И явилось новое солнце, стр. 22

Признаюсь, однако, что я поддался этому искушению, как поддавался многим другим. Я забавлялся и позабавился еще больше, когда Сидеро, очевидно надеясь поставить меня в безопасное место, сформировал арьергард, приказав мне возглавить его.

Отданные мне под начало матросы явно входили в число тех, на кого он меньше всего мог бы положиться, когда наше разномастное войско вступило бы в бой. Из десяти шестеро были женщины, куда более хрупкие и менее мускулистые, чем Гунни. Трое из четырех мужчин оказались низкорослыми и если не старыми, то по меньшей мере давно уже миновавшими расцвет своих сил; я был четвертым, и только у меня имелось оружие, более внушительное, чем рабочий нож или стальной лом. По приказу Сидеро мы шли – не могу сказать «маршировали» – в десяти чейнах от главного корпуса.

Будь моя воля, я бы возглавил строй своих подчиненных, поскольку считал, что каждый бедняга, желающий дезертировать, имеет на то полное право. Но я не мог: переменчивые цвета и формы, зыбкое освещение корабельных переходов все еще сбивали меня с толку. Я сразу же потерял бы Сидеро и основной отряд. Выбрав меньшее из зол, я поставил самого крепкого на вид моряка перед собой, сказал ему, какое расстояние надо выдерживать, и позволил остальным тянуться за нами, если они захотят. Сам же стал строить догадки, дадут ли нам хотя бы знать, если основные силы встретятся с врагом.

Они разминулись, и мы сразу же об этом узнали.

Взглянув в сторону нашего проводника, я вдруг увидел, как некто, выскочивший невесть откуда, метнул многолезвийный нож и бросился к нам мощными прыжками тилакосмила.

Я не помню боли в обожженной руке, но она, должно быть, сковала мои движения. Когда я вынул пистолет из кобуры, рыскун уже стоял над телом несчастного матроса. Я не увеличивал мощь заряда, наверно, это сделал Сидеро; поток энергии, ударившей по рыскуну, разорвал его в клочья, и куски расчлененного тела разлетелись, словно искры фейерверка.

Времени ликовать не было; тем более не хватало времени помочь нашему проводнику, который лежал у моих ног, орошая нож-гидру рыскуна своей кровью. Едва я наклонился, чтобы посмотреть на его рану, как еще двое рыскунов появились из прохода. Я выстрелил пять раз подряд так быстро, как только успевал нажимать на курок.

Огненный шар, вырвавшийся из чьего-то контуса или боевого копья, загудел сзади, как гигантская печь, разбрызгивая голубое пламя вдоль переборок, и я, развернувшись, бросился бежать, насколько позволяла мне хромая нога, подгоняя перед собой уцелевших матросов, и не останавливался, пока мы не оказались в полутораста элей от прежнего места. По пути мы слышали, как рыскуны добрались до тыла нашего главного корпуса.

Трое погнались за нами. Я подстрелил преследователей и раздал их оружие – два копья и алебарду – матросам, которые заявили, что знают, как с ними обращаться. Мы протиснулись мимо дюжины с лишним трупов – и рыскунов, и людей Сидеро.

И тут позади послышался свист мощного ветра, едва не содравшего рваную рубашку с моей спины.

14. КРАЙ ВСЕЛЕННОЙ

Матросы оказались умнее, чем я, сразу надев свои ожерелья. Я же так и не понял, что произошло, пока не увидел их.

Недалеко от нас выстрел из какого-то смертоносного оружия проделал дыру в обшивке коридора, и весь воздух, который был в этой части корабля, устремился наружу, в пустоту. Надев свое ожерелье, я услышал стук закрывающихся огромных дверей и гулкий грохот, похожий на бой боевых барабанов титанов.

Когда я схватился наконец за ожерелье, отток воздуха уже почти прекратился, хотя я еще слышал его свист и видел бешеные смерчи пыли, взметавшиеся вверх, как праздничные ракеты. Теперь вокруг меня плясал только легкий ветерок.

Осторожно пробираясь вперед, – ибо в любой момент можно было наткнуться на новых рыскунов, – мы нашли зияющую брешь. Здесь, подумалось мне, как нигде, я смогу разобраться в строении корабля и узнать что-нибудь о его устройстве. Однако ничего у меня не вышло. Сломанное дерево, искореженный металл и разбитый камень торчали тут вперемешку с материалами, неизвестными на Урсе, твердыми и гладкими, как слоновая кость или агат, но совершенно невообразимых цветов или же вовсе бесцветными. Другие напоминали полотно, хлопок или грубую шерсть неведомых животных.

За этой разрушенной слоистой оболочкой ждали молчаливые звезды.

Мы потеряли связь с основным отрядом, но было ясно, что брешь в обшивке корабля нужно заделать как можно скорее. Я дал знак восьмерым уцелевшим из прежнего арьергарда следовать за мной, надеясь, что, выбравшись на палубу, мы найдем там матросов из команды за починкой.

На Урсе мы не смогли бы пробраться сквозь пробитые этажи; здесь это было легко. Требовалось лишь осторожно прыгать, хватаясь за какой-нибудь гнутый металлический прут или стойку, и прыгать снова – покрывая по этажу с каждым прыжком, что в любом другом месте показалось бы безумием.

Мы выбрались на палубу, но поначалу – без видимых результатов; она была столь же безлюдна, как ледяная равнина, которую я некогда обозревал из самых верхних окон Последней Обители. Через нее тянулись огромные тросы; некоторые из них вздымались словно колонны, еще удерживая далеко наверху обломок мачты.

Одна из женщин подняла руку и указала на другую мачту, в нескольких лигах от нас. Я проследил глазами, но сперва не заметил ничего, кроме чудовищного сплетения парусов, ярдов и линей. Затем я увидел слабую фиолетовую вспышку, исчезающую среди звезд, и, с другой мачты, ответную вспышку.

Потом произошло нечто столь странное, что какое-то время я не верил своим глазам, гадая, не грежу ли я наяву. Мельчайшая серебряная крапинка в нескольких лигах над нашими головами, казалось, начала приближаться и очень медленно расти. Я, несомненно, наблюдал падение; но предмет падал вне атмосферы, не подвластный колебаниям воздуха, и под влиянием притяжения столь слабого, что его падение оборачивалось не более чем плавным спуском вниз.

До того я вел своих матросов. Теперь они увлекали меня за собой, забравшись на снасти обеих мачт, пока я стоял, очарованный этим невероятным серебряным пятном. Через мгновение я остался один и смотрел, как люди моей бывшей команды, словно стрелы, разлетаются от троса к тросу, время от времени постреливая из своих ружей. Я же по-прежнему стоял в нерешительности.

Одна мачта, подумал я, наверняка захвачена мутистами, другая – экипажем. Подняться не на ту мачту означает гибель.

Новая серебряная крапинка последовала за предыдущей.

Обрыв одного паруса мог быть случайным, но обрыв двух подряд – только намеренным вредительством. Если уничтожить определенное число мачт и парусов, корабль никогда не доберется до места назначения, а желать этого могла только одна сторона. Я прыгнул к снастям той мачты, с которой опадали паруса.

Я уже писал, что палуба напоминала ледяную равнину мастера Эша. Теперь, в полете, я разглядел ее лучше. Воздух все еще вырывался из дыры, где раньше возвышалась мачта; извергаясь из чрева корабля, он становился видимым гигантским призраком, сверкающим миллионами огоньков. Эти огоньки опадали, медленно летели вниз словно снег, – хотя не медленнее, чем падал бы человек, – покрывая мощную палубу белым блестящим слоем инея.

И снова я стоял у окна мастера Эша и слышал его голос: «То, что ты видишь, – последнее оледенение. Сейчас поверхность солнца тусклая, но скоро вспыхнет ярким пламенем. Правда, само солнце сожмется, отдавая меньше энергии окружающим мирам. В конечном счете, если представить, что кто-то придет и встанет на льду, он увидит только очередную яркую звезду. Лед, на котором он будет стоять, – не тот, что ты видишь перед собой, а будущая атмосфера этого мира. И так будет продолжаться в течение очень долгого времени. Возможно, вплоть до заката дня вселенной».

Мне показалось, что он снова рядом. Даже когда близость снастей заставила меня очнуться, мне чудилось, что он летит бок о бок со мной и слова его отдаются в моих ушах. Он пропал в то утро, когда мы вышли по ущелью к Орифии и я хотел взять его с собой к Пелерине Маннеа; лишь на корабле я понял, куда он девался.