Руслик и Суслик, стр. 19
Мама сидела в приемной у подпольного гинеколога, уже почти готовая к будущей суверенной жизни, жизни без меня...
Когда ее уже пригласили занять страшное кресло, в приемную ворвался дед с офицерским ремнем в руках и до глубины души отхлестал всех присутствующих. И потом гнал свою доченьку, постегивая, гнал до самого дома!
...Вот оно в чем дело! – скривился Чернов. – Я не должен был появиться на свет, и в нем ничего для меня просто-напросто не предусмотрено. Ни у Провидения, ни у Бога, ни у кого не было насчет меня планов. Вот я и скитаюсь от дома к дому, от женщины к женщине. Живу сам не свой.
Живу... Кстати, о жизни. Я ведь мог потерять ее раз десять, если не пятнадцать... Мог погибнуть, но не получалось...
Не получалось, потому что, видимо, и смерти в этом мире для меня не предусмотрено... – продолжал думать Чернов, не отрывая лба от потеплевшего стекла. – Как здорово: я – бессмертный!
Я – бессмертный!
Нет. Чепуха...
Просто судьба ведет меня к определенному концу.
Это означает, что я должен что-то совершить!
Или получить по заслугам.
Как это здорово – получить по заслугам!
Получить все, что тебе причитается.
И плохое, и хорошее.
Значит, я все получу! Все сполна!
Класс! Как здорово придумал! – засмеялся Чернов, отнимая лоб от стекла. – Начал за упокой, кончил за здравие. Нет, все-таки паранойя, в определенных пропорциях смешенная с водкой, замечательная вещь. Не надо придумывать зловредных сусликов... Пойду-ка я в магазин, потому как сдается мне, что в этой смеси паранойи с водкой определенно не достает какого-нибудь этакого винца градусов на пятнадцать".
Когда он одевался, Руслик-Суслик смотрел на него сыновним взглядом. Чернов хотел подойти, но зазвонил телефон.
Звонила Ксения.
– Если ты унесешь из дома свинку, я приду, – сказала она, закончив говорить незначительные слова.
– Я подумаю, – ответил Чернов и положил трубку.
По дороге в магазин он смеялся, повторяя вслух на разные лады: "Иван, я готова составить ваше счастье, но чтобы пива вот этого я в доме больше не видала!"
19
Весь следующий месяц Чернов занимался жилищными проблемами. Заняв у Веретенникова семь тысяч долларов, он выкупил две пустующие комнаты квартиры, и за семь же тысяч поменялся на однокомнатную квартиру на Совхозной улице.
Устроившись на новом месте, стал писать. Детектив и объявления в газеты. "Небогатый москвич средних лет, познакомится с очаровательной женщиной..." и тому подобное. Во второй половине апреля пришла единственная открытка с весьма лаконичным содержанием:
"8-903-107-77-32
Света".
Встреча состоялась у станции метро "Проспект Мира". Света оказалась маленькой, миленькой, складной и живой. На вид ей было не больше тридцати – тридцати двух – совсем девчонка. Она так понравилась Чернову, что тот смешался и улизнул, сославшись на внезапно назначенный научно-технический совет.
Вечером Света позвонила. И рассказала, что снимает квартиру в Черемушках и в настоящее время нигде не работает: занималась бизнесом, но прогорела. И что у нее есть сын Рома двенадцати лет, живущий у бабушки в городе Курчатове Курской области. В конце разговора Чернов предложил сходить куда-нибудь в выходные. Света согласилась и сказала, что с удовольствием посетила бы выставку или музей.
Как только он положил трубку, позвонила Полина:
– Папочка, я так по тебе скучаю! Меня за калитку не выпускают, а так хочется на Клязьму сходить. Приезжай сейчас же!
– Да ты что, доченька! Уже семь, а ехать мне к тебе два часа. Давай, я завтра приеду?
– Хорошо, только до пяти я буду делать уроки. Я тебя очень люблю!
Чернов не знал, что и думать. Полина не звонила ему несколько месяцев. И месяц не пускала к себе. Стоило же ему договориться с женщиной о свидании, о любовном свидании, как она тут как тут.
"Эдипова телепатия, да и только, – думал он, стоя у окна с Русликом-Сусликом на руках. – Нет, все-таки жизнь замечательная штука, особенно когда любимая дочь и симпатичная женщина одна за другой назначают тебе свидания. А Полина хороша! И как только она прочувствовала, за сто километров почувствовала, что у меня появилась женщина?"
Марксистско-ленинское образование не дало Чернову увязнуть в псевдонаучном психотелепатическом болоте. Подумав, он понял, почему звонила дочь. На неделе был день рождения Гитлера, и уже который день телевидение и газеты твердили о возможности повсеместного выступления "бритоголовых". И в болшевском доме испугались и перестали ходить с Полиной на прогулки. И она вспомнила о папе, с которым можно было идти куда угодно и когда угодно.
Приехал он в Болшево в половине шестого. Полина повела его в школу, потом они пошли на Клязьму.
На берегу девочка потребовала принести ей воды, чтобы смочить песок в песочнице. Чернов нашел в прибрежной трясине пупырчатую бутылку из-под "Гжелки" и набрал. Дочь потребовала заключить в бутылку улиток, во множестве ползавших на мелководье. Ровно семнадцать штук. Чернов набрал. Девочка потребовала сказку. Чернов не успел сосредоточиться, как Полина сама нашла тему.
– Пап, смотри, – указала она на бутылку с улитками. – Все лежат на дне, а одна вверх ползет! Расскажи о ней.
– А что рассказывать? И так все ясно. Шестнадцать улиток смирились со своей участью. А семнадцатая решила бороться. В жизни всегда так. Шестнадцать человек лежат там, где их жизнь сложит, а семнадцатый – нет, он не согласен, он хочет посмотреть, что там, за узким горлышком так называемой участи...
– Неправильно рассказываешь, сейчас уши заткну, как бабушка учила. Хорошо рассказывай.
– Ты видишь, они в воде все парами сидят...
– Вижу. Они спариваются.
– Ты откуда такие слова знаешь?
– По телевизору говорили.
– Ну-ну... – обескуражено покачал головой Чернов и, подумав, принялся сочинять:
– В один прекрасный весенний день все болшевские улитки решили устроить праздник Любви. Был у них такой ежегодный праздник, а вернее, смотрины, на которых улитки-юноши танцевали с девушками-улитками под тихую душевную музыку, танцевали и выбирали себе суженых.
Праздник, надо сказать, получился просто замечательным. Улитки, разбившись на пары, плыли в танце, нашептывая друг другу прекрасные слова. И надо же было такому случиться, что в самый разгар праздника на пляж пришел папа с дочкой, которую он не видел целый месяц. И дочка, сама не зная зачем, потребовала заключить в стеклянную бутылку ровно семнадцать улиток.
Папа заключил. Ровно семнадцать улиток. Восемь пар и одну. Он разлучил ее с прелестной девушкой-улиткой, чтобы угодить своей дочери. Эта бедная улитка только-только нашептывала своей любимой прекрасные слова и вот, осталась одна. Но мужество не покинуло ее, и она решила, во что бы то ни стало, найти свою суженую. И поползла вверх, поползла миллиметр за миллиметром...
Полина, посерьезнев, подошла к реке, вылила воду из бутылки. Вместе с водой унеслось шестнадцать улиток. Та же, которая стремилась к свободе, осталась в заточении. Ни водный поток, ни тряска не смогли стронуть ее, приклеившуюся к стеклу липким своим брюшком.
– Вот так всегда, – рассмеялся Чернов от души. – Тот, кто лежит на дне и не дергается, в конце концов, получает все, а тот, кто суетиться – одни неприятности. Выпустила бы ты ее. Давай, я разобью бутылку?
Полина не захотела отпускать от себя верную улитку.
– Ничего, я ее с собой возьму, а когда она сама по себе вылезет, отнесу в сад к нашим улиткам, – сказала она, наливая в бутылку воду. – Пошли гулять дальше.
Они гуляли еще два часа. Полтора из них девочка сидела на шее отца. Бутылка с брюхоногим существом то покоилась у него на голове, то стучала по ней, то била по щеке. В восемь часов, Чернов попросился домой.