Волшебный поцелуй, стр. 68

Как бы ни хотелось Джеффри принять хорошую ванну, он считал, что времени у него хватит лишь на то, чтобы умыться и обтереться влажной губкой. Ванны требовали не только мышцы, все еще болевшие после единоборства в тумане, но и воспоминания о радостных минутах, проведенных с Рейлин. Сколько раз он мечтал о том, чтобы все это повторилось, и ради одного лишь удовольствия видеть ее обнаженное тело, чувствовать ее рядом с собой готов был броситься к ее ногам. Но кажется, впереди их ждало еще множество совместных купаний.

Пока Джеффри мылся, Рейлин достала его одежду. Она присела перед комодом, чтобы вытащить носки, когда, случайно бросив взгляд в сторону трюмо, увидела мужа перед зеркалом совсем нагого и с бритвой в руках. Раньше этот ракурс неизменно вызывал у нее восхищение, но теперь она была озадачена еще одним вопросом.

— И долго ты собираешься разглядывать меня? Смотри, добьешься того, что я не смогу влезть в брюки.

— Скажи, ты мог бы сравнить себя с другими мужчинами? Джеффри недоуменно поднял бровь:

— Почему ты спрашиваешь?

— Из любопытства.

Рейлин поставила ногу на табурет, чтобы расправить чулок, — она не чувствовала никакого смущения, решив обсудить с Джеффри его мужские достоинства. Во время любовных игр он без смущения показывал ей, в каких местах ее ласки наиболее ему приятны или, по мере того как их близость росла, те места, в которых она была наиболее чувствительна к стимуляции.

— Итак, ты мне скажешь?

— Я никогда не сопоставлял свои размеры с размерами других мужчин, — со смешком ответил он. — Мне это неинтересно.

Джеффри закончил бритье и промокнул лицо влажной салфеткой, а затем, взглянув на Рейлин и заметив в ее глазах недовольный огонек, сдался.

— Ладно, дорогая, я расскажу тебе то, что знаю. Словно ребенок, требующий сказку перед сном, Рейлин присела на край стула и стала ждать. Джеффри, не удержавшись, засмеялся: уж очень забавное зрелище она представляла. Поза примерной девочки никак не вязалась с нарядом, состоявшим из одной полупрозрачной рубашки с вырезом почти до сосков.

— Если бы Густав мог видеть тебя сейчас, он умер бы от зависти!

— О, не упоминай имя этого негодяя. Ну же, я жду.

— Да уж вижу, моя сладкая, — сказал Джеффри и вздохнул. — Когда я был подростком, мне приходилось выслушивать немало насмешек во время купания нагишом. Мы раскачивались над водой на веревке, привязанной к одной из веток дерева, росшего у реки, и соревновались, кто прыгнет дальше. У некоторых из нас копье было больше средних размеров, и в связи с этим высказывалось немало шутливых предположений о том, как можно использовать то, что имелось в избытке, если веревка оборвется. Мне, в частности, предлагалось залезть на дерево и свесить свое достояние в виде веревки. Веселье моих товарищей было столь же бурным, как и их воображение, поскольку они бились об заклад, что, раз наши члены обладали гибкостью и растяжимостью, с ними любой мог бы запрыгнуть дальше, чем с веревкой.

— И тебе не было стыдно? Джеффри, ухмыляясь, потер щеку.

— Учитывая, что кое у кого то, что в штанах, не больше затычки для горшка, я особенно по этому поводу никогда не расстраивался. По крайней мере с девочкой меня ни разу никто не спутал.

— Мне нравится, как ты выглядишь.

— Я не думаю, что твои слова следует рассматривать как предложение заняться сексом, или все же я ошибся? В конце концов я мог бы придумать какое-то извинение для нашего опоздания.

— Наша кровать скрипит так сильно, что все поймут, отчего мы опоздали.

Джеффри в ответ расхохотался:

— Что же делать! Остается только дождаться, когда мы приедем домой, где кровать не скрипит. Тогда я буду держать тебя в постели до тех пор, пока ты не станешь молить о пощаде.

Рейлин просияла:

— Обещаешь?

— Даю слово.

Глава 21

Густав Фридрих стремительно шагал по улице, не замечая никого, кому выпало несчастье попасться ему на пути. Его круглое лицо побагровело от усилий, дыхание сбилось, но он не чувствовал усталости и всю дорогу проклинал безмозглых людей, живущих в этом гнусном городе, и вообще весь мир. При этом ему не приходило в голову, что во многом благодаря жизнелюбию горожан, их страсти к красивым вещам процветает его, Фридриха, контрабандный бизнес и приумножается его богатство. Он просто не мог не презирать людишек, которые предпочитают удовольствия и простые радости жизни сколачиванию состояния, ну а тех, за кем признавал деловую хватку, просто ненавидел. Особую антипатию Густав питал к шерифу Таунсенду. Если бы не шериф, Рейлин сейчас уже давно принадлежала бы ему. Никогда еще у него не было такой женщины: утонченной, элегантной, чистой. Фридрих был сыт по горло продажными девками, готовыми на все ради звонкой монеты. Те из них, которыми он пытался воспользоваться, не вызывали у него ничего, кроме крайнего раздражения, с криком и проклятиями он гнал их прочь от себя.

С Рейлин все было бы по-другому. При одной мысли о том, как он уложит ее в постель, Фридрих ощущал вожделенное шевеление за ширинкой, то самое, которое не в силах были вызвать многочисленные продажные женщины. При всех своих несомненных достоинствах Рейлин была к тому же молода и неопытна, а значит, такому мужчине, как Фридрих, не составит труда приструнить ее, если потребуется.

Правда, неутоленная страсть к Рейлин уже стала причиной его увечья; теперь он даже в зеркало не мог смотреть на себя без злости и обиды. Одноруким его сделал Джеффри Бирмингем, ненависть к которому росла в нем день ото дня. Бирмингем на пару с шерифом словно специально издевались над Фридрихом: тот, кому давно пора бы болтаться на виселице, как ни в чем не бывало разгуливал по городу, а служитель Фемиды словно уснул на своем посту!

Погруженный в свои невеселые мысли, Фридрих свернул в темный переулок, чтобы сократить путь к перекрестку, на котором его должен был ждать наемный экипаж, и не заметил, как следом за ним, предварительно переглянувшись, свернули два матроса. Расстояние между противоположными домами становилось все уже, пока ширина улицы не стала такой, что двоим не разойтись. И тут вдруг совершенно внезапно Фридриха схватили за здоровую руку и швырнули лицом на кирпичную стену. Сначала он увидел кровь, капавшую из носа, затем почувствовал сильнейшую боль. Фридрих пытался повернуть голову, чтобы увидеть лица нападавших, но напрасно: кто-то крепко держал его за затылок.

— Что это значит? — рявкнул он.

— Выкладывай денежки, сударь, не то перережу горло! — с леденящим душу спокойствием ответил голос из-за спины.

В подтверждение серьезности своих намерений грабитель поднес к шее Фридриха острый клинок и полоснул по горлу так, что из надреза закапала кровь.

Второй матрос не стал терять времени на пустые угрозы и приступил прямо к делу: опустившись на корточки рядом с жертвой, он сначала обшарил его карманы, а затем, не найдя достаточно монет, стал рыскать под сюртуком. Нащупав уплотнение в области талии, грабитель вытащил еще один острый нож и подрезал подтяжки, отчего штаны Фридриха сползли до колен, являя взгляду теплые кальсоны, в которых прятались концы пояса с зашитыми в нем деньгами.

Матрос мигом освободил свою жертву от лишней тяжести.

— С такими деньжатами мы, пожалуй, до весны протянем, — весело заметил его товарищ.

— А с ним что делать будем?

— Прикончим, что же еще.

Густава, привыкшего пугать окружающих, теперь самого парализовал ужас. На пороге смерти он вдруг впервые за всю свою жизнь, полную мерзостей, задумался о том, что ждет его на том свете. Ему вспомнились униженные им женщины, обездоленные дети, нищие, которых он презрительно отшвыривал от себя, старики, оставленные без средств. Он вспомнил тех, кто был лишь ступенью на его пути к могуществу, и тех, через кого попросту переступал либо шагал по ним, как по грязи. В длинной череде жертв его многочисленных преступлений перед ним, как живое, встало лицо Нелл. Разве не обещал он тысячу долларов тому, кто уберет Бирмингема с его пути к Рейлин, и разве не его обещание привело к смерти молодой женщины?