Зорро, стр. 8

– Ошибочка, говоришь? – сказал незнакомец, подходя к нему и внимательно вглядываясь в угольно-черные зрачки, зияющие по обеим сторонам переносицы наподобие двух дырок тридцать восьмого калибра. – Боюсь, сок проник уже так глубоко, что местный аптекарь вряд ли сможет что-либо сделать…

– Тогда, может быть, хватит болтать, и вперед! – наперебой затараторили все четверо.

– Да-да, парни, вы правы! Пока у человека остается хоть какой-то шанс, он должен его использовать! – воскликнул незнакомец.

Восклицание прозвучало столь энергично и напористо, что вся четверка вмиг очутилась в седлах, и застоявшиеся на утреннем холодке кони нетерпеливо застучали копытами по плотно утрамбованной дороге.

– Разве я приказал сесть на лошадей? – раздался властный голос. – Сейчас вы должны как можно меньше двигаться, чтобы не возбуждать движение глазных токов! На землю, быстро! Ложись!..

Команда, как ни странно, подействовала, и через мгновение четыре тела неподвижно лежали на обочине дороги, раскинув в стороны руки и ноги. Их затылки покоились на сплющенных тульях сомбреро, а черные зрачки упирались в нежную бездонную голубизну утреннего неба. Шаги незнакомца то удалялись, то приближались, попеременно вселяя то отчаяние, то надежду в сердца несчастных слепцов; порой легкий ветерок обволакивал их чувствительные ноздри тонким ароматом дорогой сигары, вызывавшим мгновенные воспоминания о той жизни, которой, как им порой казалось, им уже не суждено насладиться. Но когда шаги вновь приблизились и высохшие глаза Мигеля, лежащего с самого края, ощутили влажное прикосновение тщательно пережеванной лиственной мякоти, в сердце ослепленного хозяина таверны забрезжил луч надежды. Сперва этот луч был весьма слаб и бледен, но по мере того, как тягучая боль покидала глазные яблоки и сквозь алую мерцающую тьму начинали пробиваться искорки живого света, этот невидимый луч словно впитывал их в себя и, в предвкушении близкого прозрения, рисовал перед внутренним взором слепца ослепительные ледяные вершины, высокой зубчатой стеной ограждавшие пустынную долину от влажных океанских ветров.

Затем снежная белизна далеких вершин сменилась теплой пульсирующей пленкой болотного цвета, а когда ловкие пальцы чужака сняли с глаз Мигеля травяные лепешки, то первым предметом, ясно представившимся его взгляду, была до половины выкуренная сигара, торчавшая из черных усов и сеявшая по ветру перламутровые чешуйки пепла. Чуть выше располагался, как ему и положено, нос с легкой горбинкой и светло-серые глаза, в глубине которых светились холодные озорные искорки. «Такой застрелит и бровью не поведет», – почему-то мелькнуло в мозгу Мигеля.

– Дон Диего де ла Вега к вашим услугам! – представился незнакомец, пристально глядя в глаза Мигеля.

Тот сморгнул, потряс головой и, опираясь на локоть, выставил перед собой жесткую ладонь с короткими крепкими пальцами.

– Мигель Каррера, хозяин таверны «Золотая подкова», – прохрипел он сухой от пыли глоткой.

– Прекрасно, приятель! – воскликнул дон Диего, пожимая протянутую руку. – Раз вышло здесь, может, выйдет и там!

С этими словами он вскочил, отряхнул с колен дорожную пыль и, перешагнув через ноги Мигеля, склонился над лежащим по соседству с ним Бачо, который нервно обкусывал кончики усов, таращась в голубое небо бурыми, как коровий навоз, лепешками на веках.

Глава 3

Примерно через полчаса с того момента, как глаза Мигеля и его спутников вновь увидели белый свет, пятеро всадников вскочили в седла и, растянувшись в редкую цепочку, поскакали в сторону восходящего солнца. Черный конь под доном Диего шел впереди ровным галопом, так что Бачо, захотевшему перекинуться парой слов со своим исцелителем, пришлось слегка уколоть шпорами бока своей кобылы.

– Выходит, дон Росендо вам старый приятель? – спросил Бачо, поравнявшись с доном Диего.

– Выходит, так, – коротко ответил тот, не поворачивая головы.

– И вы, значит, спешите, чтобы избавить его от хвори?

Диего молча кивнул, слегка хлопнул ладонью по шее своего вороного, и тот вновь ускакал вперед, обдав Бачо пылью и мелкой глинистой крошкой, брызнувшей из-под подков. Конь словно чувствовал, что его хозяин обеспокоен предстоящей встречей и потому не склонен вступать в пустые разговоры со своими невольными попутчиками. Он ровно, без всякого видимого усилия набирал ход и вскоре так далеко опередил остальных, что дон Диего мог уже вполне спокойно предаться своим размышлениям, не опасаясь, что его вновь отвлекут ненужными вопросами.

Взмыленный скакун ударил копытом в ворота ранчо как раз в тот момент, когда солнце повисло над вершиной четырехгранной пирамиды, венчавшей крышу особняка. Грани пирамиды представляли собой искусно исполненные витражи, и потому в ярких лучах солнца она сверкала подобно короне, усыпанной драгоценными камнями. Притихший двор ответил на стук копыта торопливыми шаркающими шажками, затем дрожащая от старческой слабости рука откинула маленькую створку в центре тяжелой калитки, и в смотровом окошке показалось смуглое, сморщенное, как запеченный в золе картофель, личико.

– Как он, Хачита?.. Жив?.. – спросил дон Диего, поставив коня боком к калитке и так низко свесившись с седла, что его лицо оказалось почти вровень с окошком.

– Жив, сеньор Диего! Хвала Уицилопочтли! – воскликнула старая индеанка, и бесчисленные морщинки на ее лице заиграли светлыми счастливыми лучиками.

Окошко закрылось, за калиткой вновь прошуршали мелкие старушечьи шажки, лязгнул затвор, и тяжелые створки ворот со скрипом поползли в разные стороны.

– Однако по твоему лицу я вижу, что дон Росендо не только жив, но и пошел на поправку! – весело воскликнул всадник, выпрямляясь в седле и направляя морду коня в расширяющийся проем.

– О да, сеньор! Слава Уицилопочтли! – повторила Хачита, отступая в сторону и молитвенно складывая большие темные ладони на широкой плоской груди.

– Да что ты заладила: Уицилопочтли, Уицилопочтли! – засмеялся дон Диего, соскакивая с коня и бросая повод подбежавшему из глубины двора мальчишке. – Он что, собственной персоной стоял у изголовья больного? Подносил ему питье? Своими руками обтирал его тело от гнилого пота?..

– Ничто не свершается в этом мире без воли Уицилопочтли! – тихим твердым голосом заявила Хачита. – В руке лекаря лишь полотенце и чашка с лекарством, но жизнь человеческая в руке Всемогущего!

– Да-да, Хачита, именно так! – кивнул дон Диего, направляясь к крыльцу.

Внутренние покои особняка дышали умиротворенной прохладой. Пирамида, прикрывавшая световой колодец в центре дома, играла всеми цветами радуги, а на дверях и простенках галерей, двумя ярусами опоясывавших его стены, мерцали и сходились в смертельных схватках леденцовые конкистадоры и индейские касики, закрывавшие собой священную особу императора Монтесумы. Чувствовалось, что дух смерти покинул эти стены и что скорбящая душа хозяина не витает под четырехгранным куполом, не в силах пробиться сквозь его свинцовые переплеты.

«Выходит, кризис миновал, – размышлял дон Диего, поднимаясь по лестнице на галерею второго этажа. – Но при чем тут Уицилопочтли, этот каменный идол, требующий в обмен на свою благосклонность жестоких кровавых жертв от своих почитателей?..» Пока он приближался к двери в спальню больного, к этим мыслям невольно приплелись воспоминания о странных событиях, произошедших с ним по пути на ранчо. Дуэль с ослепленным всадником, исцеление четверых бедолаг, неизвестно каким образом очутившихся в зарослях ядовитого молочая, и еще одно, совсем, казалось бы, незначительное, даже не происшествие, а так, видение с шаткого дощатого мостика, переброшенного на лианах через поток, струящийся по дну неглубокого ущелья. Дон Диего вспомнил, как он остановился, чтобы раскурить потухшую сигару, как бросил между вертикальными стеблями лиан догорающую спичку, как следил за ее полетом до тех пор, пока струйка дыма не растворилась в тусклом малахитовом блеске водяного зеркала, из глубин которого вдруг всплыли четыре лошадиные ноги, без единого всплеска пробившие поверхность потока. Когда вслед за ногами над водой показалось конское брюхо, дон Диего отчетливо различил на нем ремень, прихватывавший седло, а также стремя, тут же канувшее в бездну, подобно серебристому гольцу. Дон Диего бросил быстрый взгляд вверх по течению, надеясь увидеть голову всадника, но поверхность потока была пустой и гладкой, как солончак, вылизанный знойными пустынными ветрами. Он продолжил свой путь и вскоре наткнулся на ослепленных всадников, явно опасавшихся появления того, кто был заинтересован в том, чтобы все четверо остались на дороге с простреленными головами. Значит, был кто-то пятый, поднявшийся в горы и, по-видимому, сорвавшийся в пропасть вместе с лошадью, снесенной потоком к подвесному мосту. «За каким чертом понесло в горы этого пятого?» – думал дон Диего, останавливаясь перед дверью в спальню и рассеянно глядя на мальчишку, охранявшего покой своего господина с громадным кремневым пистолетом в руках.