытащив из-за пояса револьвер обиды, приготовился к худшему. У ди Дуччи и у Бэвердейджей собирались одни и те же люди (та же вульгарная компания, в которой настоящих коренных нью-йоркеров днем с огнем не сыщешь). Еще в те дни, когда его респектабельность была вне подозрений, Бэвердейджи устроили ему ледяной прием и не захотели с ним знаться. Собрав в один кулак всю свою грубость, невоспитанность, хитрость и светский лоск, интересно, что они с ним сделают на этот раз? Себе он говорил, что ему уже давно безразлично, одобряют его или осуждают. Он намеревался, то есть они — товарищество «Мак-Кой и Мак-Кой» — намеревались всего лишь показать миру, что раз греха на них нет, то и жить им можно нормальной жизнью. Только он сильно опасался, что из этого показа ничего не выйдет и кончится дело безобразной сценой.

В прихожей у ди Дуччи того сверкания, которое слепило и преследовало гостей у Бэвердейджей, не было вовсе. Вместо характерных для Рональда Вайна хитрых комбинаций материалов — шелка с дерюгой, позолоченного дерева с обивочной тесьмой и так далее, у ди Дуччи все выдавало слабость Джуди к торжественному и величественному: мрамор, пилястры с каннелюрами, массивные классические карнизы. Но и здесь все было из другого века (в данном случае из восемнадцатого), и гости также разобрались на группы — по несколько «ходячих рентгенограмм», «лимонных конфеток» и мужчин в темных галстуках; те же ухмылки, тот же хохоток, те же трехсотваттные взоры, те же высокопарные словеса и неустанная — тра-та-та-та — трескотня разговоров. Короче — улей. Улей! — именно улей! Знакомое жужжание окружило Шермана, но оно уже не отдавалось в нем трепетом. Он слушал, каждую секунду ожидая, что его позорящее присутствие прервет гул этого улья на полуслове, полуухмылке, полусмешке.

От группы гостей отделилась истощенная женщина и, улыбаясь, пошла к ним… Истощенная, но какая красавица!.. Лица красивее он не видывал в жизни… Пепельно-золотистые волосы убраны назад. Высокий лоб, лицо белое и гладкое как фарфор, огромные живые глаза и губы, тронутые чувственной — нет, более того, манящей улыбкой. Откровенно манящей! Когда она коснулась его руки, он ощутил, как в нем шевельнулось желание.

— Джуди! Шерман!

Джуди и эта женщина обнялись. Совершенно искренне Джуди сказала:

— Ах, Кейт, какая вы добрая! Вы просто чудо.

Кейт ди Дуччи просунула руку Шерману под локоть и привлекла его к себе, так что втроем они образовали сандвич: Кейт ди Дуччи между двумя Мак-Коями.

— Вы не только добрая, — присовокупил Шерман. — Вы к тому же еще и смелая.

И тут же сам заметил, что заговорил интимным баритоном, которым пользовался, когда затевал ту игру, что стара как мир.

— Не говорите глупостей! — решительно возразила Кейт ди Дуччи. — Если бы вы не пришли, я бы очень, очень обиделась. Пойдемте-ка, я вас кое с кем познакомлю.

Шерман с беспокойством отметил, что она повела их к живописной группе разговаривающих, где доминировала высокая барственная фигура Наннели Войда, романиста, который был и у Бэвердейджей. «Ходячая рентгенограмма» и двое мужчин в синих костюмах, белых рубашках и синих галстуках лучились светскими улыбками, глядя в рот великому писателю. Кейт ди Дуччи представила вновь прибывших, затем увела Джуди из прихожей в салон.

Шерман затаил дыхание, приготовясь к афронту или, в лучшем случае, к остракизму. Но нет, все четверо расточали щедрые улыбки.

— А, Мак-Кой, — произнес Наннели Войд, — должен вам сказать, я не раз, не раз за последние несколько дней о вас думал. Добро пожаловать в легион отверженных… Ведь вас уже изрядно потрепали плодовые мушки.