Кот в сапогах, модифицированный, стр. 16

У меня пропало настроение. Сигары и коньяк были хороши, ничего не скажешь, а вот с homo-кулинарией был явный перебор, тем более, я был крайним.

— Вы что молчите? — мягко поинтересовался фон Блад. Глаза его лучились теплой сопричастностью.

— Да так…

— Ну, ладно, ладно, возьму я у вас анализы… И обещаю, если вы фоните более чем на тысячу микрорентген в час, отпущу.

— Может, без анализов отпустите? — едва не пустил я слезу.

— Не мучьте себя. Здорового я вас не отпущу. Здорового я вас съем.

— Ну, дайте хоть какую-то надежду!

— Надежду дам. Вечером вам ее приведут.

— Не понял?

— Ту белокурую девушку зовут Надеждой.

— И что вы мне ее сватаете?! Не надо мне Надежды, даже белокурой. Дайте просто надежду.

— Просто надежду? Вы же говорили что-то о коте, который меня съест. Вот и надейтесь на него. Но имейте в виду, замок охраняют собаки. Если я вам скажу, что они злые, то ничего не скажу.

— А что вы сами такой злой? Все у вас есть, а злой.

— Да не злой я. Я персонаж, без которого современному обществу, самому себя съедающему, никак не обойтись.

— Вы еще и философ… — сник я.

Философа не переубедить, философы сами переубеждают.

— Приходится, — развел он руки. — Надо же как-то объяснять себя.

— Надо, но…

Фон Блад решительно встал.

— Ну, хватит разговоров, вам пора спать, сейчас режим, знаете ли, для вас — это главное. Попили коньячка, дымом сладеньким пропитались, а теперь спатеньки, спатеньки, жирок завязывать.

Приторно улыбаясь, он удалился. Однако не успел я прилечь, вернулся. В чистом халате, без всяких там пятен крови и с чемоданчиком в руке, как я понял, содержащим приспособления для взятия крови.

— Я ж обещал вам анализы, — сказал сукин сын, доставая и размещая последние на журнальном столике.

Что мне было делать? Я сел в кресло, протянул ему указательный палец подушечкой вверх. Сладострастно раскрыв рот, он кольнул его стальным перышком. С большим удовольствием всосал в трубочку кровь, любовно размазал по стекляшкам.

— Где вы этому научились? — спросил я, дивясь сноровке заправской медсестры.

— С животными ведь дело имеем… А с ними глаз, да глаз нужен, чтобы зоопарк внутри себя не собрать.

Закончив с кровью, он достал радиометр, промерял меня с ног до головы.

Сказал: «Да уж, до тысячи микрорентген вам как до Хургады пешком».

Взял мазки.

Выстриг прядь волос, срезал ножничками ногти на руках — было что, берег я их, не грыз, ведь для заключенного ногти — единственный шанцевый инструмент. Потом дал баночку. Стеклянную, из-под детского питания, с обидным для меня названием «Тыквенное пюре».

Отвернувшись, я, как есть тыквенное пюре, в нее помочился. Он закрыл баночку крышкой, сунул, не брезгуя, в карман (а что брезговать, когда собираешься съесть все то, из чего объект анализа выходит?), и ушел, оставив меня в растерянных чувствах.

Я не стал ложиться — был уверен, что людоед вернется. И угадал. Через пять минут он действительно появился с листками писчей бумаги в руке и сказал, глумливо улыбаясь:

— Я подумал, вам захочется почитать на ночь. Это самая моя любимая вещь, я частенько листаю ее на сон грядущий или перед обедом.

Фон Блад протянул мне листки. Что он потом говорил и как удалился, я не слышал и не видел. Все внимание, вся моя физическая сущность незримыми цепями приковались к любимой вещи Блада. Вот что я прочитал, перед тем, как в сердцах забросить распечатку под кровать:

Большая Советская энциклопедия, с добавлениями и исключениями.

Мясо, скелетная мускулатура убойных и съедобных диких животных и человека; один из важнейших продуктов питания. В состав М., кроме того, входят соединительная, жировая ткани, а также незначительное количество нервной ткани. М. называют также туши и их части (М. на костях). В зависимости от вида животного М. называют бараниной, говядиной (от устаревшего рус. слова «говядо» — крупный рогатый скот), кониной, человечиной и т. п.

Химический состав мышечной ткани убойных животных (в %): влага — 73-77; белки — 18-21; липиды — 1-3: экстрактивные азотистые вещества — 1,7-2; экстрактивные безазотистые вещества — 0,9-1,2; минеральные вещества — 0,8-1,0. Дыхательный пигмент мышц — миоглобин обусловливает тёмно-красную окраску свежего разреза куска М., а его производное — оксимиоглобин — светло-красную окраску, быстро образующуюся на воздухе.

18. Надежда в багажнике.

Квартировал я в уютной камере с видом на глухую каменную стену, освещавшуюся солнцем минут пятнадцать в день, да часок луной при ясной погоде. По ней вился хилый плющ; он придавал мне сил, несмотря на то, что любовался я им сквозь широкое, но обстоятельно зарешеченное окошко-амбразуру. «Он выполз к свету, и я выползу», — думал я в тот день, лелея надежду и боясь отвести от него глаза, ибо как только я их отводил, они утыкались в стену камеры, на которой было уже семь крестиков, выведенных мелком.

Да, к тому времени я провел в замке семь дней. Мелок фон Блад принес по моей просьбе, принес, хотя считал, что счет дням, как пессимистическое действо, наверняка ухудшит мои вкусовые качества.

Вечером седьмого дня он все-таки привел ко мне белокурую Надежду. С момента нашей последней встречи она немного похудела, став конфеткой, и мне пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы не привлечь ее в качестве сексуального объекта к своему организму, истосковавшемуся по телесному общению.

Поняв, что меня не прошибешь всякими штучками в виде пластичного кривляния без всякой там одежды, ночная гостья горько заплакала, упав мне на грудь. Но после того, как я поведал о Наташе, из девичьей солидарности моментально осушила слезки, и скоро мы с ней говорили как брат с сестрой. Она рассказала, что окончила химический факультет МГУ по специальности «Токсикология», («Яды», — расшифровал я), — и работает, а, скорее всего, работала в фирме, экспортирующей всякие женские вещи, в основном, прокладки и тампоны. И что попала в подземелья замка после того, как бес затащил ее в «Тайную вечерю» и кое-что показал.

— Бес его звали, это аббревиатура от имени Баранов Ефим Сергеевич. Он милый был, красавчик хоть куда, глаза истинно бесовские. Ручки целовал: ах, ах, какая волшебная плоть, говорил! И денег не жалел. А как захмелела от счастья, сгреб в охапку и к машине, как невесту понес, «Мерседесу» красному (мне вспомнился красный внедорожник фон Блада). Ну, я варежку разинула — все думаю, миллионер попался — тресну, не отпущу, вцеплюсь всеми коготками. А он меня в багажник. Если бы ты знал, сколько я в нем слез пролила…

— Что, долго вез? За город, наверное?

— Да нет, не из-за этого я плакала. Он меня в багажник спрятал и, подлец, забыл. Два дня сидела, охрипла, хотя кричать бесполезно было, он специальный был, этот багажник, для таких дур, как я. Мягкий более-менее, и совершенно звуконепроницаемый, одна езда чувствовалось. И вот, на третий день, ты только не спрашивай, как я там обходилась, он сам собой открылся. Приподнялась, смотрю, а вокруг зимний сад картинный, деревья с птичками и цветами, чуть ли не магнолии с павлинами — это у них автостоянка такая, как во Флориде. Посидела, посидела, свежим воздухом отдышалась, вылезла, сняла все с себя, понятно, почему, плащ с переднего сидения взяла, накинула, и в дом.

— Бежать надо было…

— Куда?! Там ворота у них, танком не прошибешь. Вошла, кругом народ, весь из себя аристократический, в пенсне, смокингах и платьях до пят. Ходят друг за дружкой с шампанским, пьют, говорят и с тарелочек аппетитно кушают. Ну, у меня и схватило под ложечкой — сколько дней не ела, — подошла к столу… и в глазах у меня поплыло.

Рассказав, как была пленена после того, как, подойдя к «шведскому» столу, увидела полдюжины человеческих глаз, смотревших на нее из заливного, Надежда повторила попытку моего совращения, но я, как и в первый раз, остался непреклонен. Не только светлый образ Натальи, но и что-то человечески больное, сверкавшее в глазах гостьи в течение описываемого эпизода, помогло мне в этом. Помирившись быстро, как подружки, мы поели — кормили меня одним мясом, и, хотя я, не веря фон Бладу, давно подумывал, что оно с людоедского стола, аппетит мой мне не изменял.