Личное счастье, стр. 34
– А вот и нет, а вот и нет, не угадал!
Она подсела к нему и осторожно вынула из его руки рейсфедер:
– Папа, ты послушай, это важно. Ты беспокоишься из-за меня. Я вижу. А напрасно. Я очень рада, что им так интересно. И письма мне очень интересно читать. И сначала мне очень хотелось к ним, ну очень, очень!
– А теперь, скажешь, нет?
– Папа, ты мне верь. А теперь нет. Знаешь почему? Я начинаю как-то чувствовать, что должен делать пионервожатый, начинаю верить, что я смогу быть настоящей пионервожатой – ну не сейчас, не сразу. А ты думаешь, это маленькое дело – быть хорошей пионервожатой?
– Думаю, что это очень большое дело, – сказал отец, – очень большое и очень ответственное. Так же, как дело учителя. Из моих рук, например, выходит проволока. Нужная вещь, ничего не говорю. А из рук прокатчика, скажем, – листовое железо. Тоже вещь нужная, очень даже. А ведь из рук людей, которые с детьми работают, выходит человек, его характер, его мировоззрение. А что на свете важнее человека? Вот как я думаю…
– Папка, ну вот и я так же думаю! И если я сумею, если я смогу… то ни о чем другом я уже и не жалею… Потому что мне кажется, что я начинаю уметь. Только еще начинаю, но все-таки начинаю уметь. Понимаешь? Ты понимаешь меня?
– Конечно, понимаю.
– И знаешь, папка, у меня сегодня еще одна радость… – Зина покосилась на Антона.
Антон спал, положив голову на сложенные на столе руки. Зина понизила голос:
– К нам сегодня приходил Клеткин. Топорщился, фасонился, а все-таки диафильм глядел. А завтра у нас фотокружок, и я уверена, что он опять придет. И если он выправится, папка, ну разве это не победа будет, а?
Отец усмехнулся, напряжение в лице и во взгляде исчезло:
– Ну ладно, когда так, – сказал он и взял из ее рук рейсфедер, – если у тебя столько радостей…
– Папа, – припомнив один разговор, задумчиво спросила Зина, – скажи, а разве это не личные радости? Почему не личные?
– А почему ж не личные? – ответил отец. – Я так не считаю. Если я доставил радость другому – значит, это и моя радость. Моя личная. Я вот так считаю. Конечно, если этот другой – не враг…
– Ну, папка, разве это надо объяснять? – засмеялась Зина. – Хочешь, я открою тебе один секрет?
– Хочу.
– Ты, папка, думаешь, что я еще маленькая. А я уже большая!
– Да? – Отец поглядел на нее с удивлением. – Смотри-ка, а ведь и правда большая! Скажи пожалуйста! Теперь открой мне еще один секрет: а когда же ты, дочка, выросла?
МОСТИК СЛОМАЛСЯ
Иван Кузьмич, прокатчик, увлекался фотографией. Чуть ли не каждое воскресенье, если позволяла погода, он отправлялся со своим «Зорким» «на этюды» – куда-нибудь за город или в Зоопарк, на Красную площадь, в районы новостроек… Без конца снимал строящийся свой заводской дом, в котором возникали их будущие квартиры. Фотографий этого дома у него накопилась уже целая серия – вот роют котлован, вот возводится первый этаж, вот второй, третий… Проемы окон еще глядят пустыми черными квадратами, но уже недалеко то время, когда в них засверкают стекла, забелеют занавески, зазеленеют цветы. Этот растущий дом – растущая радость будущего хранилась у него в особой папке, и соседи нередко приходили посмотреть эти фотографии, помечтать о том, как они будут жить в квартирах с ваннами, с балконами, на которых можно будет разводить цветы.
«И белье хорошо посушить», – добавляла какая-нибудь хозяйка.
Но ее тут же обрывали:
«Только вам белье сушить на балконах, как же! Дом стоит – красавец, а на балконах – тряпье развевается. Эко как культурно! Скажешь еще, половички потрясти с балкончика, людям на голову!..»
В это воскресное утро Иван Кузьмин как раз собирался на свой любимый объект – к строящемуся дому. Он заряжал кассеты, но загрубевшие от работы, желтые от табака пальцы с крупными ногтями как-то плохо слушались его.
– Дай-ка я, – сказал Кондрат, который стоял рядом и наблюдал за его сборами.
– Умеешь ты, как же! – ответил Иван Кузьмич. – Сколько говорил – учись. Не хочешь. А не хочешь – не надо.
– Почему это – не хочу? Да ты же не учишь. Тебе бы только самому ходить да снимать.
– А ходи и ты, пожалуйста. Но ведь тебе же все некогда, все по своим ступенькам лазишь.
– По каким ступенькам?
– По пионерским. По каким же еще?
Кондрат скупо усмехнулся:
– А какие они, по-твоему, ступеньки?
Отец молча налаживал аппарат.
– Ну что же замолчал-то? Говори, какие ступеньки?
– Чего ты пристал? Я почем знаю какие? Пионер я, что ли?
– Эх, отец, отсталый ты. Вот если я выучусь как следует фотографировать – значит, у меня будет умение. Понятно тебе? А если других ребят научу, буду пионер-инструктор. Понятно?
– А где ж тут ступеньки?
– Ну, раз у меня есть умение – значит, я шагнул на одну ступеньку. Понятно?
– Нет, не понятно. А если ты не фотографировать научишься, а, скажем, дрова рубить? Тоже ступенька?
– Ну… Тоже ступенька.
– А если курточку свою починишь – вон рукав-то у тебя разодрался…
– Опять рукава разодраны? – тотчас послышался из кухни голос матери. – Давно ли чинила, а?
– Ну вот, теперь про всякие рукава пошло, – недовольно сказал Кондрат, – я про ступеньки, а они…
– Ну ладно, давай про ступеньки, – согласился отец. – Так, если рукав зашьешь, тоже ступенька?
Кондрат не знал, что ответить. Если ступенька, то что-то уж очень маленькая. Но умение это или не умение? Пожалуй, все-таки умение.
– Гляжу, нянчатся с вами, как с грудными детками, – вздохнул отец, – лишь бы к какому делу приохотить. Умение, ступеньки, инструктора, значки всякие. А дело не для ступенек надо делать, не для «умений» там ваших, а просто уметь да делать как следует. Вот пленку ты, пожалуй, сумеешь проявить, а рукав зашить не можешь. А инструктором называешься! Какой же ты инструктор с разорванным-то рукавом?
– Опять про рукава! – чуть не заплакал Кондрат. – Я хотел о деле с тобой… а ты все рукава да рукава!
– Ну вот, хватился… – Отец вскинул на плечо ремешок аппарата, надел кепку и пошел из комнаты. – Как мне уходить, так ты про дело.
– Да у меня же к тебе пионерское поручение! Ребята просили тебя к нам на площадку прийти, чтобы ты фотографировать поучил. Я обещал, а ты!..
– А я не обещал.
Но, уже взявшись за ручку двери, он обернулся, внимательно посмотрел на Кондрата и смягчился:
– Приходите на строительство, дом снимать будем.
Кондрат просиял, засмеялся:
– Опять дом? Ой, папа, тебе этот дом, наверное, во сне снится!
– А тебе – нет?
Кондрату не снился новый дом, ему и в старом было хорошо. А чего нужно? Спать есть где. Стол – под окнами, уроки делать светло. Правда, на этом же столе они и обедают, но ведь не целый же день Кондрат сидит за уроками! Всему свое время – и обеду, и ужину, и урокам. У Кондрата в стене около двери даже гвоздь свой, чтобы вешать пальто. Места хватает. Но если всем так хочется переехать в новые квартиры – так что ж, Кондрат не возражает.
Торопливо сбежав с лестницы, Кондрат помчался в пионерский лагерь.
У ворот лагеря он чуть не налетел на Яшку Клетки на. Клеткин стоял с надменным видом, прищурив глаза и приподняв подбородок.
– Здравствуй, – сказал Кондрат и почему-то, растерявшись, протянул Яшке руку.
– Коли не шутишь, – ответил Яшка, не вынимая рук из карманов. – А где же твой батька с аппаратом? Болтаете только. Уа, уа!
Кондрат обиделся и молча прошел мимо него.
– Сейчас умру с горя, – сказал Яшка ему вслед.
Однако это было обидным разочарованием. Яшка нетерпеливо ждал этого утра. Ему вовсе не нужен был пионерский лагерь и все их ребячьи затеи. Какие-то разноцветные змеи, спектакли, пластилины… Но взять в руки настоящий фотоаппарат, поглядеть в глазок, щелкнуть! А потом, может быть, даже научиться и проявлять и печатать… Ох, и наснимал бы тогда Яшка разных карточек – и Парк культуры бы снял, и Москву-реку, и мост над Москвой-рекой! А то и в Кремль пошел бы, Царь-пушку снял. Он бы научился, только один разок посмотреть – и готово!