Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей, стр. 34
Часть третья
В ЗАКЛАД ДЬЯВОЛУ МИЛЛИОНЫ ЖИЗНЕЙ
Осень 1812 года
1
Император Наполеон и маршалы с трудом отыскали себе для ночлега избу потеплее.
Наполеон молча скинул шубу на лавку. Верный Бертье смахнул со стола мусор и раскатал перед властелином Европы упругий свиток походной карты.
Взгляд корсиканца напряженно скользил по ней.
– Можайск… Или же Калуга? – сиплым от простуды голосом прошептал Наполеон. – А может, Медынь? Пора, пора же решаться…
И устало сел на жалобно скрипнувшую лавку. Растопырив пальцы аккуратных, изящных рук, император погрузил в них измученную в последнее время донельзя голову.
За мерзлым окном клубились синие вьюги. Здесь все время идет снег. Такая вот страна.
Великая Армия тянулась во мгле загадочных дорог, пропадала и гибла в косых заснеженных перелесках.
Отчаяние… Этот поход становился синонимом отчаяния. Даже «старые ворчуны», как называл император свою гвардию, молча встречали его появление, а некоторые так и отворачивались от своего властелина…
Наполеон с опаской глянул из-под пальцев на своих преданных соратников. Они вместе делили славу: Мюрат, принц Евгений, маршал Даву и неутомимый Бертье, ставший зеркалом императора, превратившийся в эхо всех его приказов.
Молчат. Почему они теперь все время предпочитают молчать?
Тихим голосом император спросил о курьере из Парижа.
– Ваше Величество, курьера еще не было…
Конечно, и курьера еще не было.
Безмолвие затянулось…
За русской печкой таинственно шуршали тараканы. О, merde, в этой стране все таинственно, даже эти проклятые насекомые, от которых нет покоя по ночам даже великому французскому императору! Даву тяжело и хрипло дышал в потемках. А принц Евгений словно в прострации затепливал одну свечу от другой. Глупый, свечками мрак в душе не развеешь. И вдруг Даву не выдержал, по-юношески легко пробежался вдоль широкой половицы.
– Мне надоело все это! – выкрикнул он порывисто. – Кругом леса, леса, леса… Можно сойти с ума от этих бесконечных лесов! Сир, я презираю все это – и чертовых русских, не знающих благородства, и леса, в которых они прячутся, чтобы напасть по-подлому, со спины! Дайте мне кавалерию, и я уничтожу их, сир!
Маршал смолк, и тогда Наполеон медленно оторвал голову от стола.
– Довольно отваги, маршал, – сказал он внятно. – Мы слишком много сделали для славы Франции… Теперь настало время думать о спасении чести!
Судьба Великой Армии была решена, и она покатилась по Большой Смоленской дороге – навстречу гибели.
Уставая ехать в карете, Наполеон иногда пересаживался в седло. Лошадь императора, соловой масти, была одета в зеленую, расшитую галунами шубу. Нелепый меховой чепец укрывал ее голову от стужи.
Времени на спасение чести у них не осталось…
– Лошадь… Там лошадь, – прошептал Фаддей.
И ухватил Дижу за рукав, чтобы тот остановился.
Осторожно двинулся к березе, за стволом которой как раз и увидел конягу. Под сапогами поскрипывал снежок, уже посыпавший землю слоем белой пыли.
Коняга пыталась обгрызть кору с молоденькой березки. Вскинула голову и тихонько фыркнула, заметив людей. До чего же одр-то тощий: кожа да кости! А оседлана кляча, хотя всадника и в помине нет.
Фаддей осторожно протянул к одру руку:
– Хорошая! Хорошая лошадка!
Коняга тряхнула головой, а потом жадно ткнулась мордой в руку Булгарина. Фаддей похлопал лошадь по шее.
– Ах ты, лапушка! Лапушка! И тебе несладко приходится…
Коняга вновь негромко фыркнула. Дижу покачал головой.
– Даже не верится, что нам так повезло! – прошептал он.
А потом вскинул ружье и выстрелил лошади в голову. Выстрел эхом разнесся по лесной чаще. Темно-красная струя крови брызнула в лицо Фаддею. Лошадь дернулась, словно бежать еще пыталась. А потом рухнула в снег.
– Черт побери! – сердито сплюнул Фаддей. – Вот что ты расстрелялся? А как казаки налетят или партизаны?
– Ну, ты-то выкрутишься! А как, по-твоему, конягу-то убивать было? Или ты ее шарфиком придушить собирался? – зло рявкнул Дижу.
– Я-то, может, и выкручусь, с партизанами поручавшись! А с тобой что будет?
Дижу молча мотнул головой, блеснул зубами, почесал заросшую черной щетиной щеку.
– Ох, мальчишка, брось ты меня. Пора тебе к своим возвращаться. Думаешь, я не знаю, кто ты. Всегда догадывался…
Фаддей сел рядом с убитой лошадью.
– Я… я не могу бросить тебя. Я… помочь должен.
В одиночку тебе из России точно не выбраться.
Дижу вновь мотнул головой.
– Уходи, Булгарин. Уходи к своим. Не место тебе здесь.
Фаддей упрямо отвернулся от товарища.
– Вот через пару деньков доберемся до Смоленска, там и… – прошептал он.
– Ну, и что это нам даст?
Булгарин вздохнул.
– Не знаю. Я и в самом деле не знаю. Скорее всего, мы там с тобой распрощаемся. Там твоих камерадов много, с ними домой вернешься. А я к своим отправлюсь, и будь что будет. Пусть суд надо мной вершат.
– Нет там никаких моих камерадов, – тоскливо протянул Дижу. – Может, и Смоленска давно нет. Сгорел, как Москва.
– Все равно, – упрямо отмахнулся от него Булгарин. – Мы пойдем в Смоленск.
Дижу насмешливо глянул на друга.
– Это ты из-за своей баронессы, да, со мной плетешься? Все ее ищешь? И в Москве ведь искал. Я знаю…
Фаддей замер на мгновение. Экий этот Рудольф, право слово, насквозь его видит.
– Да, возможно, она тоже в Смоленске.
Дижу зло пнул снежный ком.
– Тю! Да она дома у себя поди давным-давно! Убежала из России небось. Нет в Смоленске твоей баронессы. Вместе с подружкой и сбежала.
Булгарин нахмурился.
– Ты бы послал домой двух беззащитных женщин, проиграв войну? Сквозь чужую, разозленную, враждебную страну?
Дижу молча пожал плечами, всем видом показывая: все, разговор окончен, и ему дела нет ни до каких баронесс.
Подступала ночь. Поев конины, запеченной на костре, они, словно малыши, начали обустраивать снежные укрытия. Ничего, что снег, в нем спать теплее и мороз не тронет.
– Не очень удобно, а что поделаешь, – вздохнул Дижу.
За деревьями мелькнули какие-то тени.
– Замри! – охнул Фаддей. – Казаки!
И обернулся к Дижу. В глазах друга пульсировал нескрываемый страх. Впервые в жизни Дижу чего-то испугался.
Фыркнула лошадь. Казаки тихо переговаривались друг с другом.
Дижу вытащил пистоль из-за пояса, взвел курок. Фаддей тоже схватился за оружие. Два жалких пистоля против отряда казаков. Даже не смешно.
Лишь спустя несколько часов они выбрались из своего укрытия.
– Хорошо, что снег валит, – прошептал Дижу. Говорить в полный голос ему расхотелось. – А то бы они точно наши следы заметили.
– Да, – вымученно улыбнулся Фаддей. – Хорошо, что снег идет.
И они молча двинулись дальше. Страх засел во всех порах, во всех костях их тел.
…Признать себя побежденным и решиться на отступление Наполеону было трудно… Возмущалась гордость, краска стыда показывалась на лице. Сколько за плечами знаменитых кампаний, сколько блестящих побед, прославивших его как великого полководца на весь мир! Да и не он ли сам еще три-четыре месяца назад во всеуслышание заявил, что поставит Россию и российского императора на колени? Какая самонадеянность! Он получил хороший урок! И все же обстоятельства принуждали к отступлению. Он ясно понимал, что другого выхода нет. Надо лишь придать этому движению назад какую-нибудь форму нового искусного маневра, поддержать престиж, выпутаться из скверного положения с наименьшими жертвами. Но как?
…Казачий сотник Сысоев разыскивал полковника Чернышева. А когда, увидел, посмотрел на того с улыбкой и отрапортовал весело:
– Явился поздравить, ваше высокоблагородие! Москва от неприятеля очищена!