Тайна Леонардо, стр. 37
Глава 10
В питерском управлении об операции знали всего двое – сам начальник управления и его первый заместитель. Из тех сотрудников, которых Федор Филиппович взял с собой, отправляясь из Москвы в Петербург, об истинной цели поездки не знал никто. Генерал Потапчук рассчитывал, что таким образом секретность обеспечена настолько, насколько ее вообще можно обеспечить в ходе активной оперативно-розыскной работы.
Строго говоря, поездка эта была излишней, поскольку каким-либо способом влиять на ход событий Федор Филиппович не имел права. Однако просто сидеть в своем кабинете на Лубянке и ждать вестей от Глеба он тоже не мог и потому принял решение переместиться ближе к центру событий. В конце концов, страховка была необходима: учитывая размер добычи, на которую рассчитывали преступники, организаторы ограбления – как, впрочем, и любой из его участников – могли пойти на крайние меры, чтобы загрести под себя все целиком, ни с кем не делясь.
Это, между прочим, был странный парадокс, над которым генерал Потапчук ломал голову едва ли не всю свою сознательную жизнь: чем крупнее намечалось дело, тем большей, как правило, оказывалась вероятность, что в конце его, когда настанет пора делить хабар, кто-то один попытается кинуть своих подельников. И ведь, казалось бы, чем больше денег, тем легче ими поделиться... Ан нет! Парочка бомжей, отняв у прохожего в темном переулке тощий бумажник, совместно пропьет его содержимое без каких-то особых проблем. Зато двое олигархов, пытаясь поделить между собой акции металлургического комбината, украденного у третьего, такого же, как они, олигарха, непременно перегрызут друг другу глотки, и хорошо, если при этом не зальют кровью полстраны...
Короче говоря, Федор Филиппович почти наверняка знал, что миром предстоящее ограбление не кончится, и волновался за Глеба. Конечно, Слепой – это не какой-нибудь Кот или тем более Бек. Ему случалось выходить невредимым из куда более серьезных ситуаций, однако и он сделан не из железа. Одна меткая пуля, один удар ножом, и человека – любого, даже самого распрекрасного, – нет. Любой мерзавец с единственной извилиной под черепной коробкой способен вычеркнуть из жизни кого угодно – талантливого ученого, гениального музыканта или прекрасно подготовленного агента ФСБ...
Конспиративная квартира, любезно предоставленная в распоряжение Федора Филипповича местными коллегами, выглядела запущенной и нежилой. На полу, который пронзительно скрипел и опасно подавался под ногами, ровным слоем лежала пыль, валялся мелкий мусор и пожелтевшие окурки. Обшарпанная шаткая мебель, голые пыльные лампочки, половина которых не желала включаться, непрерывное журчание воды в черно-рыжем, сто лет не мытом, треснувшем унитазе, деловитое копошение тараканьих полчищ, доедающих остатки клея за отставшими обоями, застарелая, невыветриваемая табачная вонь – все это генерал Потапчук видел, слышал и обонял много раз в десятках таких же квартир, находящихся на балансе его ведомства. Только раньше все это его почему-то не раздражало; раньше обстановка не имела для него значения, а важно было только дело, ради которого можно было стерпеть любые неудобства. Теперь же генерал из последних сил боролся с желанием вызвать сюда кого-нибудь, устроить громкий разнос, вручить веник и половую тряпку и заставить навести наконец порядок в этой затхлой берлоге, не знавшей уборки, казалось, с момента окончания строительства.
Ставя на древнюю газовую плиту закопченный, будто только что с туристского костра, жестяной чайник и с опаской включая конфорку, генерал думал о том, что раздражает его на самом-то деле вовсе не обстановка, а как раз то, ради чего он сюда приехал. Из-за тех цацек, копии которых в данный момент раскладывали по витринам в одном из залов Эрмитажа, уже было пролито неимоверное количество крови. И это при том, что ни одна золотая побрякушка, пусть даже самая распрекрасная, не стоит самой никчемной человеческой жизни. Золото инков... Да пропади оно пропадом, это золото, лишь бы с Глебом ничего не случилось!
Федор Филиппович поморщился, поймав себя на этой мысли. Это была точка зрения обывателя с высшим гуманитарным образованием. Любое государство – это аппарат насилия, и конечная, основная, а может быть, и единственная цель любой власти – удержать эту самую власть. И то сказать, править лошадьми как-никак легче, чем тянуть груженую телегу... Из этого следует, что государство – бяка, а спецслужбы и вовсе такая дрянь, что о них в приличном обществе даже упоминать неловко. Государство, видите ли, подгребло под себя все жизненные блага и защищает их, не стесняясь в средствах и не щадя никого.
"Ну хорошо, – решив еще разок поковыряться палочкой в этом старом дерьме, подумал Федор Филиппович, – пускай мы – псы. Пускай так и получается, что из-за каких-то золотых побрякушек я, генерал ФСБ Потапчук, заставляю рисковать жизнью Глеба, который для меня значит намного больше, чем просто подчиненный... Ну а как прикажете поступать? Да, это пресловутое золото инков на самом деле не стоит того, чтоб за него умирали хорошие люди. А что делать, если кругом полно охотников убивать, и даже не за золото, а просто за бутылку водки или неосторожное слово? Умыть руки и вместе с другими гуманистами скорбеть о судьбах мира? Интересно, что бы из этого вышло? Если бы государство и в первую очередь люди в погонах умыли руки?
"Да ничего, – подумал он уже далеко не в первый раз. – Пара недель кровавого беспредела, а потом те из нынешних чистоплюев, кому повезет выжить и уцелеть, сами, безо всякого понуждения, организуют какие-нибудь отряды самообороны и наделят их полномочиями стрелять без предупреждения во всякого, кто появится в общественном месте небритый и без чистого носового платка... Короче говоря, если есть хищники, должны быть и те, кто с ними борется. Это война, а на войне неизбежны потери".
Федор Филиппович знал это всегда, но в последнее время ему вдруг стало труднее мириться с неизбежными потерями, а главное – появились какие-то сомнения в их необходимости...
Чайник на плите заклокотал и выпустил из короткого, будто обрубленного, носика красивый султан пара. Газ здесь горел огромными неровными языками, только раз взглянув на которые Федор Филиппович мигом сообразил, отчего чайник выглядит таким закопченным. "Вот взорвется когда-нибудь эта хреновина, – подумал он, с облегчением выключая конфорку и перекрывая газ, – поищете вы тогда террористов, которые в вашу конспиративную квартиру бомбу подбросили..."
Он щедрой рукой сыпанул в большую фаянсовую кружку заварки из найденного тут же, на кухне, пакета и залил ее кипятком. Ручка у чайника была железная, без какой-либо накладки, тряпка в пределах видимости отсутствовала, и, чтобы не обжечься, генералу пришлось прихватить горячую ручку полой собственного пиджака. Занятый своими мыслями, он проделал это ловко и сноровисто, как будто в последний раз снимал с костра солдатский котелок с булькающим варевом не двадцать лет назад, а только сегодня утром.
Чай, судя по начавшему распространяться от кружки отчетливому аромату березового веника, был грузинский. Сахара Федор Филиппович не нашел, нашел лишь мутную, захватанную грязными руками поллитровую банку, в которой тот когда-то хранился. На дне вместе с пожелтевшими, намертво присохшими крупинками сахара обнаружился мумифицированный трупик рыжего таракана; Федор Филиппович брезгливо сунул банку на подоконник и задернул занавеской, о которую, похоже, неоднократно вытирали жирные пальцы.
Вода в кружке потемнела, сделавшись похожей на отвар дубовой коры. На поверхности болтался мелкий растительный мусор, напоминавший обломки миниатюрного кораблекрушения. Федор Филиппович поискал глазами ложку, не нашел и тут же о ней забыл. Мобильный телефон лежал на кухонном столе, и генералу было трудно заставить себя на него не смотреть. До Дворцовой площади отсюда было пять-семь минут езды на машине, и водитель Федора Филипповича клялся и божился, что сумеет доехать за три. Водитель вместе с машиной ждал во дворе, на стоянке; еще две машины наружного наблюдения стояли в непосредственной близости от Эрмитажа, но Потапчук чувствовал, что всего этого может оказаться мало. Да и какую помощь Глебу смогут оказать наружники, когда он будет внутри, а они – там, где им полагается быть, то есть, как следует из их названия, снаружи? И как объяснить им, никогда не видевшим Слепого в лицо и не подозревающим о его существовании, кого в случае чего следует спасать, а кого – вязать?