Любовь зла, стр. 3

Я задвинула Лео в угол возле задней двери и заслонила его собой, чтобы ему не отдавили лапы. Потом народ рассосался, потом опять набился в салон возле метро Аэропорт. А когда мы подъехали к остановке напротив метро Динамо, и люди стали выходить, Лео вдруг рванулся. Чуть не сбив меня с ног, он выскочил из троллейбуса. Поводок выскользнул у меня из рук, водитель уже тронул машину, и я едва успела выпрыгнуть на остановку.

По пешеходному переходу Лео мчался через Ленинградский проспект. Я бросилась следом, но загорелся зеленый свет, пошел поток машин от центра, и я застряла на середине проспекта, а Лео скрылся в Петровском парке.

Последний год я была счастлива и несчастна одновременно. Целый год полон был для меня и радостью, и мукой. Я любила, безумно любила, первый раз в жизни. Это не было нечто еле теплое и вялое, медленно умирающее. Это было искристое, огненное, яркое и очень болезненное чувство без взаимности. Именно отсутствие взаимности было едва терпимой мукой.

Я прикипела к нему всей душой в самую первую встречу. Мне не хотелось с ним расставаться, когда нас еще, казалось бы, ничто не связывало и ничто не обещало столь бурного будущего. Тогда я еще не понимала своих чувств и желаний. Последнее даже послужило поводом для курьеза, случившегося в одну из следующих встреч.

Он затащил меня в постель. Если до конца быть честной, ему почти не пришлось соблазнять меня – воздух горел между нами. Но я была страшно возмущена столь скоропалительной реализацией наших высоких чувств.

Я не шучу, не иронизирую и, думаю, не преувеличиваю, говоря о высоких чувствах. Едва встретившись, мы понимали друг друга без слов, с полу взгляда, с полу вздоха, не касаясь, и, временами, даже не видя один другого.

Моя школьная подруга хотела похвастаться своим запасным поклонником и привела меня к нему в гости. Она была расстроена и рассержена, что на нее никто не обращает внимания. А мы, действительно, настолько были поглощены волшебством, окутавшим нас, что совершенно забыли о ней. Мы словно оказались в плену паутины спеленавшей нас вместе невидимой нитью. Должно быть, я ошибалась, и для него это не было пеленой высоких чувств, а было медовым сном неутолимой страсти. Возможно, я ошибаюсь дважды, и он разделял мои чувства, но ему был непосилен накал моих страстей.

Он оказался восхитительным любовником, но, уходя от него утром, я отвернулась от тянувшихся ко мне губ и рук и сказала: "Пожалуйста, без фамильярности". Не смотря на печальную ситуацию, много бы отдала, чтобы еще раз увидеть его лицо в этот момент. Хорошо хотя бы не сказала, что проведенная вместе ночь – не повод для знакомства. К сожалению, тогда я была совершенно серьезна. Я повторяю, к сожалению, потому что, не вняв его просьбе, уехала на два месяца в археологическую экспедицию, и позже было безумно жаль потерянного времени. Мы смеялись, вспоминая эту ситуацию, но как же мне было грустно.

Потом медовый сон закончился.

У моего любимого начались приступы черной хандры, а я, чтобы хоть ненадолго преодолеть возникшее отчуждение, раз за разом пыталась заманить его в ловушку страсти. И у меня получалось, но заканчивалась ночь, вновь наваливалось отчуждение. Мне каждый раз казалось, что я вижу его в последний раз. Мне хотелось вцепиться в дверной косяк, чтобы он не мог закрыть за мной дверь.

Может быть, я так и делала, все, происшедшее тогда с нами, осталось в тумане непрерывной боли. Помню хорошо только, как однажды, он запретил мне приходить, и я весь вечер простояла, прижавшись спиной к стене дома на другой стороне улицы, напротив его окон. Не знаю, зачем я это делала. Все мое существо рвалось к нему, вот он, близко, рядом. Я видела, как он на кухне у плиты варит кофе. Его окно было довольно далеко от меня, но я знала каждое его движение, знала, что именно он делает. Потом он вернулся в комнату, опустился на диван, и появилась мысль, что он не один, с ним другая. Мне стало совсем плохо, нахлынули темнота и дурнота. Я села на корточки и опустила голову между колен, пытаясь ровно дышать, чтобы не потерять сознание. Столь черной ревности я не испытывала никогда в жизни. Потом хватило сил уйти. Что было дальше, не помню.

В одну из ночей-ловушек я забеременела. Сначала я обрадовалась, – его не будет, но останется ребенок. А потом поймала себя на мысли, что надеюсь, быть может, он останется ради ребенка, и испугалась. И затаилась, но долго не выдержала, снова пришла к нему. Он догадался обо всем сам. Я не запиралась. И он хотел, чтобы я избавилась от ребенка, сказал, что не может оставить меня с ребенком одну и не может со мной остаться. Он плакал.

Я ушла. Потом он звонил, но у меня не было сомнений, как я поступлю, и не захотела с ним говорить.

Были расставлены все точки.

Мы больше не виделись. Душа моя кровоточила. Тело мое томилось, я помнила его каждым миллиметром своей кожи. Я знаю, что и ему было не сладко, но его страдания не могли меня утешить. Наоборот, от этой мысли становилось еще хуже, появлялась иллюзия, что мы можем утешить друг друга, и все будет хорошо. Но это было невозможно, я думала, что нельзя уже возродить, то волшебство, что было между нами.

Я потеряла ребенка почти шесть месяцев спустя. До этого момента казалось, что уже не может быть хуже.

Я ошибалась.

Когда я, запыхавшись, ворвалась в парк, Лео нигде не было видно. На фоне непросохшей весенней грязи с редкими островками нежной зелени углядеть собаку с черной шкурой было не легко, и я решила прочесать парк и поспрашивать людей.

Петровский парк находится рядом с домом моего любимого. В пылу погони за Лео я не сразу об этом вспомнила. А когда поняла, где я нахожусь, то повела себя как занимающийся похуданием человек, который тянется к сладкому и бьет себя по рукам.

Я побрела как сомнамбула, меня тянуло к его дому как магнитом. Ведя внутренний монолог, я не понимала, что делаю. Непреодолимое желание увидеть любимого вело меня к местам, которые были так хорошо мне знакомы.

Еще не было восьми, я знаю, в это время он идет на работу. "Увидеть хоть одним глазком". "Я оказалась здесь случайно, так почему бы и нет". Но дрожали колени, я не могла больше сделать ни шага в сторону его дома. Появилось ощущение, что, если я его увижу, случится что-то ужасное, непоправимое, и я не смогу больше жить. Победил инстинкт самосохранения.

Я очнулась и заплакала от облегчения и нахлынувшей с новой силой боли, но у меня было чувство человека, выздоравливающего от тяжелой болезни.

Я вспомнила о Лео. Оглянулась по сторонам и махнула рукой – насильно мил не будешь. Позвоню Галине Борисовне, предупредим соседей его хозяев и что-нибудь придумаем.

Невидимая рука, крепко державшая меня так долго, разжалась. Сразу легче стало дышать, все проблемы сделались незначительными. Я развернулась и, все еще плача, поспешила на работу.

На выходе из парка я услышала, что сзади кто-то шлепает по грязи, сама я выбирала островки жухлой прошлогодней травы и старательно обходила лужи. Я обернулась. Следом за мной трусил по лужам Лео. Я так обрадовалась, что обхватила грязную мокрую собаку за шею и заплакала еще пуще.

– Все Лео, я – спасена, я выздоравливаю, теперь мы будем жить хорошо. – Я заглянула псу в глаза. Взгляд его перестал быть оловянным, теперь в нем были печаль, доброжелательность и мудрое понимание.

Я знаю, что случилось в Петровском парке со мной, но что случилось с Лео, какой рубеж он перешел, тогда осталось для меня загадкой.

Две ночи, что Лео провел в моем доме перед побегом, я выпивала этаминал натрия еще не ложась спать, полтаблетки вместо четверти, чтобы не пугать собаку своими ночными рыданиями и воплями, и проваливалась в черный сон без сновидений.

После случая в парке больше не было нужды в снотворном, началось выздоровление. Сны не щадили меня еще долгое время, но теперь, если я начинала метаться во сне или плакать, Лео будил меня своим шершавым языком. Ложился рядом на одеяло, я приваливалась к его теплому боку, и в эту ночь мои недобрые сны больше не тревожили меня.