Сердце Дьявола 2, стр. 34
– Он мне не нравится!
– А кто тебе нравится?
– Витя из первого класса. Он так интересно рассказывает всякую всячину. И добрый. Но...
– Что но?
– Больше всего мне нравишься ты! Ты такой сильный, добрый! Я каждый день думаю о тебе, жду, когда ты придешь. Знаешь, если ты поздно-поздно будешь приходить, ну, когда я буду уже спать, ты все равно заходи ко мне. Просто поправь одеяло, посмотри на меня. А я все это во сне увижу, ладно?
На глаза Константина Ивановича навернулись слезы, он обнял дочь и поцеловал ее в головку. Девочка прижалась к нему и прошептала:
– Мне так хорошо с тобой.
Константин Иванович хотел сказать дочери, что кроме нее у него в целом свете никого нет, но тут зазвонил мобильник.
– У нас проблемы, Костя, – раздалось в трубке (к своему удивлению Баламут это услышал, наверное, из-за того, что частью находился во всесильном колодце). – Пень скурвился. Из Праги звонили: пять лимонов месяц назад на свой тамошний счет перевел. И, похоже, сдавать нас собрался – вчера его Копченый на Петровке видел...
– Где он сейчас?
– На даче с семейством отдыхает.
– Ночью сожги. С четырех углов. И смотри, чтобы никто не сорвался.
– У него там два пацана малолетних... И дочь пятимесячная... Ты же знаешь...
– Много говоришь! – Ребров стал малиновым. – О своих грызунах подумай. Пока.
Убрав телефон в карман, Константин Иванович привлек к себе дочь, прижался щекой к ее щеке и принялся рассказывать, как через неделю они пойдут в парк Горького кататься на каруселях, а в октябре уедут в Аргентину и повторят там путешествие знаменитого зоолога Джеральда Даррела, и как им будет хорошо вдвоем.
"Е... вашу мать... – только и смог сказать Коля перед тем, как исчезнуть в колодце.
4. Черный. – Прожить жизнь заново? – ОН хранил меня всю жизнь!!?.
Судья меня встретил как старого знакомого и без промедления ввел в курс дела.
– Хотите вы или не хотите, вам предстоит прожить вашу жизнь заново, – сказал он. – Прожить, чтобы понять, что вы потеряли.
– Ничего из этого не получится, – категорически возразил я. – Вернее получиться то же самое. Через сорок с лишним лет сяду перед вами во второй раз и отвечу на ваше предложение: "Ничего из этого не получится".
– У вас нет выбора. Первую свою жизнь, я имею в виду жизнь Евгения Чернова по прозвищу Черный, вы прожили в уверенности, что его нет. Теперь вы знаете, что он существует и должны прожить ее с верой в него.
– Верой? В него? С чего это вы взяли, что я верю?
– Паясничаете...
– Да нет, я и в самом деле атеист...
– Вы заблуждаетесь, и вам предстоит в этом убедиться.
Сказав это, Судья исчез, а я пошел, точнее, побежал по второму кругу: что-то напоминающее быстро прокручивающийся и очень знакомый фильм прошло перед моими глазами. Когда пленка закончилась, я вновь увидел себя в знакомой комнате.
– Да, тяжелый случай... – вздохнул Судья, слегка брезгливо рассматривая меня. – Вы повторили свою жизнь с точностью 99,99 %, ничему не научились и ничего не поняли.
– Ничего не понял – это понятно, глуп-с. А расхождение на сотую процента? С чем оно связано?
– На этот раз вы сделали предложение Ксении Шевченко на два дня позже.
– Ну и ну!
– Но милость его безгранична. Он совершенно справедливо попенял нам за некоторые досадные методические упущения и, гм, невразумительное напутствие и решил предоставить вам возможность пережить вашу жизнь в третий раз.
Я присвистнул и, до конца осознав услышанные слова, пробормотал:
– Дабы я предложил Ксении Шевченко руку и сердце на четыре дня позже?
– Нет, чтобы вы поняли одну существенную вещь: если вы будете с ним заодно, если вы выполните свое предназначение, то мир будет лучше... И конца ему не будет никогда...
Глядя на папку со своим именем, я задумался о том, как же это грустно родиться на свет, чтобы выполнить какое-то предназначение. Представьте – вы родились, живете, страдаете и все это для того, чтобы в нужном месте в нужный час нажать какую-то кнопку или подставить кому-то ножку. А если чтобы подать руку Иванову? Спасти от голода Петрова? Или жениться на невзрачной Сидоровой? Это куда не шло, но все равно скучно. Понаблюдав за мной, Судья испарился. Вместе с ним испарился и его кабинет.
...Тысячу веков я бездумно висел во тьме, затем стало светать. Присмотревшись, я увидел, что сижу в небольшом кинотеатре и смотрю на большой мелькающий экран... А сзади кто-то невидимый говорит мне что-то монотонным голосом. И я, загипнотизированный им, устремляюсь всем своим существом к экрану и растворяюсь в нем без остатка. Сначала было темно и тревожно, даже страшно. Мне казалось, что я, испуганный, лежу вниз головой и сосу указательный палец.
– Это ты, обреченный, – объяснил комментатор. – Беременная тобой семнадцатилетняя мама, в пух и прах разругавшись с твоим отцом, идет к повивальной бабке, чтобы договориться с ней насчет аборта. Ты не должен был родиться, и мать твоя должна была умереть после аборта от заражения крови. Но мы спасли тебя.
– Каким же образом?
– Сложная многоходовка. Сестра твоей будущей бабушки умирает при родах – твоя бабушка усыновляет ее мальчика – твоя темпераментная мать, естественно, ревнует и отказывается от аборта, только из-за того, чтобы "подарить" своей мамочке еще одного мальчика... Уже от себя.
– Так вы убили сестру моей бабушки!!?
– Ну что за терминология молодой человек! Это люди убивают. А он дарует. Он берет к себе или не берет. А эта бедная женщина, ваша тетя, должна была умереть годом позже от рака...
Мне стало страшно, а человек за спиной продолжил иезуитскую экскурсию по моей жизни:
– Вот вы идете к маме на работу...
Я увидел на экране задумчивого двенадцатилетнего мальчика. Он шел прямо на меня. В какой-то момент наши глаза встретились, и тут же экран обхватил меня со всех сторон.
...Я стоял у ограды детского сада возле высоченной сосны и, подняв голову, рассматривал шишки. Они были такими недоступными и такими красивыми – ярко-коричневые, резные, по две, по три выглядывающие из пронзительно зеленой хвои и холодно-голубого зимнего неба. И так хотелось взять их в руки, вдохнуть смолистый запах, а потом расколотить одну на асфальте обломком кирпича, расколотить, чтобы вынуть ядрышки, которые так интересно гнездятся внутри...
Лезть было боязно, и я опустил голову, чтобы не видеть этих замечательных шишек, чтобы привыкнуть к отсутствию их в поле зрения и уйти потом к маме на работу, где меня ждал билет в цирк. Но был остановлен голосом Змея-искусителя:
– Испугался, да? Струсил? Ты просто не знаешь, какое это счастье забраться на высокое дерево и посмотреть сверху! Да, это опасно, но взгляни на эти шишки (я посмотрел) – они так прекрасны! Их можно принести в школу и показать одноклассникам! И они не поверят, что ты сорвал их с самого неба!
Я стал раздумывать, как залезть на дерево. А голос в моей душе зашептал:
– Ты упадешь прямо на железные пики ограды, и они пробьют твою грудь.
– Зато мама четыре года подряд будет посылать тебя в черноморские санатории, – не отставал Змей-искуситель, – и ты увидишь, наконец, море и будешь вместе с друзьями ловить крабов, бычков и морских петушков! И через много, много лет твоя дочь Полина раз за разом будет просить тебя рассказать, как маленький Женечка лазал на сосну, и как потом мамочка всю ночь искала его по моргам и больницам...
Я полез на ограду, с нее перелез на обледенелую сосну...
– Ну и что вы думаете по поводу этого эпизода своей жизни? – спросил меня голос сзади, когда экран погас, и в зале воцарилась полная темнота.
– Дурак я, что и говорить...
– В самокритичности вам не откажешь. А чтобы вам все стало ясно, отмотаем пленку назад.
Экран как по команде засветился, маленький Женечка взлетел на сосну, потом спустился, потом постоял немного под оградой с вздернутой головой, потом ушел, пятясь. Некоторое время (минут десять) переулок был пуст, затем к ограде, на которой сидела ворона, задом наперед подошел пьяный простоволосый мужчина с пятикилограммовой кувалдой в руке и с ее помощью начал, то ли выпрямлять загнутые в сторону пики, то ли гонятся за вороной. Выпрямив все или отчаявшись сладить с вороной, ушел, также, пятясь.