Ярое Око (фрагменты), стр. 20

...В полете стрелы от передовых монгольских пикетов [105] , возле некогда пышнотравного склона, стертого до камней копытами ордынских табунов, поблескивала на солнце серебряной рябью Калка.

Этот участок реки, в две версты шириной, ревностно изучал особый татарский отряд, искавший для конницы Субэдэя удобные броды.

Позади, за изумрудной непролазью камыша и красноталого кустарника, виднелись меловые лбы солончаков с покосившимися каменными истуканами; когда-то, в незапамятные времена, эти курганы были местом поклонения древних скифов, кочевавших между Днепром и Доном, а позже стали сторожевыми постами воинственных гуннов. Теперь холмы так же верно служили пришедшим с Востока монголам, хищный взгляд которых был устремлен на Запад.

...Эту картину наблюдал ястребиный глаз старого Субэдэя, возвращавшегося в орду. Твердо уложив повод меж пальцев, вонзая удила в черно-сизые губы тянувшегося к бурьяну Чауша, багатур сделал знак сопровождавшим его нукерам и с места сорвал скакуна.

Все последние дни (с отъезда Джэбэ) Барс с Отгрызенной Лапой провел в беспрестанных разъездах, опытным взглядом изучая и осматривая местность, выбирая ристалище, выгодное для битвы.

И все это время, не разбирая дня и ночи, к нему то и дело приносились гонцы-уланы на взмыленных сменных конях. Вести их были разные, как галька в реке, но в одном были схожи со старой монгольской мудростью: «Не говори, что силен, – нарвешься на более сильного. Не говори, что хитер, – найдется более хитрый».

– Джэбэ Стрела отступает к Калке...

– Мудрейший, все идет по начертанному тобой узору...

– Впереди других идет отряд длиннобородых. Они хорошие воины... Мы прежде не видывали подобных!

– Их ведет напролом свирепый лев – багатур Мастисляб. Урусы страха не ведают... Дерутся отчаянно, многих наших батыров отправили к праотцам!

– Вместе с ним еще два младших конязя и злобный пес Котяна хан Ярун. Ой-е! Он везет у седла на ремне голову нашего посла тысяцкого Гемябека...

– О, разящий! Горе! Ночь назад шла упорная битва. Проклятые опрокинули левое крыло Джэбэ, часть изрубили, остальных отбросили за кипчакские холмы. Две тьмы монголов полегло! Никому из них урус-шайтан не дал пощады!..

– Пленных они не берут. Раненых добивают! Разве с такими шакалами можно говорить на языке слов? Они не позволят монголу есть с ними из одного казана и пить из одного бурдюка.

– О, накажи их, храбрейший! Прикажи вырвать у подлых свиней сердца и бросить на съеденье нашим псам!

– Веди нас скорее на хрисов! Сметем их с земли! Сошьем из их шкур сапоги!

– Они уже близко! Воткни в землю нож, приложи к рукоятке ухо, и ты услышишь топот копыт их лошадей!

Субэдэй умел скрывать чувства, никто из гонцов так и не смог разгадать истинных настроений одноглазого полководца.

«Осла в табуне уши выдают», «Кто много знает, тот мало говорит», «Держи рот – сбережешь голову» – эти простые и древние, как мир, истины еще с юности усвоил Субэдэй-багатур; строго следуя им, он достиг многого, сумев не запутаться в густых сетях коварных и темных интриг, умело расставленных самим Чингиз-ханом. Уж кто-кто, а Барс с Отгрызенной Лапой не понаслышке знал о жестоко карающей руке подозрительного ко всем и ко всему Кагана. В Коренной Орде что ни день рубили головы зарвавшимся глупцам, отрезали языки самонадеянным болтунам и ломали хребты надменным гордецам.

Багатур знал: его если что и оберегало в сей жизни от гнева непредсказуемого Владыки, так это – отсутствие в Орде, постоянное пребывание там, где текла кровь и монгольская сталь обрушивалась на врагов империи. Громкие победы и караваны награбленных сокровищ радовали кровожадное сердце Краснобородого Тигра, принуждая его до времени не выпускать свои смертоносные когти и не показывать длинные клыки. А потому Субэдэй был спокоен и невозмутим, как могильный камень, и в сердце его не скреблись скорпионы.

...Вот и сейчас все шло и вершилось своим чередом, как было задумано. «Урусы идут... Хай, хай... Пусть идут. Я жду их». В душе он даже злорадствовал над промахами и оплошностями молодого соперника – Джэбэ. «Это хорошо... пусть ему опалят усы и подрубят хвост... Это только на пользу. Будет осторожней подкрадываться, точнее наносить смертельный удар».

...Этим закатным вечером Стрела наконец вернулся в монгольский стан. Его китайские латы были забрызганы кровавой слякотью и песком, но глаза горели возбужденной радостью.

– Бог войны Сульдэ да обрадует тебя! Я, Джэбэ-нойон, исполнил твой приказ, прославленный Субэдэй.

– Приход твой да будет к счастью. Раздели со мной трапезу, Стрела. – Старик указал место на войлоках, перед которыми седобровый нукер Саклаб уже расстелил парчовый дастархан и установил большое блюдо с отварной жеребятиной.

Белые крепкие зубы темника впились в сочное мясо, жадно отдирая дымящиеся куски...

– Ешь, ешь, батыр... Ты много потратил сил! – Субэдэй, скрытно приглядывая за Джэбэ, бросил в свой щербатый рот горсть отварного перченого риса, облизал багровым языком морщинистые губы.

...Некоторое время они молчали, всецело отдавшись еде. Когда первый голод был утолен, багатур цокнул зубом и качнул золотой серьгой:

– Где теперь урусы?

– Совсем близко, – через сытую отрыжку откликнулся нойон, вытер о стальные наколенники жирные пальцы, бросил довеском: – Ночь они простоят на месте.

– А утром? – Выпученный глаз старика замер на Джэбэ.

– Будут здесь. Мои волки не дают медведю покоя! Набрасываются на него, дерут за холку и гачи [106] и, вырвав шматок мяса, отбегают, заманивая урусов под твой меч.

– Бродник с тобой?

– Со мной... – Стрела удивленно покосился на старика.

– Гляди, не выпусти ему кишки прежде времени. Этот презренный раб мне еще нужен! – Субэдэй расправил плечи, вызванивая кольчужным кольцом и, берясь за пиалу с кумысом, кольнул вопросом: – Как тебе конязь Мастисляб? Посылаемые тобой уланы говорят: он свиреп и отважен, как лев... Так ли это?

– Да. Это так. Но я клянусь священной водой Керулена! А-айе! Я на аркане приволоку этого льва к твоей юрте! С живого сдеру шкуру и на его глазах брошу себе на плечи!