Крайняя маза, стр. 17
Она впечатляла. Впечатляло все. Дорогая драпировка, персидские ковры. Весьма неплохие картины. В столовой изумительная, инкрустированная слоновой костью, посудная горка. В ней коллекционный фарфор. За ней дверь в тайную квартиру. В спальной кровать два на три. Мягкая. Вибратор в приоткрытом ящике тумбочки.
Также впечатляло мясо в горшочках с черносливом. Блю Лейбл. Хеннеси. Черная икра. Посуда. Мейсен. Серебро. Золото. Торт ручной работы.
А пальчики пианистки с алыми алчными ноготками? А кожа? Бархатная, притягивающая пальцы, притягивающая тело, притягивающая все. А стройные, захватывающие бедра? А ножка? А живые губы?
А глаза настоящей женщины? Глаза, которые читают сокровенные мысли? А выразительная улыбка?
"Я заставлю тебя подняться на седьмое небо, подняться со мной на руках".
"Ты, любовница бандита и, скорее всего, своего товароведа!? Что ты по сравнению с Юлией!?"
"Да, я не знаю, какую симфонию написал Робеспьер и почему коньяк Камю получил Нобелевскую премию. Но в постели этого и не нужно".
"Ты стремишься не ко мне. Ты мокнешь оттого, что рядом с тобой сидит киллер. Хозяин смерти. Волк. Чистильщик".
"Конечно, дурачок. Да, меня это впечатляет. И тебе от этого будет только лучше".
"Я люблю Юлию. Люблю, несмотря ни на что".
"Ну и люби. Мне тоже нравиться мой Вася. Он добрый и простой".
"Ну и спала бы с ним".
"Ты что, не понимаешь, я просто хочу быть уверенной в том, что ты не убьешь меня завтра или послезавтра? Так, на всякий случай не убьешь. Я хочу подстелиться под тебя. Я хочу хоть чем-то стать для тебя. Пусть подстилкой. Стать, чтобы ты хоть немного подумал перед тем, как нажмешь курок".
"Не ври, ты ведь не веришь, что я профессиональный киллер..."
"Конечно, не верю... Но ведь игру начал ты, вот я и подыгрываю. А ты подыгрывай мне, и в конце нашего спектакля на сцену полетят розы".
"Как подыгрывать?"
"Скажи мне, хищно сузив глаза: Я убил негодяя, твоего хозяина, и теперь ты по праву принадлежишь мне".
Смирнов сузил глаза и подумал: "Я убил бандита, твоего хозяина, и теперь ты по праву принадлежишь мне".
"О, я твоя! Но помни, что женщины любят сильных. Женщины любят владык. Иди в ванную, мой повелитель".
"Если она кончила два раза, то никакого изнасилования не было".
"Конечно, не было, дурачок".
"А зачем тебе вибратор?"
"Я выставила его специально. Вибратор – это символ искореженного одиночества, ты же знаешь..."
"А..."
15. Сначала Юлия, Таити потом
Домой Смирнов пришел утром, в половине шестого. Хотелось есть. Еще бы – всю ночь не спал. И еще было стыдно перед Юлией. Она ему доверилась. Она, его будущая преданная женушка. Будущая мать его будущих детей. Мальчика и девочки.
"Нет, я законченный подлец. И потому, что отдался Марии Ивановне, и потому, что поверил Шуре. Поверил, что Юлия кончила с ним два раза.
Со мной она не каждый раз кончает. Не то, что Маша.
Нет, Шура, лжет. Он всегда лжет.
Мстит.
Пойду посмотрю на доллары, может, полегчает..."
Доллары были на месте. Но не полегчало. Совесть не отпускала. Достав из морозильника весь передавленный куриный окорочек, Смирнов бросил его на сковороду.
"Триста пятьдесят тысяч долларов в морозильнике, а куриную ногу жарю. Нет, Смирнов, ты плебей. И чувствуешь, что от денег только сопьешься и разжиреешь. В том числе и мозгами. Пожертвовать что ли? Кому? Везде жулики. Особенно в благотворительных фондах. А может, купить дальнюю деревеньку? Колонию в ней устроить? Починить избы, плетни, дороги. Навезти самоваров, косовороток, сапог, сарафанов с кокошниками. Поставить кирпичный заводик. Лесопилку. Чтобы пилить лес воем циркулярной пилы. Это же здорово. Вжиг-вжиг-вжиг и готова корабельная сосна – уноси готовенькую. Люди поднимутся, станут сами себе нужными...
Утопия...
Господи, я же забыл, что женюсь на Юлии! Триста пятьдесят тысяч – это мой калым. Фиг с ней, с деревней. Через триста лет все равно парниковый эффект. Трясет природу, то жара, то холод. Вон, Антарктида тает. На глазах разваливается.
Все равно женюсь. Надо жить сегодняшним днем".
Перевернул куриную ногу.
"У Маши мясо в горшочках осталось... Вкусное...
Нет. Хватит. А то определенно раскусит, что никакой не киллер. А фраер. Совок.
Вот загадка... Что же все-таки происходит? Получается, что это дерьмо, этот Шура, действительно случайно попал в мою квартиру. И случайно изнасиловал Юлию. А потом кинул меня. И смерти мучительной от паяльника избежал, и Пашу устранил... Странный тип этот Шура..."
Зазвонил телефон. Звонила Юлия. Из Каира.
– Милый, мне снился дурной сон. Ты мне изменил, да?
– Да ты что, лапушка!! Ты же меня знаешь!
Уверение получилось так себе. Евгений Александрович легко и с удовольствием привирал, но лгать умел не очень.
– Нет, что-то у тебя не то, – упал у женщины голос.
Смирнов решил не рассказывать Юлии о Шурике. О том, что он пил с ним водку и тесно общался. Пил, общался и философствовал с человеком, ее изнасиловавшим.
– Что есть, то есть, – сморщился он. – От А до Я, но кроме Е. Приедешь – расскажу.
– Ты меня любишь?
– Очень. Всю ночь глаз не сомкнул, о тебе думал. О твоих грудках, о твоей крутой попочке, о твоем таком сладком клиторе.
– Перестань, я сейчас кончу.
– Кончи, а? Я очень этого хочу... Представь, как моя рука скользит, лаская, по твоему бархатному животику, бедрам. Твоя грудь воздымается. Ты знаешь, что тебя ждет пронзающий миг счастья. Я вжимаюсь в тебя всем телом. Я глажу им тебя. О господи, как ты красива, как ты обворожительна, как бесконечна! Ни одна женщина мира не годиться тебе и в подметки... Любая модель перед тобой поломойка. Ты богиня, ты божество всех зрячих и осязающих!
– О, господи, как хорошо! Говори, милый, говори! Мне так сладко от твоих слов!
– Мне так приятно слышать это, я забыл обо всем, я вошел в тебя, двигаю членом взад-вперед, потом кругом. Быстро-быстро. И медленно.
– О, Господи! Еще, милый, еще! Как хорошо.
– О, я сейчас кончу! Ляг, как я люблю!
– Я встала на колени, голову опустила на подушку. Сердце колотиться. Внутри так сладко. О, Господи, неужели это кончиться! Ну, что же ты медлишь?
– Я сел на корточки, вставил разгоряченный пенис в твое восхитительное влагалище, обхватил руками попку, твою мягкую круглую попку и делаю приседания. Мой член движется в тебе, как метроном, нет как шатун бешено мчащегося паровоза.
Из кухни запахло дымом.
– Я кончила, – радостно засмеялась в Египте Юлия.
– Я тоже... Погоди, отдышусь. У меня все горит.
– Я так люблю тебя, милый. Ты такой единственный на свете...
– А ты такая любимая...
– Мне звонили с работы. Кажется, Михаил Борисович чем-то недоволен. Как бы он меня не подставил.
– Не бойся милая, я разбогател, – проговорился Смирнов.
И испугался: "А вдруг разговор прослушивают?"
В Каире звонко рассмеялись:
– Расчет за отпуск получил, да?
– Ты угадала.
– Как не угадать? – вздохнула Юлия. – Деньги и ты – две вещи несовместные.
– Ты и не представляешь, как ошибаешься.
– Ты там глупостей не наделал?
– Нет. Я, как Бобби Фишер все просматриваю на пятнадцать ходов вперед.
– Ну ладно, держись, я скоро приеду.
– Не хочешь повторить?
– Я вся липкая после... Я скоро приеду. Не изменяй мне, ладно?
– Ты меня злишь!
Смирнов чувствовал себя полнейшим мерзавцем. Наставил рога любимой женщине. Еще этот секс по телефону. У него даже не встал, так ночью намучался.
Куриная ножка, конечно же, сгорела. Отрезав обуглившиеся край, Смирнов выдавил на оставшуюся часть ножки пол-лимона, стал есть. В дверь позвонили. Посмотрел в глазок – никого. Открыл, зная, что делает глупость.