Старшая сестра, стр. 25

А жизнь шла. Так же, как шла она вчера и как будет идти завтра. Так же в сером мареве раннего зимнего утра запевал свою песню заводской гудок и будил отца. Так же приходили учителя в класс, объясняли предмет и задавали уроки на дом. Так же по вечерам зажигались на улице большие белые фонари, и школьники, смеясь и толкаясь, спешили на каток…

Зине казалось, что она уже больше никогда не будет смеяться. Она ходила в каком-то мрачном отчаянии и недоумении. Мамы нет. Как это может быть? Случилось что-то непостижимое, То, что казалось совершенно неотъемлемым в её жизни, вдруг исчезло, ушло. А почему же стоят дома на улице и не исчезают? Почему растут деревья? Почему не разверзается земля под ногами? Всё это существовало до Зины, оно казалось вечным. Мать тоже существовала до неё. Мать – это каменная стена, на которую обопрёшься, если падаешь, это кровля над головой, если тебе грозит буря… И вот её нет. Её, родной, такой необходимой им всем, нет нигде, на всём белом свете! И никогда не будет. И когда доходило до сознания то, что матери с ними не будет, Зина снова начинала безутешно плакать, и казалось, что слёз этих не выплакать, они не кончатся!.. Как им жить без мамы? Как им теперь жить?..

Но жизнь идёт. И жить надо.

Вечер после похорон прошёл неизвестно как. Утром соседка тётя Груша приготовила им обед. Зина отвела Изюмку в детский сад. Антону сказала, чтобы он мылся обязательно так, как велела мама, чтобы поел чего-нибудь и не опоздал в школу. Сама она, оставшись в пустой, неубранной квартире, села на свою незастеленную кровать и прислонилась лбом к её холодной спинке. Надо идти в школу. Надо убрать квартиру. Надо что-то делать – то, что делала всегда. И ещё что-то делать – то, что делала мама… Но Зина сидела неподвижно, ощущая лбом холодок металлической перекладины и не двигаясь с места. И не хотела двинуться. Какое-то тяжёлое безразличие охватило её. Зима сейчас, лето – не всё ли равно? Идти в школу, а зачем? Сердце лежало в груди тяжёлым камнем и болело. Вот и всё, что ощущала Зина в этот безысходный час.

Кто-то быстрым, лёгким шагом вошёл в комнату и остановился в дверях спальни. Зина не подняла головы: не всё ли равно кто?

– Зина! – окликнул её мягкий, давно знакомый голос. Он донёсся до неё словно откуда-то издалека, из тех светлых дней, которые остались по ту сторону чёрной грани, так резко разделившей её жизнь. Зина обернулась. В дверях стояла Фатьма со школьной сумкой в руках.

– Зина, Зиночка! – Фатьма подошла к ней и, отбросив сумку, крепко обняла её. – Ну, Зина!

Зина прижалась лицом к её плечу. Обе заплакали.

– Не уходи, – сказала Зина.

– Я не уйду! – горячо сказала Фатьма, – Я никогда от тебя не уйду! Что ты! Даже и говорить об этом не надо. Но только, знаешь, Зина, ты одевайся поскорее, и пойдём в школу.

– Я не выучила ничего, – безучастно сказала Зина.

– Ничего, что не выучила! Тебя сегодня не спросят. А потом вместе выучим.

Зина покачала головой:

– Я и завтра не выучу. Я теперь как-то ничего не могу…

Она медленно огляделась вокруг. Вдруг с новой силой защемило сердце: Зина увидела на маленьком столике белый мамин воротничок. Этот воротничок был на ней в день рождения Зины.

– Ой, мама, мама! – Зина с плачем упала лицом в подушку. – Ой, что ты наделала…

Фатьма снова принялась терпеливо утешать её.

– Подумай, – сквозь рыдания еле проговорила Зина, – она устраивала мне праздник, а сама была уже больная… И всё скрывала… чтобы нас не тревожить!.. Ой, мамочка, что ты сделала!

Кто-то позвонил. Фатьма побежала открыть. В квартиру вошла Екатерина Егоровна. Её пухлое лицо было в красных пятнах от слёз, но держалась она бодро и немножко строго.

– Как, девочки? Что у вас? – спросила она, оглядывая неубранную и словно потемневшую квартиру.

Зина поднялась навстречу. Екатерина Егоровна погладила её влажные, нерасчесанные волосы.

– Почему вы обе не в школе?

– Я вот не знаю, – нерешительно сказала Фатьма, – как нам… мы опоздали уже…

– Ничего, ничего, – не допускающим возражения тоном ответила Екатерина Егоровна. – Сейчас же умываться, приводить себя в порядок и идти в школу. Без горя, дети, жизнь не проживёшь. Надо уметь стойко принимать беду. Так или иначе, а дело своё делать надо. Видишь, отец-то небось не лежит и не плачет, а стоит у своего станка, тянет проволоку, А разве ему легче? Эх, дети!.. Тяжко! – Екатерина Егоровна грузно опустилась на стул и закрыла лицо рукой. Но тут же, овладев собой, стукнула ладонью по столу: – Хватит! Иди умывайся, Зина. А ты, девочка, золотая подружка, помоги ей собрать книги. Опоздали уже – ну ничего. Сегодня вам простится.

Зина взяла полотенце и пошла умываться…

Вернувшись из школы, Зина увидела, что комнаты чисто прибраны. Правда, прибраны чужой рукой – подушки на диване положены не так, как они всегда лежали. Коврик постлан у двери, а не около дивана. Посуда поставлена не на ту полку… Зина быстро переставила посуду, переложила подушки и постлала коврик к дивану. Так было при маме, и пусть так будет всегда. Но всё-таки спасибо Екатерине Егоровне. Это, конечно, она убрала квартиру.

На столе Зина нашла записку: «Зина, в кухне за окном мясо. Свари суп». Это соседка тётя Груша ходила утром за мясом и Зине взяла, не забыла.

Зина прошла в кухню, остановилась у своего столика. Кастрюли, горшочки стояли на полке чистые, пустые, холодные, словно давным-давно не были в руках проворной и весёлой хозяйки.

В кухню вошла другая соседка, старушка Анна Кузьминична.

– Ну что ж стоишь смотришь? – сказала она Зине. – Берись-ка за дело. Теперь уж давай управляйся за хозяйку, тётя Груша не будет тебе каждый день обед варить. Умеешь картошку-то чистить?

– Умею, – тихо ответила Зина.

– Вот и хорошо! А теперь поставь мясо варить, потом картошку положишь. Не велика мудрость. Чего не сумеешь – нужда научит. Да ведь и некогда особенно горевать-то. Антон из школы сейчас придёт, Изюмка из сада, отец с работы – все есть запросят. А кто же их накормит? Ты должна. Ты – старшая.

Зина, смахивая снова появившиеся слёзы, принялась готовить обед.

– А слёзы-то в суп не роняй, – заметив это, сказала Анна Кузьминична. – Слёзы-то у тебя сейчас уж очень горькие да солёные. Эхе-хе! – вздохнув, добавила она. – Ни за что погибла бабочка. А давно-давно она припадала – я-то видела. Да лечиться до смерти не любила. Всё ей, вишь, некогда было, а теперь вот как: сразу со всеми делами управилась…