Сердце Дьявола, стр. 70
– Правильно он говорил, что все держится на зле... – вздохнул Бельмондо, потрагивая свои бедные уши.
– Наверное, – согласился Баламут, пристально разглядывая о задумавшуюся Софию. – Вот возьми меня с женой... И получится, что добро – это декоративные цветочки на дереве зла... Раз в неделю уходит, трахается с кем-то, я ночь не сплю, руки на себя наложить хочется... Один мой приятель на батарее парового отопления повесился от супружницы своей... Привязал к верхней трубе петлю короткую, лег животом на пол и своим весом удавился... Тридцать пять ему было, молодой, здоровый, вскрытие сделали, а у него внутри полный букет на ближайшее будущее – раки-сраки, атеросклерозы, камни и циррозы... Доколе, ты, София, будешь трахаться на стороне?
– Интересный вопрос... – проговорила София, внимательно посмотрев на мужа. – Если мы отсюда выберемся, то каждую неделю. Но, так как эта перспектива кажется мне фантастической, скажу, что ты был мне нужен для того, чтобы было к кому возвращаться... Понимаешь, так легче уходить вовремя...
– Говорила, что любишь... – сломавшись, проскулил Баламут.
– Любила... Может быть... А потом... Понимаешь, Коль, ты надежный какой-то. А надежность мужика для любой женщины – это всего лишь крепкий тыл...
– Сильно говоришь... – усмехнулся я.
– Но лет через десять, Коля, я стала бы лучшей женой на свете... – улыбнулась София улыбкой лучшей в мире жены. – И мы бы родили с тобой мальчика и девочку...
Баламут начал надуваться. Я хорошо знал его – еще минута и ничто не сможет остановить его... Ольга с Софией забеспокоились и с надеждой в глазах посмотрели на меня.
– Спокойно, Коля, спокойно, – сказал я, присев перед другом на корточках. – Пойми, хотя наш спор теоретический, меня не оставляет надежда, что если мы перессоримся, то Худосоков может отложить на несколько дней нашу компьютеризацию. Какой ему резон из психов компьютер собирать? Сечешь масть?
Коля, явно сбрасывая пар, смотрел на меня некоторое время, затем положил свою пятерню мне на макушку и начал ерошить волосы.
– Сказали "А", надо сказать и "Б", – продолжил я, усаживаясь в свое кресло. – Теперь, ты, Баламут, должен доказать нам, что в основе твоего отношения к Софии – зло...
– Я ее люблю ненавистью, – поморщился Николай. – Недавно я понял, что если София не будет наказана Богом за то зло, которое она мне причинила, то Бог, любовь, дружба, мораль, наконец, – это пустые слова, не имеющие ровно никакого значения...
– То есть добро не имеет значения, – усмехнулась Ольга. Я посмотрел на нее и понял, что она уже придумала, что скажет обо мне.
– Да! – твердо сказал Баламут. – Как только я ее увидел, я подумал, что трахать ее большое удовольствие... Личико симпатичное... Мякенькая, пылкая, умелая... И с той самой секунды похоть с огромным отрывом заняла первое место в моих приоритетах... На втором месте шла ее очаровательная коммуникабельность... Но и она, и все остальное мне было по фигу – я хотел трахать, трахать и трахать, а когда не мог, вчистую вытрахивался, на все остальное мне было наплевать...
– Достаточно! – поднял я руку. – Суду все ясно. Не будем обобщать...
– Почему не будем... – проворчал Баламут. – Вывод ясен – добро в наших отношениях и не ночевало... Ну а ты, Боренька, что скажешь по существу вопроса?
– Не знаю, – пожал плечами Борис. – Мне повезло – я женился на проститутках. Они дорожат мною... Я имею все, о чем только может мечтать мужчина... Но я чувствую, что лишь небольшая моя часть реализуется в наших семейных отношениях. Короче, "сердце холодно и спит воображенье". Я использую их, они меня используют... Мы живем... как проститутки. Ты мне – я тебе...
– Равновесие добра и зла? – усмехнулся я. – Или их союз?
– Не знаю... Но ты сам когда-то говорил, что если что-то не развивается, значит деградирует... Значит, я деградирую... Доволен? Вон Ольга что-то хочет сказать о тебе...
– Да хочу! – мрачно улыбнулась моя подруга. – Но исключительно для ушей Худосокова. Черный, вообще-то, большая бяка. Я часто его ненавижу... Но в кавычках... Его слишком много... Помните Горохова? Он давит... Он знает, как вы должны выглядеть, как думать, как одеваться... Зануда. Каждой бочке затычка. А сам ходит, как шантрапа, нечесаный, в земле ковыряется, улиток собирает, яблоки с земли ест... С ним нельзя просто жить... Он не может просто лежать на диване и смотреть "Диалоги о животных". Он не может просто ходить в гости... Он вечно в чем-то копается, рефлексирует. Вечно что-то придумывает... С ним тяжело... Если мы выживем, я, наверное, смогу прожить с ним еще пару лет, но не больше...
– А почему ты, зная все это, с ним сошлась? – спросил Баламут, премного довольный тем, что мне сначала надавали кирпичом по голове, а потом бросили в ледяную воду.
– Никого другого рядом не было... Чистеньких мальчиков из офисов не люблю, вы знаете. Да и Черного жалко было... Такими глазами смотрел: уйдешь – помру, застрелюсь, исчезну, испарюсь...
– Да... – поджав губы, протянул я, весь красный от стыда. – Никакого добра... Немного жалости, но очень унижающей... Прав Худосоков... Меня что-то потянуло руку ему пожать...
– Не надо о нем! Умоляю! – взмолилась Ольга. – Твоя очередь тортами кидаться...
– В меня кирпичами кидалась, а сама на торты надеешься? – недобро усмехнулся я. – Тебе какой? "Птичье молоко" или "Кутузовский"?
– Да что ты мне нового скажешь? – вздохнула Ольга, устраиваясь в кресле с ногами. – Ты мне уже все высказал. И не раз.
– А я не собирался тебе ничего говорить... И Борису, и Николаю. Козе понятно, что если строить жизнь на правде, то ничего хорошего не получится, потому что человеческая правда – это зло без маски. Зло и для того, кто ею пользуется, и для того, кому она предназначена.
– Почему человеческая правда – это зло? – удивилась София.
– А потому что большинство людей несчастно. Люди весьма далеки от совершенства, в том числе и внешнего; они часто не умны и редко удачливы. И это – главная человеческая правда. И поэтому люди предпочитают строить жизнь на лжи – на лицемерии, обмане, религии. И все получается тип-топ, ибо ложь – это зло в маске доброты. В маске, которая большинство из нас устраивает.
– Опять запутался, да? – сочтя мою паузу затянувшейся, участливо спросил меня Бельмондо.
– Да нет... Просто вспомнил Ахматову:
Я знанье то приобрела
За сотни преступлений.
Живым изменницей была
И верной – только тени...
Я не закончил читать – во всех комнатах одновременно погас свет. Мы еще с полчаса позвенели в темноте бутылками и фужерами, затем сон и шампанское сморили нас одного за другим...
8. Медкомиссия и антропометрия. – Каждому свое место. – Нет, нет, только не это!!!
Утром в 7-30 пришел Шварцнеггер. Как только он вошел в комнату, мы набросились на него. Схватка длилась недолго: через пять минут цербер праздновал полную и безоговорочную победу.
Из бессознательного состояния нас вывели женщины в белоснежных халатах. Они бесстрастно оказали нам первую и, видимо, последнюю в нашей жизни медицинскую помощь и удалились. Затем Шварцнеггер тщательно поправил прическу и отвел нас в столовую. Завтрак был сытным и с "благим" шампанским в неограниченном количестве.
После завтрака пришел недовольный Худосоков; походив вокруг стола, он сказал, что сердце расшалилось и поэтому наша поголовная компьютеризация откладывается на неделю.
– Сегодня пройдете медицинский контроль и антропологические измерения и можете бухaть до следующего понедельника, – провещал он и направился к двери.
– А чье сердце расшалилось? Твое? – спросил я ему вслед. Худосоков на мой вопрос обернулся и, вдавившись в меня тяжелым взглядом, коротко ответил:
– Дьявола.
И ушел, не прикрыв за собою дверь.